– А-Лам? – спросила я неуверенно. – Это ты, что ли?
Она улыбнулась – с облегчением, краешками губ.
– Лай! Вот уж не думала, что ты все еще здесь живешь! Сколько лет, сколько зим!
Я с изумлением разглядывала ее. Мимо промчались двое ребятишек.
– Тут так шумно, пойдем в тихое местечко? – предложила я.
Она кивнула.
Протолкавшись сквозь толпу, мы добрались до ближайшего бара. Там предсказуемо яблоку было негде упасть, сидячих мест не осталось, мы вышли с напитками наружу. Из теплого спертого воздуха попали в поток ледяного ветра, оказались под беспросветным покровом ночи. А-Лам содрогнулась, поставила бокал с вином, открыла элегантный портсигар. Достала сигарету, закурила, выдохнула клуб дыма. Выглядела она утонченно, изнеженно. Меня это впечатлило.
– Поверить не могу, что это ты. Столько лет прошло. Кстати, сколько?
– Даже не знаю. Целая вечность.
– Верно, – согласилась я.
Она взяла в руку бокал, неуверенно отпила.
– Время – занятная штука.
Я нахмурилась, сосредоточилась.
– В последнюю нашу встречу… помню, мы тебя провожали. В Гонконг. Ты переживала. Да и мы тоже. И как оно там?
Она улыбнулась.
– Поначалу было просто ужасно. Я очень по вам скучала. Решила, что никогда больше не буду разговаривать с родителями. Выдержала неделю. Да, мне не хватало здешней жизни и старых друзей. В детстве все эти вещи в силу их привычности и составляют твой мир, ты цепляешься за них до последнего – отрываться мучительно. С другой стороны, все так быстро меняется. Прошло несколько недель – и я влилась в новую жизнь. Пошла в отличную школу. Там были и другие китайцы, а еще – англичане, французы, атмосфера свободная, либеральная. Мы ставили спектакли, слушали в плеерах музыку, иногда смотрели мультики, главным образом «Трансформеров»!
Они хихикнула, будто говорила о чем-то очень нехорошем, и на меня нахлынуло узнавание – я увидела в ней девчонку, которой она когда-то была, одновременно и серьезную, и добрую. Меня тут же к ней потянуло.
Заговорила я тихо, с ноткой сожаления:
– А мы все строили планы поехать в Гонконг и вызволить тебя оттуда. Мы же принесли клятву, помнишь? А на деле и связь-то с тобой потеряли!
Она рассмеялась – искренне, самозабвенно.
– Да мы же были маленькими! В детстве оно всегда так.
Смех умолк. А-Лам посерьезнела.
– И… то последнее лето. Очень все стало странным, правда? Помимо моего отъезда. Как будто все подходило к своему концу. Помнишь комендантский час? Приезд Бжезинского? Как мы туда заявились и за нами погналась полиция?
По коже – день был холодный – побежали мурашки.
– Помню.
Лицо ее опять посветлело.
– Лай, ну что я все говорю и говорю! А как твоя жизнь? Чем занимаешься?
– Ну, – начала я без выражения, – учусь в Пекинском университете, на литературном факультете.
Она кивнула, как будто я своими словами лишь подтвердила что-то ей уже известное.
– Ты всегда была умной и творческой.
– Ну, не знаю. Мне интересно – это факт, – сообщила я.
К комплиментам я не привыкла. Да, я любила книги, но творческим человеком никогда себя не считала.
– А ты? – спросила я.
– Ну, как я уже говорила, я попала в школу с очень либеральными нравами. Мы много занимались музыкой, театром. Некоторое время я хотела стать музыкантом, занималась флейтой. Потом поняла – таланта не хватает.
Она говорила без всяких эмоций, без видимого разочарования.
– Хотя у меня вполне аналитический ум, я долго еще увлекалась музыкой. Решила из практической области сместиться в организационную. И в этом одна из причин, почему я снова в Пекине. Учусь в Национальной академии театрального искусства, изучаю музыковедение и организацию культурных мероприятий.
– Ух ты! – искренне восхитилась я. – Звучит классно.
Она улыбнулась.
– Ну а что там наша старая компания? Ты с кем-то из них еще общаешься?
Я надолго поднесла бокал к губам. И – видимо, от холода – у меня слегка закружилась голова.
– В принципе, нет. Не только ты нас тогда покинула. Мы все как-то разбрелись в разные стороны. Стали подростками. Пошли в разные школы. Все, кроме Цзиня. С ним мы вместе в старшей школе учились. Сблизились. Теперь в университете учимся. Иногда видимся.
Я отвернулась.
– Цзинь, – произнесла она задумчиво. – Я его помню… но не так отчетливо, как других. Он всегда был таким отстраненным и… не очень по-доброму ко мне относился.
Она, видимо, что-то подметила у меня в лице, потому что тут же виновато вскинула руки.
– На самом деле, конечно, он совсем не такой. Я же уже сказала, что вообще плохо его помню.
Я бледно улыбнулась. Несмотря на всю сложность наших с Цзинем отношений, мне мучительно было слышать критику в его адрес – как будто она относилась и ко мне тоже.
А-Лам воспитанно, дипломатично сменила тему.
Мы еще немного постояли снаружи, допили на холоде вино. Посмеялись, вспоминая общее прошлое, местные закоулки, по которым когда-то шастали. Все детство аккуратно уложилось в две нити разговора, потому что воспоминания успели поблекнуть, как поблекли очертания облаков во тьме у нас над головами. Бокалы быстро опустели. Мы стояли лицом к лицу, застенчиво улыбаясь – в этой точке нам больше нечего было друг другу сказать. А-Лам деликатно, без слов намекнула, что ей пора. Мы с искренней приязнью пожали друг другу руки, обменялись телефонами, пообещали в ближайшее время увидеться, все обсудить – обе, полагаю, прекрасно понимали, что встреча не состоится. Ее щека чиркнула сквозь ночной морозец по моей щеке, и я вдруг поняла, как сильно, сама того не сознавая, по ней скучала. Потом я смотрела ей вслед – элегантная фигурка постепенно удалялась и наконец слилась со стеной тьмы.
Это было весьма поэтичное время. В Пекине все называли его «дымчатые зимние дни». Но буколическое изящество этой фразы лишь маскировало прозаично-неприглядную реальность. «Дымка», о которой шла речь, накрывала город по многу дней кряду. Источником ее была не водная взвесь, принесенная с востока, от океана, а совершенно сухопутное движение в городе – машины изрыгали дым и пар, теплые воздушные потоки запирали все это в городской атмосфере, и создавалось впечатление, что ты плаваешь в гороховом супе. Да, порой это выглядело красиво. Полуденное солнце отсвечивало высоко в небе червонным золотом – далекая яркая полоса, вокруг которой клубился туман, а ниже, на уровне города, здания будто бы проступали из пустоты – огромные элегантные силуэты, вдруг обретающие форму среди бледных миазмов. Красота эта была обманчива: если долго пробыть на улице и надышаться этим туманом, начинало саднить в горле и течь из носа – люди часто выходили из дома в масках, а иногда просто натягивали на нос и рот воротники свитеров и рубашек – все это только добавляло апокалиптичности пейзажу, населенному существами без лиц.
Я договорилась встретиться с мадам Макао в главной столовой в кампусе – там так и кипела жизнь. Брякали тарелки, студенты смеялись, галдели, сбивались в тесные стайки за столами – тепло чужого тела будто защищало от холодного тумана, прилипшего к окнам. Я почувствовала себя как в школе в ненастный день, когда учителя загоняли нас на большой перемене внутрь смотреть фильм, по окнам и крыше барабанил дождь, а в душу закрадывалось странное волнение, вызванное изменениями в привычном распорядке дня – казалось, что вот-вот произойдет что-то важное. Именно так я и чувствовала себя в тот день в столовой – и чувство это напомнило мне о том, что как бы мы, студенты, ни пытались это отрицать, но время от времени мы делались до боли похожими на себя прежних – непоседливых доверчивых детишек.
Я почувствовала на себе ее взгляд даже прежде, чем увидела ее. Обернулась. Макао подстриглась, зачесала волосы назад. На ней были все те же темные брюки и белая блузка. Она принесла пару пакетов – я уже знала, что в них лежат костюмы, позволяющие ей преображаться в мужчину. Там же она держала грим, с помощью которого меняла тон кожи, делала жестче линию подбородка, а также гель, превращавший ее стрижку в короткую, мужскую; был там и карандаш, которым она утолщала брови – они становились гуще на вид, теряли женственность. Но все эти уловки вряд ли бы помогли, если бы Макао не научилась менять осанку и выражение лица. Это, безусловно, была она – я видела, как она на меня смотрит, – но глаза ее вглядывались в меня с неожиданно младенческого лица щеголеватого юноши. Видеть Макао в таком обличье было не то чтобы неловко. Это скорее сбивало с толку – как когда смотришь на одну из этих картин, где изображена одна фигура, а интерпретировать ее можно двумя способами – вот так утка, а так кролик.
Разумеется, вглядевшись, можно было различить, из чего именно состоит эта иллюзия: зная заранее, несложно было вычислить механику ее преображения. Но когда Макао попросила парня за соседним столиком передать ей сахар к кофе, он, едва скользнув по ней взглядом, бросил «Держи, приятель!», а Макао откликнулась, низко и раскатисто: «Спасибо, друган!» Повернулась ко мне и подмигнула, совершенно по-мужски – заговорщицки, похотливо. Я бросила на нее озадаченный взгляд, подалась вперед и выдохнула:
– Ты зачем?
Я действительно не могла понять, почему она так вырядилась в этот день. Насколько мне было известно, «Наглые налетчики мадам Макао» – ее странноватая и изумительная театральная труппа – ничего пока ставить не собирались. Но помимо прочего я никак не могла понять, зачем она так себя ведет. В обычной ситуации, перед другими людьми. А если кто-то догадается? Она что, не сгорит со стыда?
Она глянула на меня, глаза опять стали другими – взгляд смягчился, замерцал, в нем появилась беззащитность.
– У меня собеседование. По актерской части. Я немного нервничаю. Надеялась, что ты меня проводишь!
Признаться, я обрадовалась и даже загордилась – и вообще была тронута. У Макао, уверенной в себе и харизматичной, явно была и другая сторона личности, ей ведомы были сомнения и колебания – и в ее просьбе я увидела подтверждение нашей близости. Я коснулась ее руки.