Я лежала в кровати и сквозь мглу смотрела в потолок. Понимала, что нужно идти на площадь. Вот только от страха болел живот. Я знала, что я трусиха. Я осталась ею и по сей день. Бездействовать было мучительно – я понимала, какие у меня обязательства перед студентами и моими друзьями. Они там, протестуют, осуществляют то, под чем подписалась и я, что ощущала самой глубинной частью души – хотя и не нашла бы слов, чтобы это описать. Возможно, нужное слово – «свобода». Свобода от. Свобода для. Затасканное слово. В нынешней Канаде это эпитафия либерализму, которую куда только ни ставят, механически и бездумно, – в разговоры, в рекламу. А вот тяга к свободе, которую мы ощущали в Китае в восемьдесят девятом году, была чем-то почти что нутряным. Она нас объединяла. Для нас не было ничего важнее.
И тем не менее я так и осталась лежать в постели и смотреть в потолок. Как же мне было страшно. Не хотелось рисковать жизнью. Я иногда злилась на отца и презирала мать, ощущала, как с каждым годом увеличивается дистанция между мною и братом. Но мысль о том, что я больше никогда их не увижу, была сродни чувству, когда ты подходишь к краю пропасти: голова кружится от страха сорваться вниз. Протесты продолжатся без меня. Я не могу внести в них никакого существенного вклада. В конце концов, я же не из числа лидеров. Даже не из числа видных активистов. Чему быть… того не миновать. Я поглубже зарылась в одеяло. Выходить в комендантский час неразумно.
Желудок продолжала крутить все та же боль. Не просто страх. Ощущение, что я – часть некоего целого, что взяла на себя определенные обязательства. Как я могу тут лежать в тепле и уюте? Я подумала про Налетчиков. Все они, кроме Аньны, остались с протестующими. Мы делали общее дело.
А, будь что будет.
Я выскользнула из дома.
И сразу же на меня накатил приступ привычной паники. Грудь сдавило. Легкие стиснула незримая рука. Не вдохнуть. Инстинктивно, на автомате я полезла на крышу нашего дома, протиснулась в старую покосившуюся чердачную дверь и вышла в холодную ночь – только чтобы подышать.
На крыше я не была довольно давно. Раньше приходила сюда с бабушкой стирать – на больших каменных плитах мы раскладывали белье, намыливали, обливали водой, полоскали, развешивали на веревке – их на крыше было много.
Меня встретила тишина. Я взглянула на город, увидела, что над соседним районом поднимается дым. Завыла сирена, потом звук оборвался. Опять тишина.
– Эй!
Я так и подпрыгнула, сердце заколотилось.
Ахнула, обернулась и увидела братишку.
– Ты, мелкий гаденыш! – накинулась я на него. – Напугал меня до смерти!
Он улыбнулся.
– Не такой уж я мелкий. Если хочешь знать, мы почти одного роста… и вообще, ты обычно так не обзываешься! Это нехорошее слово.
– Мне обычно не устраивают сердечные приступы. Ты меня ужасно напугал. Ты что вообще тут делаешь?
Он передернул плечами.
– Я не хотел тебя пугать. Просто иногда прихожу сюда.
– Зачем?
Цяо подрос, стал осмотрительнее, но ему еще случалось отвечать безыскусно и бездумно – я сразу же понимала, что он еще не до конца расстался с детством.
– По-по любила сюда забираться. Вот и я люблю.
Меня тронули его слова. Я тосковала по бабушке, потому что она очень много мною занималась. Была скалой, над которой вихрились все течения моей жизни. Но мне случалось забыть, что и для моего брата она была очень значимым человеком.
– Да, любила, – кивнула я.
Мы умолкли.
– А ты умрешь? – спросил он вдруг тоненьким голосом.
– Вряд ли. Надеюсь, что нет.
– Мама говорит, если ты и дальше будешь так себя вести, если будешь связываться с этими… протестами, это очень опасно и ты даже можешь умереть!
– Она тебе такое сказала?
Брат отвернулся. Не хотел, чтобы я видела, как он переживает.
– Нет, она это папе сказала. Но я все слышал. Я слышу куда больше, чем они думают.
Опять – ну совсем ребенок.
Я потянулась к нему, а потом передумала. Сформулировала про себя, что хочу сказать. Старалась произносить слова ласково, но твердо.
– Послушай. Мне кажется, мама неправа. Но…
– Но? – он посмотрел на меня большими влажными глазами.
– Я очень надеюсь, что проживу еще долго. Однако рано или поздно все умирают. Как по-по. Тем не менее она прожила очень долго. И со мною будет так же. А ты наверняка проживешь даже дольше меня!
– Почему это я проживу дольше тебя?
– Да потому что. Ты же меня младше. А значит – тебя ждет самая длинная жизнь из нас всех.
Брат обдумал мои слова.
А потом лукаво ухмыльнулся.
– Знаешь, что я думаю?
– Что ты думаешь?
– Я думаю, что вообще никогда не умру.
Я моргнула, не зная, как ответить.
– Ну… это…
Он посмотрел на меня в упор – будто знал какую-то тайну.
– Мы с моим школьным другом Фэньхуа собираемся заработать кучу денег. Станем богатыми!
Я, слегка озадачившись, все же спросила:
– Но как это…
Брат прервал меня, так и брызжа энтузиазмом:
– Мы, когда разбогатеем, велим перед смертью заморозить наши тела. А потом, через много веков, придумают технологию, как нас оживить. И мы будем жить вечно!
Я моргнула и промямлила:
– Ну… да уж… хороший план.
Брат не заметил в моем колебании никакого скепсиса. Мой ответ он понял по-своему. Лицо его вытянулось, он явно встревожился.
– Да ты не переживай! – выпалил он. – Мы и тебя обязательно заморозим.
– Это… очень любезно с твоей стороны!
Братишка серьезно кивнул. Он сказал все, что хотел сказать. Двинулся к выходу с крыши. А потом повернулся, и рот его вновь растянулся в лукавой улыбке.
– Только ты должна ко мне хорошо относиться. Можешь начинать прямо сейчас.
Я посмотрела на него, по лицу невольно скользнула улыбка.
– Постараюсь!
Цяо кивнул и побежал вниз. Я еще немного постояла на крыше. Похолодало. Я хотела было спуститься – и тут услышала какой-то рев. Подумала, что вернулись полицейские и сейчас вытащат из дома кого-то еще. Подошла к краю, посмотрела вниз. Увидела Макао – она жала на газ своего мотоцикла.
Я шагнула в ночь. Взгляды наши встретились. Она упрямо молчала, на губах порхала легкая улыбка. Я хотела спросить, что она здесь делает, но едва я раскрыла рот, мотор взревел снова, заглушив мои слова. Изумленно моргнув, я хотела было сказать что-то другое, но рев повторился, и мой голос потонул в нем. Макао хитровато улыбнулась.
Я, не выдержав, рассмеялась.
– А ты знаешь, что ты иногда, чтоб тебя, сущий ребенок? Сначала братишка меня перепугал, теперь ты!
Макао передернула плечами.
– Я серьезно, – не отступалась я. – Зря ты раскатываешь на этой штуке. Она же краденая. А тут только что были полицейские.
Она посмотрела на меня с неподдельным раздражением.
– Плохо ты думаешь о своей подруге, да? Ты правда считаешь, что мне бы хватило дурости явиться сюда на том самом ворованном мотоцикле? – И она фыркнула.
Я озадаченно глянула на нее. Кивнула на ее коня.
– А что это под тобой?
Судя по взгляду, Аньне досадно было беседовать с глупым ребенком.
– Это совсем другой ворованный мотоцикл. Его я сперла всего час назад!
У меня отвалилась челюсть. Я не могла выговорить ни слова.
Она улыбнулась улыбкой сфинкса.
Потом улыбка угасла.
– Я их видела, представляешь?
– Кого?
– Полицейских. До того, как ты вышла. Оставалась в сторонке. Они выстрелили в окно. Выволокли какого-то человека на улицу. Кого-то из твоих соседей. Бедолага. Тебе, наверное, лучше сегодня не ходить на площадь.
Весь мой былой страх куда-то испарился.
– Я пойду! Да и ты, кстати, катаешься там по окрестностям.
Она поглядела на меня – зеленые глаза насмешливо блестели.
– Я другое дело!
Я рассмеялась.
– Да, пожалуй.
Пару секунд подумала.
– Только, пожалуй, и я другое дело!
Она приподняла бровь и ничего не ответила. Сидела и разглядывала меня. А под взглядом Аньны тебе всегда казалось, что ты – единственный человек на свете. Хотелось поговорить, впустить ее в свои мысли, рассказать такое, чего не расскажешь больше никому. От Аньны всегда веяло опасностью, но при этом ей невозможно было не доверять.
– Я всю свою жизнь была «другое дело», – внезапно заговорила я. – Мои родные… совсем на меня не похожи. Папа у меня человек научного склада. А я даже лампочку поменять не умею. Мама… даже не знаю, с чего начать. Она всегда была красавицей, душой компании. Она иногда смотрит на меня и явно не верит в то, что я – ее дочь. Брат со мной в последнее время почти не разговаривает, входит в подростковый возраст. Еще была бабушка. Я ее очень любила. Потому что она была сильной. Но это тоже не про меня.
Я сокрушенно ухмыльнулась.
– Я, видимо, просто пытаюсь сказать, что тоже чувствую свою непохожесть. Но… участвуя в протестах, я вдруг про это забыла. Я почувствовала… – Я попыталась подыскать слово. – Что я как все. И это так замечательно.
Я смущенно улыбнулась.
Аньна посмотрела на меня, на лице ее отражалась странная смесь презрения и доброжелательности.
– Зайчишка-Плутишка, – пробормотала она, – ты – последний невинный человек в этом мире. И что ты будешь делать в этой жизни без меня?
Как она это произнесла! Негромко, будто проговаривая вслух свои сокровенные мысли, обращаясь совсем не ко мне. Я запомнила эту ее странную интонацию, но через несколько секунд выражение ее лица изменилось, голос зазвучал отчетливее.
– Я так поняла, ты куда-то собралась. Не буду тебе мешать. Вот только лучше бы тебе подождать до утра, когда кончится комендантский час. Больше шансов добраться до площади в целости!
– Может, ты и права, – неохотно признала я, хотя внутри и корила себя. Потому что мне очень страшно было выходить. А теперь хоть можно отложить это до утра.
– А что ты? Присоединишься к протестам?
Она пожала плечами. Нажала на газ. Умчалась во тьму.