Паром растворяется в тумане. На берегу стоят две женские фигуры в кожаных штанах и куртках. На головах летные шлемы. Это Соня и Лейтенант. Они курят папиросы, смотрят на паром, выплывающий из тумана.
Рядом стоят, мочатся в речной песок коровы. Повозка с керосиновой бочкой, рябой керосинщик. Священник в черной рясе и в калошах. Все ждут парома. У ног летчиц два больших фанерных чемодана.
Паром приближается.
– Кого хоронят? – спрашивает керосинщик.
– Клару-профессора, – отвечает священник.
– Одной блядью меньше стало. – Видно, что керосинщик пьяный.
– Грех говорить так об усопшей…
Керосинщик хихикнул в ответ. Подошел к летчицам, рассматривает их в упор. Летчицы не смотрят на пьяного.
Паром пристал к берегу. Священник примкнул к процессии, которая медленно движется по мокрому, скользкому склону. Мужчины оглядываются на летчиц, пожирают их глазами. Керосинщик вдруг крикнул в сторону мужчин, идущих за гробом:
– Кларки-профессора сменщицы приехали!
Кто-то в похоронной процессии засмеялся. Слышны негромкие голоса:
– Та, что слева, – классный станок!
– И справа ничего…
– Надолго к нам?
– А хер их знает…
Несущий гроб поскользнулся, чуть не уронил Клару-профессора. Из гроба посыпались бумажные цветы. Их собирал школьный учитель военного дела Юстин, по кличке Динозавр, бритый наголо, в гимнастерке, в кавалерийских высоких сапогах.
– Главный ебарь, а ты что молчишь? – спрашивает он Динозавра.
Динозавр положил мокрые, грязные цветы на грудь Клары, гроб подняли.
– Я о них все знаю, – говорит Динозавр.
– Скажи…
– К этой, что красивая, клеился генерал армии Самохин. Она утюг раскаленный прижала к его херу, когда он на нее полез… Скандал был, но дело замяли, ее и подругу погнали из армии, вот они к нам прилетели, поля опылять…
– Опасные птички…
– Если генералу армии не побоялась хер спалить, что она с тобой-то сделает? А?
Мужчины смеются. Процессия приближается к вырытой яме. Внизу под склоном, у берега реки, виден паром. На него взбираются коровы, керосиновая повозка, летчицы с чемоданами. На дальнем берегу реки видны деревня Пескарики, белая церковь, стая черных ворон, кружащих над медным церковным куполом. И туман, в котором исчезает дождливый уральский пейзаж.
Паром поплыл назад.
Мужчины, собравшиеся у вырытой могилы, слушают бормотание священника и смотрят на уходящий паром.
На пароме пьяный керосинщик что-то говорит женщинам-летчицам. Неожиданно керосинщик упал, получив удар в челюсть.
Паром тает в тумане. Слышно лишь тихое звяканье цепей.
Яркий солнечный день. Жарко. Поет невидимая птица. Поле. Амбар. Маленький, легкий самолет У-2. Недалеко от самолета в густой траве лежит голая молодая женщина-летчица. Рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки, парабеллум. Женщина загорает. На носу приклеен обрывок газетного листа, чтобы нос не обгорел. Из дверей амбара выходит другая обнаженная женщина. Она несет фаянсовую кружку с горячим чаем. Это Соня.
– Лейтенант, я сахара кинула два куска…
Слышен голос лежащей в траве:
– Не балуйся сахаром…
Соня смеется, проходит под крылом самолета.
– Да ладно, что жадничать, война кончилась…
Соня – с высокой грудью, длинными, упругими ногами, голова коротко острижена. Подойдя к Лейтенанту, она нагнулась, растянув большие белые ягодицы. Протянула Лейтенанту кружку. Чуть поодаль от женщин и самолета стог свежескошенной травы. Лейтенант смотрит на стог, глотает горячий чай. Взгляд внимательный, напряженный.
– Что-то слышу…
– Что?
– Что-то…
Вдали виднеется белая церковь, на колокольне звонарь бьет в колокол.
– Колокол?
– Нет, что-то рядом.
В отличие от Сони, Лейтенант загорелая, худая, костистая и неожиданно с детскими пухлыми губами.
– Сука буду!
– Будь, – смеется Соня.
– Кто-то на меня смотрит…
В церкви полумрак. От узкого окна тянется яркий луч света, в котором плавает сизое облако дыма. Оно поднимается вверх от кадила священника Афона, мы его видели на похоронах Клары-профессора.
Небольшой хор: три старые женщины, тощий узколицый мужчина и мальчик, Никита Штольц, поют церковный хорал. Прихожан в церкви немного. По каменным плитам ходит петух. Никита смотрит на петуха, который попал в яркое солнечное пятно на полу. Никита улыбается.
Голос у Никиты звонкий, чистый…
В углу церкви Афон шепчет одному из прихожан:
– В них дьявол! Гроб Клары-профессора из деревни вынесли, и в тот же день появились эти две чернокровки. Рогатое творенье не дремлет, не любит пустоты… Одну прибрал к себе, двух выпустил к нам…
По церковному двору бежит Никита. Сандалии его торопливо касаются мраморных плит, заросших колючками и крапивой. Нагнувшись над одной из плит, Никита сунул руку в крапиву, достал старый театральный бинокль с побитым перламутром. Быстро сунул его в карман штанов и побежал дальше.
Стог сена, который стоит недалеко от самолета и загорающих летчиц. Из стога сена слышны приглушенные детские голоса: мальчика и девочки.
– Дай бинокль, я тоже хочу посмотреть…
– Подожди…
– Насмотрелся уже…
В стогу мелькает перламутр бинокля.
– Тебя не было, Лейтенант подошла, стояла-стояла, смотрела-смотрела, в руках пистолет…
В окуляры бинокля видна трава, по ней ползет черепаха. Внимание смотрящего в бинокль какое-то время отдано черепахе, потом он выбирает другой объект – пышные женские груди с темно-розовыми сосками.
– Когда вырасту, тоже буду летчицей и буду иметь такие же груди… Спорим… Они уходят…
Обнаженные летчицы идут к амбару. Останавливаются, смотрят на длинный шест, вбитый в землю. На шесте пузырится полосатый в черно-белую полоску сачок. Это определитель направления и силы ветра. Лейтенант что-то говорит Соне. Слов ее не слышно.
– Чья жопа лучше? – шепчет девочка.
– Сонина! – раздается голос мальчика.
– Большая!
– Что ты понимаешь?
– Не жопа, а царь-жопа.
В стоге слышен приглушенный смех. Летчицы оглядываются, словно услышали смех. Дети смолкают.
– Забыли пистолет, – шепчет мальчик.
На траве лежит оставленный летчицами парабеллум. К нему подползла черепаха, остановилась, смотрит на незнакомый предмет. Лейтенант, услышав смех, срывается с места, бежит к вилам, воткнутым в землю у стены амбара. Хватает их и с криком бежит к стогу. Железные вилы в руках разъяренной голой женщины смотрятся ужасающе.
– Дрочильщики!!! Гады!!! – кричит Лейтенант.
Из стога кубарем вываливаются детские фигурки. Это Никита, знакомый нам по церковному хору, и девочка Марфа – подруга Никиты. Лейтенант, увидев детей, растерялась, остановилась – не ожидала, что это дети, да еще один из «дрочильщиков» – девочка. Но через секунду волна нового гнева подхлестнула Лейтенанта, и она с воплями погналась за детьми.
Там, где кончается взлетно-посадочная полоса, начинается капустное поле, усеянное капустными шарами. По полю бегут испуганные дети. За ними Лейтенант с вилами в руках. Дети бегут, как зайцы, зигзагами. Лейтенанту не догнать их. Она метнула вилы:
– Змееныши, чтобы больше я не видела вас здесь…
Вилы, брошенные сгоряча, не в детей, а так, чтобы избавиться от них, врезались в большой кочан капусты.
Соня, уже одетая во все кожаное, раскручивает самолетный пропеллер. Он набирает обороты, быстрее, быстрее…
Лейтенант сидит в открытой самолетной кабине. На голове ее кожаный шлем, на глазах круглые очки в резиновой оправе. Лейтенант показывает Соне кулак с поднятым вверх пальцем: «Отлично». Соня ловко прыгает на крыло самолета и мгновенно оказывается в кабине за спиной Лейтенанта. Самолет тронулся. Он старый, зеленая краска облупилась… На боках и на хвосте ржавые пятна. Трудно поверить, что такая развалина может летать. Но, ведомый умелой рукой Лейтенанта воздухоплавательный аппарат, прыгая по кочкам, несется вперед до места, откуда взлетает… На траве лежит пистолет парабеллум…
Соня, сидящая сзади, тянется к Лейтенанту и кричит:
– Соль, мука, мыло, какао, мармелад… Что еще?
– В Пескариках нет мармелада, полетели в Боброво, там же возьмем мед…
– Жизнь какая замечательная началась! – Лейтенант оглянулась, хохочет: – За мармеладом и даже за льдом на самолете летаем…
– Кино посмотрим?
– «Мост Ватерлоо»?..
– Это мы уже смотрели…
– Но там играет Роберт Тейлор!!!
Самолет летит низко над землей. Видны река Пескарики, две-три деревни с церквами, памятники Ленину на деревенских площадях, грузовики, коровы, мальчишки, играющие в футбол. На одном из футбольных полей самолет приземлился.
Полумрак. Прохладно. Лысый армянин в ватнике стоит посреди пустой лавки, где в больших морозилках хранятся бруски льда. Армянин держит резиновыми перчатками прозрачный брусок, в котором видна замерзшая во льду серебряная рыба. На рыбу во льду смотрят Соня и Лейтенант. Армянин подносит брусок к лампочке, ввинченной у потолка.
– Мне кажется, она глаз открыла, – говорит армянин. – Если лед растопить на солнце, она оживет…
Летчицы смеются.
– Не смейтесь. У меня одна после льда жила два месяца в ведре…
Летчицы вспомнили о кино. Заспешили:
– Мы придем в семь…
– Буду ждать… Но…
– Что «но»?..
– В эту пятницу в ложе кинотеатра директорскую жену шесть человек… – Армянин сделал жест, дающий понять, что сделали шесть человек с женой директора. – Директор запер жену в ложе, одну, а они в темноте по карнизу пробрались и… Народ после войны голодный на женщин… Даже я, старый, гляжу на вас и думаю: что имел бы, кроме льда, все отдал бы… Но зачем вам старый армянин и его лед?.. Не ходите в кино…
Битком набитый зал. Сизый табачный дым. По рядам ходят опоздавшие, но мест свободных нет. Хохочущие лица, кричащие рты, бумажный пакет с мукой упал с галерки кому-то на голову. Взорвался белым облаком, несколько лиц в муке. Галерка хохочет. Пожилая, прихрамывающая женщина ходит меж рядов с металлической линейкой и бьет по головам тех, кто курит: