Я все время думала про Цзиня, он являлся мне в снах. Иногда мне снилось наше детство, рядом были Цзянь, Ван Фань и другие – они не изменились совершенно. Если мне снился Цзинь, то и он был прежним: тихим задумчивым мальчиком, в котором лишь слегка проглядывала жестокость – мальчиком, странные причуды которого напоминали причуды его же, но повзрослевшего. Мальчика, который плохо вписывался в компанию, но его это, похоже, не смущало. Но если я во сне подходила на него посмотреть, черты его тут же скрывала тень. Я знала, что это он, по знакомым голосу и осанке, но чем больше я вглядывалась в его лицо, тем сильнее меня пугала эта тьма.
Наконец однажды вечером вся эта история разрешилась. Цзинь все чаще проводил время со своими двумя друзьями – я выяснила, что их зовут Айго и Сылэ. Я целыми днями болталась по кампусу в надежде пересечься с Цзинем и одновременно боясь этого до ужаса. Особых денег у меня не водилось, и, пока другие студенты сидели в барах и кафетериях, я бродила туда-сюда при свете солнца, радуясь траве и ощущению тепла на коже. Но в тот день заморосило, а кроме того, уже подступали серые сумерки.
Я дошла до бара «Восточный склон». Толкнула тяжелую дверь, очутилась в облаке табачного дыма и грохоте басов – какая-то группа, состоявшая из потных, сбившихся в тесную кучу музыкантов, выступала на сцене в ярком свете прожекторов. Цзиня я увидела сразу – вместе с двумя другими он устроился в дальнем конце, изо рта свисала сигарета. Раньше я не видела, чтобы он курил. Я подходила к нему с нервным трепетом, какой испытываешь, подходя к незнакомому человеку. Увидев меня, он приветственно кивнул и улыбнулся, вот только до глаз улыбка так и не дотянулась.
Друзья его вежливо мне кивнули. Некоторое время мы постояли, наблюдая за музыкантами. Я заметила, что Цзинь не только курит, но и дергает головой в такт музыке. Мне он показался новым человеком, к которому необходимо приспособиться. Впрочем, приспосабливаться мне было не впервой. К Цзиню. К маме. К учителям. Единственный человек, рядом с которым я могла быть собой, покинул этот мир.
Я посмотрела на Цзиня и растянула губы в обаятельной, совершенно непринужденной улыбке. Тоже задвигалась в такт музыке. Вот только музыка мне казалась громкой, назойливой, электрогитары будто соскребали кожу с головы. Когда я заговорила, голос звучал пискляво и слабо, срывался на визг – я пыталась сделать так, чтобы меня услышали поверх резких металлических звуков, которые раскатывались по залу и ревели у меня в ушах.
– Слушай, а это клево. Я от этого прямо… прямо тащусь.
Клево? Тащусь? Раньше я хоть раз употребляла эти слова?
Цзинь чуть заметно повернул голову. И ничего не ответил.
Я сказала что-то еще. Улыбка его угасла. Он постучал себя по ушам. Давал понять, что не слышит, хотя я и знала, что слышит. Я знала, и он знал, что я знаю. Потому что это читалось по выражению его лица – в глазах вспыхнули злые искорки. Я осталась стоять, глядя на него в недоумении. Один из его приятелей откашлялся. Я повернулась к нему в полной ярости. Если честно, я ждала, что Айго и Сылэ будут ухмыляться, что все трое начнут ржать над моим убожеством – явилась тут истеричка, животики надорвешь, – и в результате узы их мужской дружбы только станут крепче.
Но взглянув на двух спутников Цзиня, я увидела жалость в их глазах.
В последний раз посмотрела на Цзиня, вгляделась в его лицо – понимает ли он, что я сейчас чувствую. Хотелось закричать. Хотелось хранить молчание. Я выскочила из бара в ночь. Немного прошлась, музыка превратилась в прерывистый гул, потом стихла вовсе. Ноги у меня устали, но я тащилась дальше, в темноте обходила кампус по периметру – множество бесконечных кругов, которые смывал дождь. Я видела в зданиях стоявших кучками людей – они разговаривали, смеялись, внутри существовал свой обособленный мир, от которого я была отделена незримой преградой.
Подумала про бабушку. Из всей родни она сильнее всех хотела, чтобы я поступила в университет, она рассуждала об этом вслух, хотя никогда не ценила книг, библиотек, знаний. Но бабушка считала, что я тем самым обеспечу себе лучшую жизнь, а еще она верила в то, что я способна совершать великие дела, что я увижу мир, чего не довелось ни ей, ни моим родителям. Бабушка в меня верила. И что бы она подумала обо мне сейчас – как я прячусь в тени, с намокших волос капает вода, угрюмое сочетание сырости и жалости к самой себе. Уж она бы нашлась что сказать, в этом я не сомневалась.
Я засунула руки в карманы, просто чтобы их согреть, и нащупала измызганную карточку: «Наглые налетчики мадам Макао».
После той нашей умопомрачительной встречи я вспоминала ее не раз, но мысли мои были заняты Цзинем, и я не могла думать ни о чем другом. Но сейчас она снова встала у меня перед мысленным взором – кошачьи глаза, улыбка с налетом жестокости. Я очень остро ощущала свое одиночество, очень себя жалела – капли дождя повисали на волосах, капали с носа. И тут до меня вдруг дошло, что я не полностью отделилась от жизни кампуса. Эта девушка куда-то меня пригласила. Пригласила прийти в среду вечером. Как раз и был вечер среды. Может, она просто хотела надо мной поиздеваться. Ее же не поймешь. Тем не менее она пригласила меня присоединиться к ней и к ее «налетчикам». И даже если там окажется очень странно и неловко, всяко мне не будет хуже, чем сейчас.
Я вернулась в знакомое здание. Толкнула тяжелую дверь.
В просторном зале в прошлый раз стоял полумрак и гуляли тени; сегодня он был великолепно освещен. В нем находилось девять-десять человек, в центре внимания были двое юношей. Один тряс чем-то вроде дубинки, другой смотрел на него свирепым взглядом.
– Не смей! – произнес тот, что поменьше, визгливым голосом.
А мадам Макао напористо крикнула из-за их спин:
– Молоти этого ублюдка. Это Шекспир, мать его!
Я плохо понимала, что происходит. На первый взгляд казалось, что парня поменьше – очень опрятного и явно изнеженного – по неведомой причине зовут Шекспир. А мадам Макао почему-то воспылала к нему неприязнью и решила устроить ритуальное избиение прямо у меня на глазах. А потом я разглядела реквизит, поняла, что остальные стоят в предписанных местах. Сообразила, что здесь показывают спектакль. При этом напряжение в зале выглядело вполне правдоподобным.
Мадам Макао заверещала вновь:
– Хирон хочет убить Бассиана. Потому что хочет переспать с Лавинией. Ты же хочешь переспать с Лавинией, Хирон?
Парень покрупнее – щекастый, с неожиданно добродушным лицом – смущенно посмотрел на мадам Макао.
– Да? – промямлил он.
Тот, что поменьше и поопрятнее, явно хотел что-то сказать, что-то выразить, но второй опустил дубинку ему на голову.
Дубинка, понятное дело, была резиновая, но крупный актер треснул мелкого от души; в этот жест он не вложил никакой угрозы, однако уже в силу его роста удар получился увесистым.
Мелкий заверещал, обращаясь к товарищу. Потом развернулся и заверещал на мадам Макао. Звук был невыносимо визгливый и возмущенный.
– Ай! Больно!
– Это театр, дружок, – процедила мадам Макао. – Наша задача выразить внутренние мучения. Здесь и должно быть больно!
Мелкий глянул на нее с сомнением, пытаясь понять, смеется она или нет. Но выражение лица мадам Макао оставалось непроницаемым. Кончилось тем, что она отвела глаза.
Крупный робко вытянул руку, а потом оба актера обнялись. Началось движение неловко, но сразу стало естественным: мелкий обмяк в объятиях крупного.
И тут мадам Макао повернулась. Увидела меня.
– Зайчишка-Плутишка! – восторженно выпалила она. – А я не знала, придешь ты или нет. Но очень тебе рада!
Я поняла: в первый раз хоть кто-то в университете рад меня видеть.
– Пусть придет, пусть придет, милая странная дама!
– Чего? – Я моргнула.
– Это я Шекспиру подражаю. Давай, подваливай поближе!
Она говорила командным тоном, но глаза улыбались. Я подошла ближе.
– Это Лань, а это Минь.
Она указала на них рукой.
Лань переминался с ноги на ногу. Крупное тело его было все в поту – наверное, из-за прожекторов и толстого свитера. Он кивнул мне едва ли не вымученно, а потом мягкий робкий взгляд его скользнул прочь.
А вот у Миня глаза были очень живые: черные точки, стрелявшие во все стороны. Он нагнулся и поцеловал меня в обе щеки.
– Очень рад знакомству, дорогуша. Сочувствую, что тебя втянули в эту сатанинскую организацию. Но теперь уже не сбежишь!
И он с вызовом глянул на мадам Макао.
– Ой, ну ты и зануда, – обронила она. – Ладно, закругляемся! Увидимся в баре «Уцзяосин».
– Мы с тобой сейчас напьемся, – поведала она, беря меня за руку.
Когда тебя захлестывает такой странный магнетический вихрь, сопротивляться совершенно невозможно.
Глава двадцать пятая
Бар «Уцзяосин» представлял собой один из пабов на территории кампуса. Дождь полил снова, но идти нам было недалеко. Когда мы добрались до места, оказалось, что бар забит одинокими старцами – они разглядывали нас голодными глазами. Я застеснялась.
И тут меня ущипнули за зад.
Я заверещала.
Повернулась к мадам Макао – та ухмылялась.
– Тут надо держать ухо востро. Сейчас я сделаю из тебя вострика!
– Вострика?
– Вострика. Лучшие создания на свете. Добрые, сердечные, только боятся, когда их щиплют за задницу! Что пить будешь?
Я не знала.
Мадам Макао улыбнулась шире прежнего.
– Бармен! – позвала она. – Два особых!
Бармен посмотрел на нее с сокрушенной ухмылкой.
– Несу.
– У тебя от этого волосы на груди вырастут! – посулила она, подмигнув.
Принесли нам шоколадные молочные коктейли с перцем чили и чем-то спиртным: очень вкусные, но бьющие по вкусовым рецепторам.
Я постепенно расслабилась.
– Ну, выкладывай свою историю, – потребовала она.
Я пригубила коктейль.
– Да у меня особо никакой истории и нет.
Она подняла стакан, чокнулась.
– Ни у кого нет истории. Появляется после первого бокала.