– А сколько вам лет?
– Мне? – Его явно удивил мой вопрос. – Двадцать четыре года.
– Вы не выглядите на двадцать четыре. Вы выглядите моложе!
Я вовсе не флиртовала, лишь высказала свое искреннее мнение.
– Зато я чувствую себя на двадцать четыре. Хотя и плохо понимаю, что это за чувство.
Я кивнула.
Повисло недолгое молчание. Ему двадцать четыре года. Меня пронзила какая-то беззаконная дрожь. Вот я сижу в дорогом баре, пью коктейль с двадцатичетырехлетним мужчиной, и он, похоже, проявляет ко мне интерес.
– А у вас есть девушка? – спросила я.
И этот вопрос выскочил будто сам собой.
– Сейчас нет. Некоторое время я был помолвлен. Собственно, три года. Но не срослось. А вы свободны?
Я кивнула. Почувствовала с ним некое родство. Пусть мы с Цзинем и не были помолвлены официально, я раньше считала, что у нас есть взаимные обязательства.
– Я одно время встречалась, – сказала я.
– А сейчас?
– У нас не срослось.
Он снова кивнул, и тут Макао и Вэй Бао дружно захохотали. Я продолжала думать о том, как же красив этот Ли Цзе. За тихим нравом просматривалась сила характера.
Мы допили коктейли. Мужчины пошли за следующей порцией.
Мадам Макао ущипнула меня за локоть.
– Здесь просто невозможно дорого. Они пригласили нас выпить у себя в номере.
– А стоит? – выдохнула я. – В смысле, мы же с ними совсем не знакомы.
– Мне кажется, они нормальные, – ответила Макао.
Я допила коктейль. И подумала: и действительно, а чего нет?
Мы все вместе вошли в лифт. Голова у меня слегка плыла – не много мне нужно было, чтобы захмелеть. Нас привели в номер люкс. Там стоял музыкальный автомат – прямо как в американском фильме, который я смотрела с Цзинем.
Вэй Бао включил его, зазвучала песня из шестидесятых, «Синий бархат» Бобби Винтона.
Вэй Бао поднялся и начал раскачиваться в такт, подпевая на ломаном английском – хрипловато и мучительно фальшиво. Мы хохотали до слез.
Макао накрыла мою ладонь своей.
– Тебе весело, Зайчишка-Плутишка?
– Да, – ответила я искренне. – Как и всегда с тобой.
Тут она улыбнулась. Все вокруг было точно в тумане, но меня объяло какое-то уютно-теплое чувство. Я помню, как Макао взяла Вэй Бао за руку, увела в спальню, мне хотелось ее окликнуть – она же была моей подругой, и мне столько всего хотелось ей рассказать, но никак было не претворить переживания в слова.
А потом Ли Цзе склонился ко мне, коснулся губами моих губ – и я, помню, подумала, какой же он сексуальный. В сознании мелькнул образ Цзиня, и я мягко оттолкнула своего поклонника.
Мы сидели на диване в гостиной. Он – Ли Цзе – тяжело дышал, но, когда я отстранилась, он тут же прекратил, хотя я и видела, что он сильно возбужден. Что я его привлекаю. У этого двадцатичетырехлетнего мужчины уже были серьезные отношения, богатый опыт – но я чувствовала, как сильно он меня хочет. И все, что было у нас с Цзинем, вдруг будто бы выцвело.
– Ты уверена? – прошептал он.
– Да, – выдохнула я.
Из спальни до нас доносись стоны Макао и Вэй Бао, звуки проходили сквозь стены, одновременно и странные, и влекущие.
– Можно? – прошептал он.
По моему телу пробежала дрожь; я ведь сама все это затеяла, потому что он счел красивой меня, а я – его.
Я коротко кивнула.
Слегка сжалась – ощутив даже не боль, а мимолетный дискомфорт; посмотрела на его лицо над собой – он тоже смотрел на меня. И тут дискомфорт прошел, по телу покатились волны тепла, взгляд затмился, и в мягком полусвете мне уже не различить было его лица, остался лишь очерк, а еще – ощущение его тела, такого теплого, близкого, обволакивающего. Я судорожно выдохнула. Картинка прояснилась, на его лице застыло наслаждение, граничащее с болью.
– Ох, – выдохнул он. – Ох, прости, пожалуйста.
Я так и не поняла, за что он извиняется. По телу переливалось тепло, и я инстинктивно притянула его к себе. Он заключил меня в объятия. Мы немного полежали – двигаться было лениво.
– Вау, – произнес он.
– Вау.
Мы приглушенно рассмеялись и теснее прижались друг к другу.
Через некоторое время я пошла в душ – такой же роскошный, как и все в этом номере. Пол был выстлан блестящими черными плитками – гладкими, но не скользкими. Касание кнопки – и на меня хлынули ласковые струи теплой воды. Я намылилась, по-новому ощущая собственное тело, его тактильность и наполненность, а по коже струилась жидкая нега. Я вышла из душа, оделась. Выскользнула из номера, тихонько притворила дверь. Вышла из гостиницы – еще стояла ночь, но на фоне тьмы мягко мерцал первый сапфировый свет. Когда я наконец добралась до дома, уже светало, вокруг пели птицы. Я прокралась к себе в спальню, легла на кровать, совершенно обессиленная, однако сон не шел – мысли вихрились и мчались наперегонки.
Я встала, сполоснула лицо и снова вышла на улицу. Стояло раннее утро, не позже семи, начинался новый день – на автобусных остановках выстраивались очереди, голоса вплетались в гул уличного движения. Я перешла через проспект, спустилась со склона; гул голосов и машин стал далеким и неразборчивым – я оказалась на кладбище. Послышалась нежная тихая трель соловья – напевная, печальная, а на заднем плане визгливо и склочно чирикали воробьи. Я шагнула на мягкую траву – над рядами надгробий клубился утренний туман, лучезарный в свете солнца.
Я дошла до бабушкиной могилы.
Здесь у меня всегда перехватывало дыхание. До сих пор случались моменты, когда я обо всем забывала – рассеянно бродила по дому и все ждала, что услышу перестук ее спиц или ее низкий раскатистый голос, осуждающий какую-то глупость, прозвучавшую по радио. Даже когда бабушка задремывала в кресле, мне чувствовалось что-то надежное, непреходящее в том, как она своим присутствием заполняла пространство; я смотрела на нее глазами ребенка, и мне даже в голову не приходило, что когда-то мы разлучимся. Видимо, во мне еще сохранилось что-то от того ребенка, потому что я никак не могла привыкнуть к существованию небольшого аккуратного надгробия в этом смиренно-печальном месте, примирить его с памятью о бабушке, с масштабом ее личности, с ее воинственным взрывным характером и с мягкой непреложностью ее доброты. По душе полоснуло горем – от этого иногда прерывается дыхание, но потом я снова взяла себя в руки. Прихорошила цветы на могилке, заговорила.
– Прости, что долго к тебе не приходила, по-по, но очень много всего навалилось. Я изо всех сил стараюсь учиться в университете…
Я попыталась что-то добавить, но слова не шли. Я продолжила, совсем тихо.
– С Цзинем у нас все плохо. Мне кажется, мы уже никогда не будем вместе, но ты бы этому только обрадовалась. А эту ночь я провела с другим парнем. Этому ты бы не обрадовалась. Только пожалуйста, не суди меня слишком строго. Он… очень славный. И еще он… добрый. Столько всего изменилось и так быстро. Мне иногда очень хочется остановить время, чтобы все осталось как прежде. Очень хочется. А еще очень жалко, что тебя нет с нами. Передай дедушке мой привет.
Я дотронулась пальцем до холодного надгробия. Нежно ворковали голуби, я слышала вдали шум машин. Вряд ли я действительно верила в то, что бабушка меня слышит, но этот разговор приносил мне внутреннее облегчение, я чувствовала, как тяжесть и печаль отступают, а в глазах делается горячо от слез; это были слезы счастья от воспоминаний о прошлом и трепета перед необъятным, простиравшимся передо мной грядущим. Я встала и пошла прочь по тихим безлюдным аллеям, я думала про завершившуюся ночь, про Ли Цзе, его ласковую настойчивость. Только вчера я была девственницей, а сегодня уже нет. Невероятные жизненные изменения, невероятные, но при этом неизбежные. Бабушка была с нами – и вот ее нет.
Я положила ладонь на живот и внезапно осознала, что и мое тело в состоянии выносить ребенка, зачать новую жизнь. В этой мысли было нечто изумительное, ошеломляющее, на миг меня захлестнули тепло и гордость. Я вдруг ощутила, что наконец-то действительно стала взрослой.
Часть IV
Глава тридцатая
Настал канун нового, восемьдесят девятого года. Пятое февраля. Год Змеи. Первый год, прожитый без бабушки. День клонился к вечеру. Праздник на нашем этаже был в полном разгаре – веселый, искрометный, как всегда: дети носились туда-сюда, восторгались сладостями и подарками, взрослые доброжелательно переговаривались или, с довольным видом усевшись на стул, наблюдали за происходящим и потягивали вино. Бабушку никто не упоминал, но я уверена, что она была у всех в мыслях.
На кухне я заметила маму – она варила рис. Стояла в задумчивости, с выражением тихого довольства на лице, плохо вязавшегося с грустным, усталым взглядом. Мне она в тот момент показалась совсем девочкой, однако в волосах, слипшихся от пара из кастрюли, я приметила первые седые пряди, под глазами морщинки, истончившуюся увядшую кожу. Мама здорово состарилась и выглядела невыносимо одинокой. Я ускользнула обратно в толпу, которая то вливалась в нашу квартиру, то выливалась обратно.
Заметила братишку – они с друзьями играли в карточную игру «Малыши из мусорного бачка», у каждого нарисованного там ребенка были собственные гротескно-живописные увечья. Мне эти карточки казались какой-то жутью, но брат и его друзья ушли в игру с головой.
В дальнем конце прихожей вдруг появилась незнакомая фигура. Девушка примерно моего возраста, одета официально, в строгие черно-серые цвета, элегантные сапоги на высоком каблуке. Я тут же поняла, что она не из нашего дома. Выглядела она слегка смущенно – держалась скованно, как будто опоздала на важное заседание. Молодая, интеллигентная – мне стало интересно, как ее занесло на традиционное празднование в нашем старом доме. Я подошла поближе. У незнакомки были темные глаза, изящный носик – время от времени она неосознанно его морщила, как олениха, чуящая опасность. И тут вдруг – проблеск узнавания. Она взглянула на меня. Я сразу все поняла. Устремилась к ней.