другие, куда более существенные аргументы и причины. Во-первых, Орлова не могла допустить, чтобы её профессионализм поддался чувствам и эмоциям. Да, пусть автор ей небезразличен, но всё это не должно касаться работы. Она трепещет от Горенова-мужчины, а не от Горенова-писателя. Первый – не такой как все, но второй-то, положа руку на сердце, самый обыкновенный, ничем не выдающийся. Альковные истории должны оставаться в альковах. Правда, никакого романтического сюжета у них пока не было… И вот тут-то наступало убийственное «во-вторых»… Действительно, она без труда могла напечатать эту книгу. А ему что мешает ответить на её чувства? Так сложно? Ведь она не просит ни верности, ни денег, ни ухаживаний. Не требует совместной жизни и других формальных пустяков… Она лишь предлагает ему себя! Она – не обуза, не бремя, но чистый и бескорыстный дар! А человек, отвергающий дар, достоин только порицания!
Люма была зла, но пришла сюда, движимая именно чувством вины… и страхом. Вины за излишне нервозное и откровенное поведение. Человек, относящийся к себе так серьёзно, как она, не мог допустить даже мысли о снисходительной, полной жалости насмешке в свой адрес. Но ещё её привела боязнь потерять Георгия навсегда. Орловой было необходимо убедиться, что между ними сохраняется какая-то, хоть сугубо профессиональная, но связь. Что некие, пусть исключительно коммерческие, планы на будущее объединяют их до сих пор. Однако, кроме того, в этом визите Люма видела возможность совершить ещё одну попытку. И именно здесь таилась главная причина.
– А мы тут с Людмилой Марковной о тебе разговариваем, – таинственно заметила хихикающая Лена.
– …Макаровной, – поправил Горенов. – Вы уже познакомились?
– Людой, – ещё раз поправила Орлова. – Да, Гошенька. Пока ты спал, Леночка пустила меня. У вас тут рыба пропадала, и я решила суп сварить. Такая красивая рыба…
– Да не стоило… Ленка всё равно есть не будет…
– У тебя же гастрит! Я пюре с котлетами принесла, его и Леночка поест, если захочет, правда?
– Да, Сом, хорошо ты устроился… – ехидно заметила дочь.
– А кашу ты не варила?
– Варила, но она остыла давно. Уже час дня, между прочим. Ты кашу будешь?
Люма смотрела на него как-то по-новому. Слишком беззащитно и трогательно, потому отказаться от ухи было невозможно.
Многие женщины отмечали, что есть Горенов умел очень хорошо. Несмотря на подтянутость, он поглощал любую пищу с неизменным аппетитом, естественной благодарностью и приятными для старательной хозяйки аккомпанирующими физиологическими звуками. Эту науку он факультативно освоил в Ростовском мореходном училище.
Кормить его было безусловным удовольствием, потому, когда он съел большую тарелку супа, Орлова изрядно успокоилась. В то же время Лена жевала пюре с котлетами как-то безрадостно, неловко и неумело, будто впервые держала вилку в руках. Это, в свою очередь, настораживало. Неужели ей не нравится?
До того как Георгий проснулся, Люма ненавязчиво расспрашивала его дочь, как ей живётся с отцом, надолго ли она приехала… Людмила Макаровна искренне хотела заложить фундамент добрых отношений с Леной. Удалось. Девочка оказалась уже достаточно зрелой, чтобы понимать: у папы может быть своя личная жизнь, не связанная с мамой. Это радовало. Только что делать, если она понимала это лучше самого Горенова? Всё-таки на маму хотелось бы посмотреть. С другой стороны, ни одной фотографии в доме – хороший знак.
– И как папины книжки? Продаются?
– Замечательно продаются! Твой отец – большой талант. Я им очень горжусь.
– Ты посмотрела то, что я просил? – не выдержал Георгий.
– Гоша, давай потом.
– Ладно, не буду вам мешать… – Лена воодушевилась возможностью не доедать пюре. – Хорошо вам провести время, – сказала она настолько игриво, что смутила даже отца, не говоря уж о гостье.
– Ты уходишь?
– Да. Надо съездить в университет… Встретиться там…
– В какой именно университет?.. С йогом встретиться?
– Папа, пожалуйста… – ответила дочь совершенно спокойно, без нытья. Как редактор, Орлова обратила внимание, насколько по-разному можно произнести эти два слова.
– Серёжки наденешь?
– Папа… Папочка… – голос раздавался из всё более далёких недр небольшой квартиры.
Люма взяла Горенова за руку, и странность возникшего положения удержала его от дальнейших реплик. Двое сидели на кухне молча, прислушиваясь, когда щёлкнет замок. Георгию это напомнило вчерашние события, но с точностью до наоборот. Прошлым вечером он и Надежда ждали этого звука с нетерпением, поскольку знали, что сказать друг другу. К тому же за окном было совсем темно. Теперь же, при свете дня, и Горенов, и Орлова не представляли, как продолжить разговор. Ей было стыдно, а ему, пожалуй, не по себе. Сегодня Георгий предпочёл бы, чтобы Лена не открывала дверь, осталась дома… Тогда они с Люмой продолжили бы стрекотать о женских пустяках, а он съел бы ещё ухи и тихо улизнул в комнату… Она ведь сейчас откажет… Наверняка…
– Гоша, прости меня, – сказала, наконец, гостья.
– За что? Что ты решила?
– Нет… То есть да… То есть… Я не об этом. Прости за вчерашнее. Я не должна была так себя вести. Это глупо и непрофессионально… А главное, недальновидно, нам ведь ещё вместе работать…
– Люда, не переживай. Ты посмотрела мою книгу?
– Какую? – она сделала вид, словно не понимает о чём речь. Опытный переговорщик, Орлова знала, что теперь Гоша своим ответом, тем эпитетом, который подберёт, сам подскажет ей, как вести беседу дальше, насколько аккуратной следует быть, насколько принципиальным и упорным будет он.
– Ну, ту самую…
«Та самая»… Можно было догадаться. Непросто.
– Ты, наверное, не успела посмотреть…
– Гоша, – Люма изобразила, будто немного рассердилась, – я тебе не о том говорю. Я извиняюсь за другое… Почему ты опять уходишь от ответа?
– От какого ответа? Ты же ни о чём не спрашивала. Что касается твоих извинений, я уже сказал, не бери в голову, всё в порядке. Я не слепой и прекрасно понимаю, но не готов, прости… У меня семья… – В его случае это был не самый убедительный довод, но Люма – не Лена, ей можно врать сколько угодно. – У меня есть женщина… Поверь, я совсем не хочу тебя ранить. Давай сохраним рабочие отношения. И прошу, скажи, как тебе книга?
«Рабочие отношения»… Значит, он тоже не готов расстаться навсегда. А что до другой женщины? Не могла же Орлова всерьёз рассчитывать, будто её Гошенька одинок… Но и он пусть не рассчитывает!
– Поверь мне, тебе это не нужно… – начала она доверительным голосом. – Почему ты, как любой русский писатель, добившись успеха, жаждешь сразу его похоронить? Дорогой мой, продолжай писать то, что у тебя получается… лучше всех! Люди любят твои детективы, так не отвлекайся, не разменивай свой талант, не теряй времени, его не так много… Сейчас хорошо покупают только книги о том, как разбогатеть… и твои.
– Шутишь?! – Горенов в сердцах вскочил. Казалось, капкан только что захлопнулся, сжав его ногу. Вены на шее пульсировали. – «Русский писатель»?!.. Люда, ты с ума сошла? То, что я делаю, вообще не имеет отношения к литературе! Это словесный мусор, сюжетная труха, одни и те же события в разных обстоятельствах по кругу, по кругу, по кругу… Из книги в книгу…
– Гошечка. – Он напугал её, но сердце от этого только забилось быстрее. Орлова пыталась говорить спокойно: – А разве в жизни иначе?.. Родился, детский сад, школа: первый класс, второй, третий… Сошёлся с одной, разошёлся… Сошёлся с другой, разошёлся… Дом, работа, дом, работа… По кругу, по кругу, по кругу…
– Всё не так поверхностно, не так схематично… Пойми, героям моих детективов… Им совершенно не нужен даже Бог. Даром не нужен! А главное, похоже, он ни к чему и людям, которые их читают. Они никогда не думают о чуде, о чём-то замечательном… Иначе их бы просто не устраивали эти книги.
Чувственное волнение отступило, Орлова напряглась. Раньше она будто не отдавала себе отчёта в том, насколько Горенов серьёзен. Впервые он показался ей едва ли не одержимым.
– Гоша, «чудо», «правда» – это всё категории из игры в литературу и учебников словесности, а не из практического книжного дела. Так уж сложилось, что ты пишешь для взрослых, а иногда и пожилых людей. Твои читатели многое пережили, они рожали, любили, теряли близких, болели и болеют… Они уже не надеются на чудо и знают свою «правду». Им не так интересен вымысел и богатство твоей фантазии. Важнее, чтобы их ожидания не были обмануты. Пусть в сюжете ничего не удивляет, но всё соответствует каким-то законам, правилам, принципам… Жанра, справедливости, чести, государства, хоть бандитским «понятиям»… Именно таков мир твоих книг. Он отличается от повседневности, где ждать приходится только неприятностей, а закон – что дышло. В романе если два человека идут по одной дороге с одинаковыми чемоданами, то они их обязательно перепутают. В этом можно не сомневаться. В жизни нет автора, потому никто и не смотрит, у кого какой чемодан. Большинство моих друзей вообще перестали сначала читать, потом смотреть кино…
– Фильмы – другое дело. Если показать на экране высокого человека в «заломленном за ухо» берете и сером костюме, у которого в руках трость с черным набалдашником в виде головы пуделя, а во рту половина зубов – золотые, а половина – платиновые, это обязательно будет выглядеть странно, нелепо и убого. Но сколько ни читай описание Воланда у Булгакова, всегда возникает величественный образ.
– У каждого свой Воланд, – кивнула Орлова, – его легко представить. Книга навязывает меньше, чем кино, она очерчивает рамки сюжета, позволяя наполнять событийную канву своими собственными эмоциями, пережитыми в прошлом или переживаемыми сейчас, ставить себя на место персонажей. В идеальном мире роман помогает людям вспоминать и видеть сны. Воскрешать в памяти, помимо прочего, и то, чего с ними никогда не происходило. Но мир-то далёк от идеала! Гоша, в наше время люди почти не читают. Потому нужны книги всё более и более простые. Какой Бог, о чём ты?!