Идея с псевдонимом казалась не совсем пустой, но даже если бы на обложке значилось: «Новая книга Георгия Горенова» – ничего страшного. Напротив, это вполне можно было обернуть на пользу детективной серии. Обернуть… Автор-оборотень.
С другой стороны, при желании Людмила Макаровна легко могла сделать так, что издание полностью сгинет, растворится, потеряется на полках магазинов и не возымеет никакого негативного влияния на бренд «Горенов». Автор бы об этом никогда не узнал, но остался бы рад и благодарен. Могла она и, напротив, помочь книге серьезно раскрутиться, а там уж – как сложится.
Люме стало стыдно. Ей не хотелось поступать несправедливо, использовав положение ради личного увлечения. Однако были серьёзные подозрения, что сейчас она ничуть не менее предвзята, оборачивая свою боль, а также непокорность воли и чувств мужчины против него самого. Ведь легче было сказать «да». Просто потому, что Гошенька недурной человек, таких мало. Кроме того, он настоящий писатель, полностью изменивший собственную жизнь, переломивший судьбу ради книг… А что, если как раз ради этой? Но вернуться и сообщить, будто она передумала, Орлова не могла. Ладно, придётся ждать выхода его следующего детектива. Ведь совсем недолго.
Увидеть любимого униженным – серьёзное испытание для чувств. От этого они могут заболеть и даже умереть. Но не тогда, когда ты отдаёшь себе отчёт, что унизила его сама. Люма уже поднималась на мост… А он-то всё равно называется Благовещенским… Был Николаевским, был Лейтенанта Шмидта, но никогда не бывал мостом Труда.
11
Если бы Орлова всё-таки решила вернуться в квартиру Горенова, она могла бы разбить ногу об оторванный дверной косяк, споткнуться о перевёрнутый табурет или – того хуже – наступить на острые стёкла обескураженных от несправедливой расправы тарелок, чашек, стаканов…
Георгию и прежде случалось бить посуду. Звон напрасного разрушения, а также следующие за ним чувство неловкости и стыд за горячность безотказно помогали взять себя в руки. Надежда хорошо это знала, потому дорогой утвари у них не водилось. Горенов сохранял подобную традицию до сих пор, считая кухонные принадлежности расходным материалом. То ли в шутку, то ли в память о прошлом он называл это «бить склянки».
В пьяном виде ему хватало кокнуть небольшую рюмку или блюдце, чтобы достичь необходимого эффекта. На трезвую же голову тарелки летели целыми охапками. В данный момент по полу была рассыпана существенная часть всей имевшейся посуды. Георгий решил остановиться исключительно потому, что облегчение не наступало.
При этом самого Горенова дома не было. Где его искать? Нам уже известно несколько мест, куда он мог отправиться. В издательство? Незачем, раз Люма сама недавно была здесь. К Надежде на «Елизаровскую»? Возможно, но тоже непонятно почему – вчера виделись. Пригласил куда-то Вику или сам поехал к ней в магазин? Сегодня она не работала, хотя Георгий этого не знал, поскольку совсем не думал о ней сейчас.
Ему нужно было просто пройтись. По Петербургу необходимо ходить. Пусть нет никаких важных дел, ничего существенного. Выйти подстричься, купить хлеб или обувь, выгулять детей или собак, встретиться или расстаться с женщиной. Хотя бы ради того, что, в сущности, не имеет никакого смысла, беспрестанно повторяясь и превращаясь в рутину. Нужно шагать и шагать, чтобы потом однажды вдруг оглянуться назад и почувствовать, будто город населён тобой и знакомыми тебе людьми, а сам ты наполнен городом.
Порой важно блуждать, не имея вообще никаких конкретных задач, даже самых мелких целей и предопределённых маршрутов. Потому в любой непонятной ситуации Горенов выходил на улицу и шёл. Прогулка помогала осознать происходящее, решить проблему, найти ответы. Впрочем, если рассчитывать на это, то блуждание уже трудно назвать бесцельным.
В данный момент Георгий чувствовал себя слишком скверно, чтобы не рассчитывать. Ему казалось, будто он умирает. Это, конечно, было сугубо литературной склонностью к преувеличениям, однако именно потому ноги сами понесли его на север. Внезапно вмешался разум, который сегодня ещё неоднократно понадобится: Люма живёт на Васильевском острове, а значит, идёт в этом же направлении. Встречаться очень не хотелось, и Горенов резко повернул на Садовую улицу, далее зашагал к площади Тургенева, спокойствие которой ему всегда было ближе, чем шумная суета и галдёж площади Льва Толстого. Удивительно, почему одного город запечатлел с именем, а другого без? Хотя действительно названия «площадь Ивана Тургенева» и «площадь Толстого» теряли существенную долю шарма.
Иногда подсказка приходила быстро, хватало буквально четверти часа, но зачастую требовалось расхаживать очень долго. Раньше Георгий полагал, будто Петербург создан для радостных прогулок в тумане, для поцелуев под дождём. Что, шагая по мостам, так приятно вдыхать влажный аромат веков и ловить порывы ветра с помощью изящного зонтика. Что все встречные здесь вежливы и начитанны, а откуда-то постоянно доносится лёгкая музыка… Но нет, это не Латинская Америка, тут не играют в классики. Теперь Горенова уже никто не смог бы переубедить: этот город подходит только для того, чтобы спать или плясать на улице в красном домино.
А может, и в далёких странах вроде Аргентины, Колумбии, Перу, Чили, Мексики и Бразилии тоже всё иначе? Книги часто лукавят. Вот Брэдбери написал про какую-то бабочку, раздавив которую некто изменил будущее. Абсурд! Не то что насекомые, настоящие люди рождаются и умирают, рождаются и умирают… Талантливейшие, прекрасные авторы! И никакого эффекта… Будто человека никогда и не было вовсе.
Нужно спасать! Кого? Всех! Бездействие невозможно! Невыносимо! «Невыносимо» – от слова «Нева»? Откладывать тоже нельзя. Никакого «потом» не будет!
Георгий двинулся дальше. Идти сразу до набережной? Пожалуй, нет. Он свернул к дому Погодина. Вот тут-то уж точно жил самый настоящий Грибоедов, тому имеется множество подтверждений. Квартировал на первом этаже и декабрист Одо́евский, но этот факт Горенову известен не был. Да везде вокруг обитали декабристы.
Значит, «издательство не станет браться за такой проект»… Слово-то какое… В нём есть что-то от эмбриона, но совсем нет ничего человеческого. «Книга» – звучит гуманистически, а «проект» – понятие угловатое, холодное. Пусть и крепкое, монументально-архитектурное, но пугающее, блеклое, черно-белое, без благородной сепии лет.
Орлова говорит, что «они» покупают и хотят читать всякую дрянь. В сущности, это известно давно, никакой новости здесь нет. Тогда как же заставить «их» прекратить? Скорее всего, эти люди не виноваты. Они просто ничего не ждут от книги, не понимают, сколь многое она может дать. Веками чтение считалось особым, благословенным занятием. Текст обладал едва ли не сакральным значением. Когда-то Аристотель написал, что у мухи восемь лап, и все грамотные люди, а в особенности авторы, вплоть до Средневековья верили и переписывали этот «факт». Буквы убеждали сильнее, чем собственные глаза, потому читатели думали, будто шестиногие насекомые вокруг них – не более чем «редкая» аномалия, исключение, шутка природы. Ведь книги не могут врать и ошибаться. Как же вернуть им эту запредельную важность? Как заставить людей снова хотеть большего и лучшего? Причём для самих себя! Как убедить жаждать и требовать от напечатанных слов хоть чего-то существенного, а не довольствоваться шлаком?
Дело, похоже, и правда не в самих текстах… Прекрасные старые романы, великие сюжеты, наполненные добром и красотой, игравшие прежде огромную роль и известные каждому культурному человеку, теперь пылятся на полках, если не попадают в школьный список для чтения. Впрочем, те, что попадают, пылятся тоже. И это несмотря на безусловную литературоцентричность России. Наша страна словно сшита из книг. И нитки, соединяющие вместе пространственные лоскуты, – это площади, проспекты, улицы и переулки, названные в честь авторов. Имя Белинского носят почти пятьсот топонимов. Пушкина – в шесть с лишним раз больше. Хотя среди всех исторических деятелей Александр Сергеевич занимает лишь четвертое место. Угадайте, после кого? Ленин – да. Гагарин – да. А кто третий? Нет. Всё ещё Киров. Улица Пушкина есть в каждом седьмом населённом пункте страны, но выйдите на неё и попросите случайного прохожего назвать пять его произведений…
Люди больше не верят в книгу и не верят ей. Наверное, потому улиц Центральная, Молодежная, Школьная, Лесная, Садовая, Советская, Новая, Заречная, Зеленая больше, чем даже Ленина. Молодёжь, школа и сады, всё это важнее букв? «Они» утратили надежду на то, что красота спасёт мир? Так она и прежде никогда не могла. Довольно пустая фраза. Верить в неё – безумие или болезнь. Хотя, допустим, когда-то данное обстоятельство не казалось столь очевидным.
Рассудим логически: было хорошо, стало плохо. Значит, некоторое время назад случилось какое-то переломное событие, после которого всё пошло не так. Где тот самый поздний момент, когда Истина ещё могла вылезти из колодца с улыбкой на лице? Найти эту точку – задача как минимум фаустианская… Горенов сам не ожидал подобных суждений от автора бульварных детективов. И, главное, была ли она лишь точкой перелома или же точкой невозврата? Возможен ли новый Ренессанс, который обещала Люма? Для решения таких вопросов можно пойти на жертвы… Придётся пойти! Он готов положить себя на алтарь? Безусловно! В замысле колоссального масштаба нет места эгоизму. Можно заключать сделки… если бы кто-нибудь предложил своё союзничество, но ведь сейчас ему даже поговорить-то не с кем. Это Одиссей странствовал по Ойкумене, и отовсюду ему слышались голоса богов. Дьявол, как известно, в греческом пантеоне отсутствовал. Аида таковым считать наивно, хотя в жизни скитальца поучаствовал и он (про Пана и Эосфора Георгий то ли не подумал, то ли не знал). Современный же человек совершает свой путь в звенящей тишине. Это страшно до такой степени, что лучше вообще не смотреть наверх. Кстати, когда плывёшь, наверх посмотреть довольно трудно.