И все же одновременно я испытывала сильный азарт. Ведь сам Цзинь умел казаться очень умным и взрослым. Демонстрировал это, когда говорил со старшими, учителями, собственным отцом. Я страшно боялась его посещения, но и предвкушала его. Представить Цзиня родным, «сообщить», что он мой парень, – может, тогда меня увидят дома в новом свете. Не просто как дочь, сестру и маленькую. А как полноценного человека.
Разговор с Цзинем меня тоже пугал до жути. Я понятия не имела, захочет ли он ко мне прийти, но в результате была избавлена от необходимости делать тактичные намеки и произносить уклончивые преамбулы, потому что он, похоже, обрадовался приглашению. И тут же его принял. Удивив меня, не впервые за время наших отношений. Зато в хорошем смысле.
Тем не менее несколько часов до его прихода я провела в страшном напряжении. Носилась по всей квартире, натыкаясь на членов семьи: умоляла бабушку не пукать за ужином (на что она с понимающей улыбкой ответила воистину конфуцианской фразой: «Жаркий ветер с земли всегда находит путь в небеса!»); умоляла маму не допрашивать Цзиня касательно его «происхождения», а также рода занятий и социального статуса родителей. А под конец, окончательно впав в панику, я треснула братца по макушке – он все продолжал верещать: «Сестрица с мальчиками целуется, сестрица с мальчиками целуется!» Не это я хотела от него услышать, когда Цзинь переступит наш порог.
Брата я ударила сильнее, чем собиралась, – видимо, поэтому он тут же разревелся и бросился маме в объятия. Моя мама – совершенно не тактильный человек, но, если у нее появлялась возможность объединиться с кем-то из родни против меня, она тут же хваталась за нее обеими руками, а потому прижала братца к себе и принялась поглаживать по заплаканному лицу, повторяя противным тоном, которым взрослые часто говорят с детьми:
– Все хорошо, ягодка моя. Тише-тише. Не обращай внимания на свою эгоистку-сестру. Она не хотела тебя обижать. Она просто иногда забывает, что мы все одна семья и что мы любим ее!
Тут среди всей этой сумятицы раздался стук в дверь.
Я поняла: вот, начинается.
Побежала открывать. В самый последний момент попробовала собраться с мыслями, пригладить волосы, успокоить дыхание. Открыла, попыталась изобразить утонченность:
– Привет, Цзинь, добро пожаловать к нам в дом!
Он улыбнулся, в своей европейской манере расцеловал меня в обе щеки, прищурился с любопытством, но доброжелательно.
– У тебя голос незнакомый!
– Да вряд ли, – ответила я небрежно. – Хотя может быть. Кто знает?
Я попыталась улыбнуться пошире, но вышла кривоватая ухмылка.
– Заходи, пожалуйста.
Цзинь вошел, явно слегка озадаченный. Я пригласила его к столу, где как раз подавали ужин. Он крепко пожал папину руку. Потом кивнул всем моим родным по очереди, последним – брату, посмотрел на него с подозрением. Цяо в ответ моргнул, а потом неодобрительно уставился на Цзиня широко раскрытыми глазами. Цзинь строго произнес:
– У тебя, похоже, что-то в ухе застряло. Давай вытащу!
Брат даже удивиться не успел, а Цзинь выбросил вперед руку, погладил Цяо по щеке, и по ходу дела в ладони у него оказалась серебряная монетка, которую он вложил ошеломленному брату в руку. Цяо захихикал. Мама, не сдержавшись, тоже улыбнулась. Цзинь посмотрел на нее, улыбка исчезла с его лица. Он с подчеркнутой искренностью произнес:
– У вас такой замечательный дом! От души признателен вам за приглашение.
Мама опешила. Она не привыкла к столь изысканной почтительности.
– Что вы, что вы, ну… нам самим очень приятно, пожалуйста, берите тосты с креветками. Надеюсь, они хорошо прожарились. Мы берем утиный жир, а не эту растительную дрянь… в смысле, растительное масло, которое, как известно, хуже качеством и потому…
Мама умолкла. Я видела, что она и растеряна, и польщена. Цзинь оделся просто – темные брюки, клетчатая рубашка, – но выглядел опрятно и даже дорого, а такие вещи мама всегда замечала. Выражение папиного лица смягчилось, а брат взирал на гостя едва ли не с восхищением. Меня вдруг охватила гордость, а заодно и чувство особой приязни к Цзиню, который старался создать за столом непринужденную обстановку – с такой легкостью и небрежным апломбом. Я заметила, не успев это обдумать, что бабушкино лицо неподвижно и почти лишено выражения.
– Как вкусно! – восхитился Цзинь, откусив тост с креветкой, а потом смущенно поморщился, как будто перестарался с восторгами. Мама, впрочем, так и светилась. Она встала из-за стола, ушла на кухню, хлопнула пробкой, вернулась с бутылкой, налила нам в рюмки.
– Это называется саке! Я хранила бутылочку на особый случай. Импортное, из Японии!
Она передала мне рюмку, капнула несколько капель брату в чашку, чтобы он не почувствовал себя обделенным, – он умел противно канючить в случае, если на него не обращали внимания. Через несколько минут все взгляды и вся благожелательность сосредоточились на Цзине, хотя говорил он негромко, да и немного. Я сияла от гордости.
Мама отхлебнула саке, щеки ее порозовели, настроение поднялось.
– Ну, Цзинь, расскажи нам о себе. С виду такой замечательный молодой человек. Уверена, ты из хорошей семьи. Чем занимается твой папа? А твоя мама?
Цзинь воспитанно отправил в рот остатки тоста с креветками.
Я зыркнула на маму.
– Родители Цзиня очень… – начала я.
Но Цзинь перебил меня, хотя и крайне вежливо.
– Ну, мой отец… – Цзинь скромно огляделся, – в общем, он работает на небольшой должности в правительстве – занимается, насколько я знаю, всякими скучными административными делами.
– Правда? – выдохнула мама.
– Да. Самая непростая работа у моей мамы. Она, знаете ли, заботится о нас с папой. Ведет хозяйство. Как мне кажется, это самое важное занятие на свете. Папа мой из богатой семьи. А мама из бедной, из рабочего класса. Она всю жизнь трудилась не покладая рук. Я этим просто восхищаюсь.
Бабушка подалась вперед, наклонилась к Цзиню, на лице ее появилась недобрая улыбка. Она навалилась на стол всем своим грузным телом, посуда зазвенела, и на миг в голову мне пришла невозможная и страшная мысль: бабушка сейчас поцелует моего парня.
Цзинь, видимо, представил себе то же самое, потому что слегка отшатнулся и побледнел, но было поздно: бабушка надвинулась на него, взяла его руки в свои, пригвоздила к столу. Цзинь поднял на нее глаза, беспомощный, как рыба на крючке; зрачки у него расширились от испуга.
А бабушка принялась массировать ему ладони своими шершавыми пальцами. Смотрела на него с плотоядной ухмылкой.
– Мама твоя трудилась не покладая рук. И ты ею восхищаешься! А у тебя кожа на руках вон какая мягкая, как попка младенца! Интересно, почему бы это?
Цзинь посмотрел на бабушку, опешив и утратив самоуверенность. Забормотал:
– Ну, я… в общем, я никогда… то есть она ведь…
Тут мы с мамой обе набросились на бабушку.
– По-по! – разве что не взвизгнула я. – Да что ты такое творишь-то?
Бабушка сделала вид, что смутилась, и неохотно выпустила ладони Цзиня.
– Просто хотела до рук его дотронуться, всего-то. И они… очень гладкие.
И она еще раз нагловато подмигнула ошалевшему Цзиню.
Он посмотрел на нее – нижняя губа подрагивала. Тут вдруг подал голос братишка:
– Сестрица с мальчиками целуется, сестрица с мальчиками целуется!
Взгляд Цзиня стал едва ли не отрешенным. Мама вскочила, засуетилась вокруг него.
– Простите, пожалуйста, наша бабушка не привыкла принимать гостей. Она даже при своих иногда ведет себя очень странно. Такая уж она.
И мама бросила на свою мать короткий испепеляющий взгляд.
А я поняла, что не могу вымолвить ни слова.
– Ну, ладно, – все еще не успокоившись, продолжила мама, – я подаю горячее?
Всем положили по порции рагу, в том числе и потрясенному Цзиню. И тут я поняла, что оказалась внутри худшего своего кошмара.
Разговор смолк – все ели. Я смотрела на Цзиня, совершенно выбитого из колеи, – он мужественно пытался отправить в рот порцию рагу. Увидела, как вспыхнуло его лицо – он изо всех сил пытался перебороть остроту зеленого перца. Эту битву он вел еще несколько минут.
Все молчали.
То ли под грузом этого молчания, то ли из-за жжения во рту Цзинь наконец произнес нетвердо и беспомощно:
– Очень… очень вкусно. Но… кхм… могу ли я спросить, какие именно ингредиенты входят в это блюдо?
Мы все переглянулись – кроме бабушки, ее глаза злокозненно сверкали.
Она растянула рот в уродливой ухмылке – с губ и мясистых красных десен свисали белые волокна лягушачьего мяса.
– А тебе мамочка такое не готовит? Питательное блюдо для рабочего класса. Мясо и внутренности самых жирных лягушек, каких я отыскала на рынке, – они там так скакали!
Если от удивления, что его хватает за руки пожилая женщина, Цзинь выпучил глаза, то после откровения касательно лягушачьего мяса они у него округлились как блюдечки – от неподдельного ужаса. Он инстинктивно поднес руку к горлу. Потом захрипел.
Бабушкина жабья улыбка стала шире прежнего.
Цзинь вскочил так резко, что спинка стула грохнула об пол, а потом выскочил из комнаты. Мы слышали, как хлопнула одна дверь, потом другая – он искал уборную. Сидя в молчании, мы вслушивались в рвотные позывы. Через несколько секунд открылась и закрылась входная дверь.
Я посмотрела на бабушку. Меня трясло от ярости. Наконец ко мне вернулся дар слова.
– Зачем ты так? – прошептала я. – Зачем ты так со мной?
Впервые за всю жизнь я увидела у бабушки на лице нечто, напоминающее боль.
Я вскочила, выбежала из комнаты, помчалась в ночь.
Глава шестнадцатая
Я добежала до автобусной остановки неподалеку от того места, куда несколько лет назад приходила с папой к «стене памяти». Стену давно разрушили, и думала я сейчас не про папу, а про Цзиня. Меня переполняло отчаяние, как будто не ему, а мне пришлось пережить это унижение и позор. Я сжимала кулаки, моля, чтобы автобус пришел поскорее, – наконец он появился. Мне казалось, что он едва ползет, так оно бывает всегда, когда тебе нужно поскорее куда-то попасть. По темному лобовому стеклу катились капли дождя, за ним плыли оранжевые и красные пятна фар других автомобилей – они расплывались и таяли, точно краски на потекшей картине. В темноте огни эти казались странными, потусторонними, лишенными источника. Я некоторое время смотрела на них, а дождь в это время стучал по крыше автобуса.