Он топнул ногой, глядя в землю, – стесняясь собственного воодушевления. Некоторое время мы шли молча. Мне хотелось задать ему какой-нибудь умный вопрос про этого угрюмого немца, этого Ницше, но я ничего не могла придумать. В голову пришло: Цзинь всегда предлагает мне столько нового, а я – почти ничего в ответ. В короткий промежуток блаженства закралась ниточка страха. Самоуничижения. Нужно ему что-то показать, что угодно, главное – вызвать его интерес.
И тут я придумала.
– Сходишь со мной в одно место?
– Конечно, а куда?
– Это секрет, – произнесла я загадочно.
Он озадаченно посмотрел на меня, но с улыбкой пошел следом.
Я привела его в старый книжный магазин. По дороге рассказала, как там замечательно, какие отличные книги мне дает почитать старый книготорговец, до чего они интересные. Что мы с ним друзья. Мы открыли дверь, звякнул колокольчик.
Старик, как всегда, сидел на своем месте; как всегда, он поднял голову, улыбнулся. Взгляд его упал на Цзиня, улыбка стала шире. Они поклонились друг другу.
– Это мой… друг… Цзинь, – сказала я, чувствуя, что щеки пылают.
Цзинь окинул магазин профессиональным взглядом.
– Ух ты, как тут у вас!
Старик с довольным видом ухмыльнулся.
Цзинь подошел к одной из полок. Провел пальцами по книжному ряду.
– Да, очень здорово, – задумчиво произнес он. – Замечательно, что у вас есть четыре классических романа: «Путешествие на Запад» можно найти повсюду, а вот про «Речные заводи» почти позабыли.
Книготорговец кивнул.
Меня захлестнуло непомерное счастье. Если не считать родных, это были два самых близких мне человека.
Цзинь бросил на старика проницательный взгляд.
– Один из моих любимых поэтов эпохи Сун. Су Ши. У вас есть его книги?
– Еще бы, молодой человек, – все так же улыбаясь, ответил книготорговец. Нетвердо встал на ноги, пыхтя от усилия.
– Вот здесь вы найдете несколько его произведений.
Он указал на одну из полок.
Но Цзинь даже не пошел смотреть. Вместо этого задал другой вопрос:
– А Цюй Юань, поэт периода Сражающихся царств? Полагаю, его книг у вас много.
Старик мягко кивнул и указал на другую полку.
Я заметила, что взгляд Цзиня переменился. Он сощурился. Почти незаметно.
– А Ван Вэй? У вас из него есть что-то?
Вид у старика стал озадаченный.
– Мне не кажется… я, пожалуй, не вспомню…
– Ничего, – ответил Цзинь с улыбкой. – Не может же в одном магазине быть совершенно все.
Мне сделалось слегка неуютно. Похоже, Цзинь расспрашивал старика не без задней мысли. А потом все вдруг изменилось.
Он снял книгу Су Ши с полки. Заплатил за нее, поклонился книготорговцу, повторил, какой у него замечательный магазин. Повернулся по мне, прошептал мне на ухо четыре строки:
С чем сравнить нам жизнь на земле?
С гусиной стаей,
опустившейся на снег.
Они улетели, но след их остался.
Стихотворение незамысловатое, но я в жизни не слышала ничего красивее. Цзинь дочитал – и я увидела слезы у него на глазах. Он их сморгнул. Чуть слышно кашлянул.
– Хотел с тобой этим поделиться. Потому что… знал, ты поймешь.
И он вложил книгу мне в ладонь.
Отвернулся. Я была тронута до глубины души. Прижала книгу к груди. Стиснула руку Цзиня. Мы вышли. Попрощалась ли я со вторым дядюшкой? Не забыла ли про самый простой уважительный жест – махнуть рукой? Не помню. Помню лишь, что с Цзинем это было для меня обычным делом. Он что-то мне говорил и в тот же миг затмевал все, что было еще в моем мире. Я чувствовала пульсацию в животе. Тревожную радость.
Я уже не сомневалась, что влюблена.
В тот вечер, едва переступив порог, я услышала шум и крики. Мама вылетела из бабушкиной комнаты, ринулась ко мне в прихожую, как будто заранее знала, что я там. Ни нормального приветствия, ни просто «здрасьте».
– Я больше не могу с этой старухой. Она меня изводит своим безумием, своей безмозглостью!
Мама сердито смотрела на меня, явно возмущенная каким-то бабушкиным поступком. Она развернулась, хлопнула дверью своей комнаты – тонкие стены квартиры загудели в ответ.
Я пошла к бабушке.
Она подняла голову. Бабушка всегда казалась старой, но в тот миг глаза ее стали глазами скелета, лицо – лицом черепа, искаженным злостью и ужасом.
– Чего тебе надо? – рявкнула она.
На меня снизошло неожиданное спокойствие. Я медленно приблизилась.
– Я пришла с тобой поговорить, по-по. Расскажи, что не так.
При моем приближении лицо ее обмякло, на нем мелькнуло узнавание. Имени моего она не произнесла, но голос стал почти ласковым.
– Просто я… мне чего-то никак…
Она подняла руку, в которой держала полоску кожи. Тут я все поняла.
Почти всю свою жизнь бабушка шила кожаную обувь. Сперва на свои собственные изуродованные больные ноги – и это был своего рода бунт. Потом для других, для последнего поколения женщин, которым раздробили кости ради услаждения мужского взора. А когда почти все эти старухи ушли, бабуля продолжала мастерить обувь для их детей и внуков.
Бабушкина работа не сводилась к тому, чтобы стачивать куски материала, – она проросла в ткань нашего большого дома. Бабушка стала важной опорой в жизни соседей, играла в ней значимую роль, хотя годы шли, одно поколение сменялось другим. И вот теперь – впервые за все время – неподвластные времени пальцы ей изменили. У нее осталась потребность трудиться, чувства собственного достоинства она пока не утратила, но загадочные электрические импульсы, которые соединяют мозг с руками, делались все слабее. Бабушку начинала съедать собственная беспомощность.
Я села с ней рядом. Кончики пальцев у нее были исколоты – россыпь красных точек. Когда-то она гордилась тем, что по многу недель ни разу не протыкала себе кожу. Но не теперь. Все изменилось. Я взяла ее руку в свою. Она чуть поморщилась, но протестовать не стала. В другую руку я взяла полоску кожи.
Я так и не сравнялась с бабушкой в мастерстве шитья, но – я ведь была девочкой – кое-чему она меня за эти годы научила. Наверное, считая, что, если ничего другого не останется, я смогу, как и она, заниматься шитьем. И вот мы стали вместе двигать руками. Игла погружалась в материал, за нею тянулась нитка. Я ощущала, как к бабушке возвращается покой – постепенно, но неуклонно. Уголки ее губ расслабились. Темные черепашьи глаза светились радостью и странным удовольствием.
Продолжалось это лишь несколько минут. Явно недостаточно, чтобы работа заметно продвинулась. Но бабушка снова стала похожа на себя прежнюю. Посмотрела на меня. Тихонько заговорила.
– Спасибо, маленькая. Только я чего-то устала. Пойду лягу, наверное.
Я встала без единого слова. Прикоснулась губами к ее лбу. Сделала это на автомате, а она улыбнулась, прежде чем отвернуться. Я вышла, неслышно прикрыв за собой дверь.
Перебралась в большую комнату. Было темно, единственный серебряный луч мерцал и покачивался среди теней. Мама ушла к себе. Папа сидел в захламленной комнатушке, которую называл кабинетом, – он всегда уходил туда по вечерам. Серебристый луч отбрасывал фонарик, с которым играл в темноте мой брат. Этот фонарик ему некоторое время назад купил папа.
Я подкралась к нему. Развернула фонарик себе в лицо.
– Попалась, попалась! – произнес брат каким-то отрешенным тоном, как будто играл чуть не через силу.
Цяо, наверное, часто думал, что у него очень скучная старшая сестра. Время от времени устраивает ему выволочки – неизбежное зло, способное на время испортить жизнь. Думаю, будь я не сестрой, а братом, отношения у нас сложились бы иначе – он бы относился ко мне с любопытством и интересом, может, даже считал бы достойным подражания. Но и в положении скучной старшей сестры были определенные плюсы. Если Цяо было страшно или грустно, со мной ему проще было об этом заговорить, чем было бы с братом. Я уловила, что сейчас ему грустно.
– У тебя все в порядке?
– Ага, – ответил он, не глядя мне в глаза, сильнее прежнего раскачивая фонарик.
Я немного понаблюдала – бледный луч метался в разные стороны.
Наконец Цяо заговорил, хмурым и недовольным голосом.
– Мама с по-по поругались.
– Знаю. Они часто ругаются.
– Но… – В голос вкралась детская тревога. – Сегодня… не как всегда.
– А как именно?
– Да так.
– Как именно?
Опять молчание. А потом:
– Просто по-по стала другой.
– Правда?
– Правда.
Я не знала, что ему сказать. Однако понимала, что скучной старшей сестре положено что-то ответить.
– Цяо, послушай. Про по-по. Я должна тебе сказать, что…
– А знаешь что? – выпалил Цяо. – Знаешь что?
– Нет, что? – спросила я, слегка озадаченная.
– У меня есть друг, его зовут Чуаньли, у них дома телевизор, и папа на днях сказал, что я могу после уроков сходить к ним в гости, я пошел, я смотрел телевизор, мы смотрели «Инспектор Черный Кот», там про черного кота на мотоцикле, у него пистолет, он стреляет в злодеев – точно стреляет, потому что видно, как их кровь и вообще все разлетается в стороны!
Я даже в полутьме видела озорное выражение его лица.
– И знаешь, что еще?
– Ну?
Голос его понизился до загадочной таинственности, с какой умеют говорить только маленькие мальчики:
– Этот мультик только для мальчиков старше тринадцати лет, но мы все равно его посмотрели. Представляешь?
Я ответила, что представляю. Лицо братишки испуганно вытянулось.
– Но ты же никому не скажешь, да?
– Не скажу.
Он удовлетворенно кивнул.
Посмотрел на меня, улыбнулся.
– Вот бы и у нас был телевизор. Можно было бы смотреть мультики когда захочешь.
Глаза его засияли от одной мысли, что в мире бывает такое счастье.
Глава двадцатая
Было двадцать девятое января – на этот день в восемьдесят седьмом году пришелся Новый год. Начинался год Кролика. Мама в приближении праздника совсем слетела с катушек. Надраила квартиру – раз, другой, потом третий. Полировала мебель до скрипа, пальцы побурели и блестели.