Смотреть в глаза умирающей сестре Марии-Терезе оказалось наивысшим блаженством, в этом Уолтер был уверен. И, что более важно, в этом был уверен Я-Уолтер. Выражение ее глаз! Было восхитительно наблюдать, как отражаются в ее взгляде сменяющие друг друга эмоции – целая гамма воистину последних чувств! Ему хотелось видеть это снова и снова… Даже сейчас, когда он просто думал об этом, к нему возвращалась вся эта яркая реалистичность; он видел панику, ужас, отвращение, отчаяние. А затем они сменились покорностью. Тогда как Уолтер, навлекающий все это на своих страдающих жертв – да, он, Я-Уолтер – через акт созерцания их глаз воспарял до полномасштабного экстаза.
Все Уолтеры, даже самые жалкие из Джесс-Уолтеров, понимали теперь, в чем состоит цель его существования – в экстазе! Он швырнул скульптуру в стену, жаждая кого-нибудь зашибить – нет, кого-нибудь задушить!
Планы и замыслы роились в нем, но он не мог в них разобраться. Какая-то его часть знала, что он должен казаться обычным Джесс-Уолтером, тогда как большая его часть рычала и вопила, жаждая одного: производить в чужих глазах – в любых глазах, во всех глазах без разбора – эти выражения, от паники и ужаса до покорности.
– О, Уолтер! – послышался огорченный голос Джесс. – Ты разве забыл, что мы с тобой обедаем в столовой для старшего персонала?
На лице скромного солдата изобразилось раскаяние – на свете существует так много выражений лица, большинство из которых предназначены для того, чтобы скрывать правду и вводить в заблуждение.
– Мне так жаль, Джесс, и я ведь тоже с нетерпением ждал этого.
Она засмеялась и взяла его под руку.
– Мой дражайший из всех помощников, это не имеет значения! Я знала, что ты забудешь, поэтому нарочно пошла искать тебя заранее.
Меню в столовой для старшего персонала, которую посещали постоянно лишь восемь или девять человек, было высшего качества, а обслуживали клиентов два официанта. Обедать там, если ты не принадлежал к старшему персоналу, было редкой честью.
Джесс выбрала коктейль из креветок и свиные ребрышки, но Уолтер направил взгляд в сторону французских блюд: мясного рулета и говядины по-бургундски.
– Ты чувствуешь себя лучше? – спросил ее Уолтер.
– Если ты по поводу Иви, то да, я оправляюсь от шока. Но это не важно. А важно то, что я самым бесчестным образом забросила тебя. Но не падай духом! Теперь уже очень скоро я собираюсь сесть с тобой и пройтись по тем новым проводящим путям, которые ты открываешь с такой поразительной скоростью. Это просто замечательно.
– Я и сам это чувствую, Джесс.
– Есть что-то, что особенно улучшает твое самочувствие?
Как бы она отреагировала, если бы он ответил: «Да, душить людей»?
Вместо этого образцовый солдат сказал:
– Я продал свою скульптуру доктору Мелосу за сто баксов. И мне это понравилось.
– Уолтер, я так за тебя рада! Похвала из уст Ари Мелоса – редкий комплимент. Если бы он не думал, что у тебя настоящий талант, он бы никогда не расстался со своими бесценными деньгами.
– Приятно, что это так, – сказал он с довольным видом.
– Можешь ты описать свое чувство? – спросила Джесс.
Нахмурившись, Уолтер вдумался в вопрос.
– Я не уверен… Наверное, как увидеть по-настоящему красивую бабочку?
– Тогда ты почувствовал нечто большое, чем просто приятность. Ты был в восторге.
– Точно! – воскликнул Уолтер. – В восторге. – Он съел кусок говядины. – А есть лучшие слова, чем «в восторге», Джесс?
Изумленная Джесс засмеялась.
– Боже, ты одержимый! Лучше, чем «в восторге»… Можно испытывать подъем духа. Быть в исступлении. Быть вдохновленным. Это зависит от того, что ты обсуждаешь, Уолтер, – преодолевая волнение, подыскивала она слова. – Верное слово, это такое, которое соответствует ситуации или душевному состоянию.
– Буду ли я испытывать подъем духа, если сработает какое-нибудь сделанное мною лабораторное приспособление?
– Вероятно, нет.
– А если я изваяю что-нибудь потрясающее?
– Ты либо испытаешь подъем духа, либо будешь чрезмерно критичным.
– Чрезмерно критичным?
– Художники редко бывают довольны своей работой, Уолтер.
В конце трапезы, как раз когда Джесс собралась побеседовать с ним по-настоящему, Уолтер начал моргать, ерзать на стуле, и было видно, что ему дискомфортно.
– Джесс, пожалуйста, извини меня.
– Что случилось? – встревожилась она.
– У меня начинается мигренозная аура.
– Опиши ее, – коротко бросила доктор.
– Высоко, с левой стороны от меня, большой предмет в виде бумеранга. Он сделан из сверкающих фиолетовых и желтых дротиков и ползет вниз.
– О боже! Да, это мигренозная аура, Уолтер. Головная боль будет с левой стороны и может начаться в любое время, но если она для тебя типична, у тебя есть в запасе примерно двадцать минут. Немедленно отправляйся в постель.
– Я знаю, у меня такое уже было. Я запрусь у себя.
– Я позабочусь, чтобы тебя не тревожили, – пообещала Джесс. – Нет ничего хуже чужой навязчивости, как раз когда ты установил контроль над головной болью.
Его лицо просветлело.
– О, Джесс, спасибо! Ты меня понимаешь.
– Ты прав, я понимаю. У меня тоже бывают мигрени.
Суббота, 6 сентября 1969 года
Мигрень разыгралась вскоре после девяти, и у Уолтера оставалось два с половиной часа до того, как тронуться в путь. Наилучшим способом заполнить это время было лежать на кровати в совершенно затемненной комнате, не корчась от боли и не стеная. Любое движение, даже вызванное стоном, является настоящей мукой для страдающего мигренью, который лежит как можно спокойнее и старается заснуть. Уолтеру, чей мозг пережил хирургическое вмешательство, был противопоказан морфий. Ему оставалось только спать или мучиться.
Уолтер использовал эти два с половиной часа, стараясь припомнить, что именно о происходящих в нем переменах он рассказывал Джесс, а что утаил от нее. Как, например, свои двери, полую внутри стену, ее содержимое, свои экспедиции во внешний мир, то, что он делал в мастерской и – самый свой большой секрет, – полнейший восторг от наблюдения за тем, как уходит жизнь из какой-нибудь пары глаз. Все это принадлежало Я-Уолтеру, представляющему собой отдельную сущность от той беспорядочной мешанины Уолтеров, которую сейчас, лежа в этой затемненной комнате, он внезапно осознал как Джесс-Уолтера. Я-Уолтер не появлялся по указке Джесс – в сущности, он бы ее ужаснул. Уолтер понятия не имел, откуда ему это было известно, просто знал это, и все. Так который же из Уолтеров был правильным Уолтером? Я-Уолтер, всегда только Я-Уолтер! Тайны! Как он любил тайны!
Затем, лежа навзничь на своей кровати, с крохотной пронизывающей болью за глазами, он заметался вверх и вниз, взад и вперед на подушках. «Уолтер, ты был здесь прежде сотню раз! Ты знаешь все это, ты уже разобрался в этом! Ты как вол, тянущий бечеву по берегу канала, со стертыми напрочь копытами.
Ари и Роуз Мелос. Делия Карстерс. Да, они будут первыми тремя. Но только после того, как я устрою себе кутеж! Я заслуживаю кутежа!
Я – это Я-Уолтер, но Джесс не знает о Я-Уолтере. Но даже несмотря на это, она считает меня центром своей вселенной. Бедная, одураченная Джесс! Психиатров так легко дурачить; они сами убеждают себя в том, в чем хотят убедиться».
В половине двенадцатого, внутри своей стены, одетый в черную кожу и конусообразный шлем, который намеревался позднее оснастить крылышками, Уолтер Дженкинс при свете керосиновой лампы сверился с картой – вот оно! За Саут-Рок, в окружении государственных лесных угодий, в двух милях от ближайшей магистрали… Отлично!
Багажные сумки мотоцикла были наполнены канистрами с бензином; сегодня ночью Уолтер не отважится приблизиться к заправке, ни в коем случае, а это означало непредвиденные объезды.
Он открыл внешнюю дверь и вывел мотоцикл, торя новую тропу; все прежние затянулись травой, а эта в течение ближайших месяцев не будет использоваться. Ох, хоть бы зима в этом году оказалась бесснежной! Снег полностью привяжет его к его тюрьме.
Хотя листья не начнут желтеть еще недели три и некоторые дни будут вполне жаркими, в воздухе уже стояла легкая прохлада, предвестник осени. Солнце все больше уставало двигаться к северу; меньше чем через двадцать дней оно застопорится, изнуренное, и начнет перекатываться в сторону юга, а за спиной у него, на севере, все сильнее будет знобить.
Мотоцикл, рыча, мчался в западном направлении, и Уолтер Дженкинс зябко поежился, только не от студеного ветра, а от предвкушения. Через несколько миль он повернул к югу, но не поехал через туннель, прорубленный в Саут-Рок. Вместо этого он снова вильнул на запад, чтобы по широкой дуге обойти базальтовую громаду, затем съехал на боковую дорогу, проходящую большей частью мимо фруктовых садов. Посматривая на деревья, отягощенные крупными плодами, он остановил мотоцикл, совершил набег на ближайшее дерево и, закрыв глаза от удовольствия, с жадностью поглотил два яблока. Это было так вкусно! Затем снова пустился в путь, наслаждаясь прекрасным послевкусием идеально спелых фруктов, своей нежданной награды.
И вот он, неуклюже раскинувшийся одноэтажный дом, обитый белой вагонкой, в окружении ухоженных садов, где группами разбросаны столы и стулья. Вдоль фасада протянулась веранда, куда в хорошую погоду хозяева жилища, должно быть, выходят посидеть или полежать. «Харли-Дэвидсон» подъехал к открытым воротам, где путь ему преградила глубокая яма, поперек которой была положена стальная решетка из брусьев, чтобы не впускать лошадей, коров и овец.
Избегая ступать на веранду, Уолтер прокрался вокруг здания, нашел кухню, где у стола собрался ночной персонал, намереваясь выпить и закусить. Совершенно случайно он приехал в самое подходящее время. Как он скоро выяснил, в статье «Пост» писали правду: у каждого из обитателей имелись своя комната с ванной, а судя по количеству людей, собравшихся за кухонным столом, средний медперсонал был многочислен.