Но это было только начало. Когда мы вырвались на площадь, произошла еще одна вещь, совершенно невероятная. С южной стороны, у ворот Синьхуа, возник какой-то переполох, а потом и оттуда тоже хлынула толпа. Мы не сразу это осознали, однако студенты из всех основных университетов Пекина – в том числе Пекинского педагогического, Цинхуа, Народного и многих других – тысячами выбегали на площадь.
Я вспомнила все те случаи, когда моя мама презрительно отзывалась о студентах как о богатеньких белоручках, которым нечем заняться. Слова ее мне никогда не нравились, однако в определенном смысле я всегда смотрела на студентов, которые встречались на моем пути, именно ее глазами. Однако сейчас что-то изменилось, возможно, в самих протестующих, и уж точно во мне. Находиться на площади было опасно, однако туда пришли почти все. Страх, который я испытывала буквально каждый день, смыло потоком солидарности и сопереживания – ведь все мы были молодыми людьми, не имевшими почти никакой власти и готовыми рискнуть всем.
Толпа покатилась к воротам Синьхуа, навстречу другим студентам. Те ворота защищали Чжуннаньхай – квартал, где находилась штаб-квартира компартии. На площадь строем, с винтовками наперевес, вышли военные, они смотрели на студентов пустыми смертоносными глазами – но студенты не останавливались.
Я пыталась сдержать слезы – я еще никогда в своей жизни не видела ничего столь прекрасного и величественного.
Макао, стоявшая рядом, хихикнула.
– Ну вообще обалдеть! И страшно интересно, что будет дальше!
Я ошарашенно взглянула на нее. Поняла, что у меня были одни чувства – меня переполняли высокие переживания, – а у нее другие: для нее это очередной спектакль, своего рода постановка, занятная, сюрреалистическая, но без какого-либо иного смысла. Именно театральная часть происходившего ее и захватила.
К этому моменту я уже знала, что очень люблю свою подругу. Но то был один из немногих моментов, когда к любви примешалась еще и ненависть.
Она, наверное, заметила выражение моего лица, наверное, что-то сказала. Не знаю точно. Помню другое – чувство невероятного единения, обуревавшее толпу, накалилось до раскаленного гнева, и все громоподобно и упорно скандировали:
– Выходи, Ли Пэн! Ли Пэн, выходи!
Ли Пэном звали премьера. Он пришел к власти после того, как сместили Ху Яобана. Все прекрасно знали, что Ли Пэн – инженер без всякого политического опыта. Однако у него имелись связи в высших партийных эшелонах, а еще он придерживался сугубо консервативных взглядов, именно поэтому его и выбрали. Много месяцев он игнорировал политические послания, которые отправляли ему представители студенческого актива, – в них высказывался протест против политики «Гасим свет», которую правительство навязало нам год назад. Но уж теперь, судя по всему, отказать нам не получится. Мы заняли площадь, мы теперь сила. Ведь мы дети тех, кто заставил весь мир им подчиниться; настала наша очередь подчинить его себе.
Внезапно раздался пронзительный крик:
– Полиция!
Я оглянулась в сторону проспекта Чанъаньцзе. Там показалась новая толпа, но совсем иного толка. Ею явно не двигал единый порыв, который двигал нами. Эти люди бежали, спасая свою жизнь, спотыкались, падали. А за ними двигались фигуры в форме, полицейские, выполняя свою работу – яростно орудуя дубинками. Помню выражения лиц этих полицейских. На них не было профессионального бесстрастия; на каждом застыла гримаса садистской ярости, они пылали непристойной алчностью, а дубинки раз за разом опускались на головы студентов.
Я будто приросла к месту. Дружное скандирование переросло в какофонию испуганных и гневных криков. Я попыталась оглядеться, вычислить, где нахожусь, – и вдруг мне стало трудно дышать.
Я опустилась на колени. Но дело было не только в панике. В голове молниями пролетали воспоминания из далеких времен – ощущение мягкости моего тела, острая боль… рука, вырванная из сустава.
Здесь, в толпе на площади Тяньаньмэнь, я опять стала ребенком. Я стояла на коленях. Не могла дышать. Пыталась втянуть воздух.
Толпа ломилась вперед, мимо пробегали люди – напор швырял нас из стороны в сторону. Кажется, Макао кто-то въехал локтем в лоб, она выкрикнула: «Твою мать!», а потом я почувствовала, как она пытается поднять меня на ноги. Я все хватала губами воздух.
Она взяла мое лицо в ладони.
– Посмотри на меня.
Я посмотрела. Движение, ярость – все это поблекло, замедлилось, я слышала лишь ласковый звук ее голоса.
– Все хорошо. Тебе сейчас так не кажется, но все будет хорошо!
Она поддерживала меня, заключив мое лицо в ладони. Полиция все делала свою работу – полагаю, Макао и сама была в панике. Но выглядела совершенно спокойной. В результате успокоилась и я. А Макао мягко повела меня прочь с площади Тяньаньмэнь – вокруг нас избивали других студентов. Никогда не думала, что власть на такое способна. Оказалось, что да.
Глава тридцать третья
Мне показалось, что в автобусе я тряслась несколько часов, но наконец добралась до дома, вымотанная и потрясенная. Брат сидел в большой комнате, спиной ко мне, скрестив ноги и уставившись в телевизор – экран мерцал, а силуэт Цяо оставался в тени. Сидел он, все еще по-детски согнув спину, хотя за последний год вырос на несколько сантиметров и почти догнал меня. Если раньше мы порой переругивались или подшучивали друг над другом, то теперь между нами образовалась некоторая дистанция: когда брат оказывался передо мной – а глаза у нас теперь были почти на одном уровне, – он неизменно отворачивался, будто бы смутившись, да и голос у него стал тише и серьезнее, будто он постоянно взвешивал какие-то невысказанные соображения. Если раньше мне случалось, почти не думая, взъерошить ему волосы, теперь между нами возникла незримая преграда, я больше не решалась прикасаться к нему так, как раньше – непринужденно и приязненно. Мне бы это показалось почти неприличным, как дотронуться до незнакомца. В голову мне вкралась непрошеная фраза. Я увидела ее на плакате, перед самым нападением полиции.
«Горячий умер, холодный его похоронил».
Я в некотором смущении стояла перед братом.
– Мультики смотришь?
Он не отводил глаз от экрана.
– Я их уже почти не смотрю. Сейчас мини-сериал показывают.
Я села рядом с Цяо. Почувствовала, как он изменил позу. Почти неприметно – но я ощутила его настороженность, напряжение. Посмотрела на экран. Там маячила юная красавица, выглядела она понурой, даже печальной.
– Чего это она такая грустная? – спросила я.
– У нее мама умерла. Она теперь живет у бабушки, но там ее никто не любит.
Я почувствовала проблеск узнавания.
– А как сериал называется?
– «Сон в красной комнате».
– А, понятно. А ты знаешь, что он основан на романе писателя-классика? И написан этот роман больше двухсот лет назад!
– Я не знал.
– И, разумеется, – добавила я назидательно, – роман в сто раз лучше мини-сериала, это всегда так.
Брат повернулся ко мне с изумленной ухмылкой. На миг между нами все стало как раньше.
– Не может быть! Чтобы книга была лучше телевизора…
Я приподняла бровь.
– А вот и может! Книги вообще гораздо, гораздо лучше.
Брат хотел сказать что-то еще – видимо, возразить, – но внезапно задумался.
– Не понимаю, как ты можешь так думать, – заявил он наконец. – Когда ты читаешь, все, что у тебя есть, – это черные слова на белом фоне. А когда смотришь телевизор, видишь настоящих людей. Все гораздо реальнее, красочнее, голоса слышны, все такое.
– Может, ты и прав. Но знаешь, что мне однажды сказал один мой старый друг? Что фильмы и сериалы – это монологи, а книги – диалоги.
– В смысле?
– Ну, в фильме или в сериале тебе показывают всё, твоя роль пассивная. Тебе вообще ничего не надо делать. А в книге ты же не видишь персонажей наяву, нужно их себе воображать. Ты сам решаешь, как они выглядят, как их голоса звучат у тебя в голове. Ты, собственно говоря, участвуешь в создании героев книги. То есть книга интерактивна – это диалог между автором и читателем! Занятно, как считаешь?
Цяо немного подумал, а потом на гладком детском личике показалась улыбка. Он бросил на меня лукавый взгляд.
– По-моему, книги все равно скучно читать!
Я усмехнулась в ответ. После этого брат снова уставился в телевизор и тут же ушел с головой в мир вымышленных экзотических картинок. Расслабился – и я сразу поняла, что я здесь лишняя. Тем не менее, вставая, дотронулась до его плеча, мимолетно, все еще с улыбкой на лице.
Я пошла к себе. Легла на кровать, уставилась в потолок, осталась наедине со своими мыслями. Вечер перетекал в ночь, на окно наплывала мутная жижа сумерек. Я слышала звук телевизора, но будто издалека, из какого-то другого времени. И вдруг почувствовала себя не человеком, а силуэтом – бледным, едва различимым; единственное, что осталось во мне живого, – это стук сердца, измученного беспомощностью и чувством вины. Из головы все не шли эти картины: полицейские – некоторые из них почти мои ровесники, мужественные юные лица искажены яростью, глаза пылают гневом, и они опускают тяжелые дубинки на кричащих, до смерти перепуганных людей. Какое они имели на это право? Сердце застучало быстрее прежнего. Нахлынула ярость. Неужели они не понимают, что люди не должны так себя вести по отношению друг к другу? Однако за яростью моей стояли страх и беспомощность – верные спутники, сколько я себя помнила. Стеснение в груди, нарастающая паника, ощущение, что я сейчас не смогу вздохнуть.
Уголком глаза я заметила какое-то движение. Повернулась – у двери маячил силуэт. В первый момент я решила, что это брат, но, когда фигура опасливо переступила порог моей двери, я увидела в причудливой игре теней ласковое и задумчивое папино лицо. Папа редко заходил в мою комнату. Я подумала – может, что-то случилось, у мамы снова мигрень, ей не встать – что-то в таком духе.
– Все в порядке? – спросил он.
– Да, конечно, все хорошо.