Я почувствовала, как внутри затянулся узел ужаса.
Цзинь бросил на меня тоскливый взгляд.
– Я не уверен, что мы и дальше сможем быть вместе в традиционном смысле. Мне бы очень хотелось жить с тобой прежней жизнью, но из-за этого призвания я боюсь…
На лицо его набежала тень.
– Я боюсь, что, если я и дальше буду говорить так же открыто, все может для меня кончиться очень плохо. Став глашатаем воли студентов, я иду на большой риск.
От мысли о том, что ему может грозить опасность, слезы навернулись мне на глаза.
Он дотронулся пальцами до моих щек.
– Ну не плачь, ну пожалуйста. Чего я точно не хочу – это причинить тебе боль. Потому что ты меня знаешь лучше всех. Так будет всегда. Ты знаешь, что отец у меня сволочь. Что он лгал моей матери. Изменял ей. Именно поэтому…
Голос дрогнул – Цзиня обуревали чувства. Я ощутила напор его безоглядной искренности.
– Именно поэтому я всегда хотел быть с тобой совершенно честным.
Я смогла только нечленораздельно пискнуть.
– Но разве я не могу участвовать в этом твоем деле? Почему ты не позволяешь мне тебя поддержать? Я не хочу, чтобы ты один шел по этому пути, даже если мы и не можем быть вместе!
Он несколько секунд вглядывался мне в лицо.
– Я никогда не видел другого такого прекрасного писателя, как ты, – ты это знаешь?
Я посмотрела на него, хихикнула сквозь слезы.
– Ты это серьезно? Или шутишь?
Но взгляд его оставался серьезным, даже проникновенным.
– Я это понял, когда ты в школе выиграла этот конкурс. Знал, что твое сочинение лучше моего!
– Правда?
– Правда. – Он хмуро посмотрел на меня.
– Ну, так и почему ты не разрешаешь мне к тебе присоединиться? Помочь? – стояла я на своем.
Он склонил голову.
– Только если ты в этом совершенно уверена. Но если что-то вдруг пойдет не так, я хочу, чтобы ты стала незримой, слилась с фоном. Не собираюсь я подвергать тебя риску.
– И что мне нужно делать? – спросила я деловито.
– С твоим писательским талантом ты могла бы… могла бы иногда писать тексты моих речей. А я буду выступать в разных местах. В успехе я не уверен, но по крайней мере обо мне останется память как о честном человеке. Для потомков.
Я кивнула.
– Разумеется, Цзинь! Я на все согласна.
Он улыбнулся, прикоснулся к моей щеке.
– Мне нужно возвращаться внутрь, – сказал он. – Но я уверен, что мы скоро опять увидимся.
Я смотрела ему вслед – в баре его тут же окружили те, кто хотел с ним поговорить. Наше время наедине закончилось. Теперь я знала, что он прочитал мое письмо, что он меня ценит и мы скоро снова увидимся; он хочет, чтобы я помогла ему в его начинаниях, то есть я ему нужна. Еще неделю назад мой мир заиграл бы яркими красками.
Почему же теперь я чувствовала себя такой опустошенной?
Глава двадцать седьмая
С мадам Макао мы должны были встретиться в конце дня. Я дожидалась ее в тихом уголке района Шуньи. Солнце садилось. Медовый свет заливал широкие улицы, по деревьям крались вечерние тени, а тишину лишь изредка нарушал тихий стрекот газонокосилки. Район был не бедный, как мой, но и не из богатых, в каком жили родители Цзиня. Место было уютное, милое, из тех, в которых, по моим представлениям, в разгар дня детишки брызгают друг в друга водой на солнцепеке, а бабушки и дедушки возятся в садиках в предзакатный час. Мадам Макао захотела встретиться именно здесь, но только отыскав наконец нужную улицу, я сообразила, что она не написала мне номер дома.
Решила ждать. Вечер выдался теплый, без всякой спешки. Отрадно было ненадолго вырваться из университета, а заодно и из дома. Я чувствовала, как последние лучи солнца щекочут лицо, меня объял покой, потому что место и в самом деле было на диво умиротворяющее. Оно, похоже, совсем не изменилось за последние десять лет: те же белые удобные домики с теми же дверями и окнами, перед ними ухоженные, опрятные газоны. Я не слышала визгливой ругани, которой постоянно оглашался наш квартал, а еще до здешних жителей явно не долетали вздохи и стоны соседей, занимающихся любовью, и в двери не просачивались запахи их стряпни.
Здесь было просторно и чисто, жизнь каждого семейства отделялась от жизни другого, такая же опрятная и отдельная, как и эти газоны. Я вдруг размечталась: а вдруг когда-нибудь мы с Цзинем тоже поселимся в таком месте и, может, наши детишки будут резвиться на газоне – на крыльях собственной фантазии я унеслась очень далеко, потому что раньше никогда не думала о том, что у меня будут дети. Впрочем, в определенном смысле, видимо, все же думала, потому что девочек, когда они маленькие, к этому так и подталкивают, – но все эти мечты были подернуты дымкой нереальности, как оно обычно бывает с детскими вымыслами. А сейчас я почувствовала укол… едва ли не страха – страха, вызванного огромностью этого внезапного откровения. Я способна подарить кому-то жизнь, привести в мир нового человека; не исключено, что и у меня будет собственный сын. Или дочь!
К страху примешивалась потайная радость. Я подумала, что из Цзиня получится прекрасный отец – он за что бы ни взялся, все делает хорошо, так что в нем я не сомневалась. А что я? Смогу ли я быть матерью? Мысль эта и обескураживала, и окрыляла. Я еще раз обвела взглядом мирный и уютный квартал и подумала, как здорово было бы растить здесь детей.
Здесь нет ни страха, ни угроз, ни преступности.
Тут рот мне зажали ладонью, заглушив крик прежде, чем я успела его испустить. Потащили назад, достаточно жестко, в мозгу белым шумом неожиданной паники загудело статическое электричество. А потом я услышала ее шепот – она дышала мне прямо в ухо.
– Не рыпайся, Зайчишка-Плутишка! Нужно же мне было убедиться, что это именно ты!
Мадам Макао выпустила меня. Я, задыхаясь, качнулась назад.
– Черт побери, кто еще это мог быть? – выдавила я.
Мадам Макао с умудренным видом поднесла палец к губам.
– Да кто ж его знает.
– Все ты знала. Мы же договаривались. Совершенно очевидно, что, кроме меня, никто здесь вот так не разгуливает.
Впервые на моей памяти она смутилась.
– Ну, да, если так посмотреть, я, пожалуй, действительно знала, – произнесла она виновато.
На ее тонких губах заиграла коварная улыбка.
– Но видела бы ты свою физиономию!
Я метнула в нее испепеляющий взгляд. А потом спросила:
– Ты что, живешь здесь поблизости?
– Здесь? В этой дыре? Нет уж, бог миловал!
Мы смотрели друг на друга моргая.
– А зачем мы тогда сюда притащились? – спросила я недоуменно. Сердце все неслось вскачь.
Она изогнула брови.
– Собираемся проводить совершенно секретную военную операцию!
– Правда?
– Правда, – подтвердила она. – Без дураков.
– И против кого мы будем проводить эту операцию?
– Против моего бывшего!
– Бывшего?
– Да, против этой сволочи.
Я подумала. Мне стало немного не по себе. Тут я заметила за спиной у нее рюкзак, буро-зеленый, камуфляжный.
– И что ты собираешься делать?
– В смысле – что мы собираемся делать?
– Да. Что мы собираемся делать?
– Ты подумала, что мы его сейчас будем бить, уродовать или убивать?
– Да, – нервно подтвердила я. – И хотелось бы все понимать заранее!
– Нет. – Мадам Макао качнула головой. – Мы ему устроим чего похуже! – произнесла она угрюмо.
– Похуже?
– Да. – Она доверительно склонилась ко мне. – Мы его прошарим!
Вид у меня, видимо, сделался совсем озадаченный, потому что она приглушенно-командным голосом погнала меня вперед.
– Давай двигай… а скажу «пригнись», не забудь скрючиться!
Мы спрятались за какими-то машинами и стали красться вдоль улицы.
Тут в прохладном вечернем воздухе запахло чем-то противным, гнилостным. Я невольно принюхалась.
– Фу-у-у! Чувствуешь запах?
– Да, – подтвердила Макао. – Пахнет из моей сумки.
– Правда? И что это за гадость?
– Ну, это. Обычная штука. Кишки, внутренности – начинка бывшей козы и коровы.
Я хотела сказать что-то еще, но умолкла, потому что ничего не поняла.
– Двигай давай.
Она уперлась руками мне в спину и направила в ближайший куст.
– Не высовывайся, – прошептала она. – Мы совсем рядом с его домом. Я сейчас вернусь.
Я проглотила все свои возражения. Предсказуемо через несколько минут на подъездную дорожку дома, за которым мы наблюдали, въехала машина.
Из нее вышел какой-то человек в деловом костюме. Нельзя сказать, что уродец, но возрастом примерно как мой папа: обвисший живот, залысины – брови при этом густые, морщины на лице, мешки под глазами. Трудно даже описать, насколько он был далек от моей привычной реальности: старый, невзрачный, лишенный всякой сексуальной привлекательности.
Стоило ему выйти из машины, дверь дома открылась. Небо успело потемнеть, в сумерки изнутри хлынул свет, очертив лица всех членов семьи. Мамаша средних лет, такая же дородная и неказистая, как и отец, и двое толстощеких ребятишек, которые скакали у ее ног. Мужчина вошел в дом, закрыл за собой дверь.
Я уставилась на мадам Макао.
– Это и есть твой бывший?
– Да, а что? – обиженно пробормотала она. А потом: – Не отвлекайся, в этой операции точность – главное!
Она пошарила в листве, вытащила какую-то прорезиненную ткань. Развернула, вывалила туда содержимое рюкзака. На ткань плюхнулась гора склизких внутренностей, на меня накатила тошнота. Макао свернула ткань, оставив небольшое отверстие, а потом обернулась ко мне разве что не с возмущением:
– Ну, дуй давай!
– Чего? Ты о чем вообще?
– Дуй так, будто это хер Хоу Дэцзяня!
Хоу Дэцзянем звали известного поп-певца, но он был не вполне в моем вкусе – аккуратная прическа, девичьи черты лица, очки. Тем не менее ее слова пробудили во мне азарт – я никогда еще ничего подобного не слышала от девушки.
Воняло просто омерзительно.
Я зажала нос и принялась дуть. Старалась изо всех сил, хотя и не понимала зачем. Видимо, лицо у меня совсем побагровело, потому что в какой-то момент Макао меня сменила. И вот ткань начала расширяться. Разрастаться. А потом стала размером с небольшого человека. Макао налегла, ткань распухла сильнее.