– Ужинать будешь?
Горенов неоднозначно помотал головой. Он сам не понял, что хотел выразить таким образом. С одной стороны, Георгий, безусловно, нагулял аппетит. С другой – эта трапеза приготовлена явно не для него. А для кого? Для какого-то другого «него». «Него», «они», «эти», «он», «она», «её»… Местоимения подступали, пугающе осклабившись. Они сужали круг. Опять «они»!
Даже если и нет никакого «него», что крайне маловероятно, Надежда готовила для тех, кого считала своей семьёй. Пусть это только она и Ленка, и пусть дочь не придёт на эту тайную вечерю, его в расчёт жена брать не могла, когда резала картошку, морковь, когда тушила и солила по вкусу. По чьему вкусу, кстати?
Супруга готовила хорошо, но муж любил куда более пряное, острое и солёное. Это всегда становилось проблемой за их столом. Хотя, казалось бы, велико ли дело – добавить приправ в тарелке… Сейчас-то ясно, какие всё это мелочи и что здесь вовсе нет пренебрежения, невнимательности и вероломства.
– Как хочешь, – пожала плечами Надежда. Она тоже не поняла значения жеста Горенова, но знала, что согласие выглядит иначе.
Даже в самом начале совместной жизни они не могли договориться по многим бытовым вопросам. Скажем, освежители воздуха. Жена требовала обязательного их использования в туалете всякий раз, когда кто-то сходил «по большому». Она будто опасалась, что общественности может стать известно, какими запахами сопровождается её дефекация. Георгий же, напротив, не выносил эту химию. Аромат какашек любимой женщины, разумеется, не вызывал у него энтузиазма, но, вопреки мнению супруги, любовь не разбивалась из-за него вдребезги. А вот густой коктейль из дерьма с клубникой или «лесной свежестью» терпеть было невозможно. В нём заключалась какая-то катастрофическая ложь, безумие, противоестественность. Но больше всего мужа раздражало, что это полностью устраивало жену. Он не знал, как донести до неё, насколько мерзкий запах получается в результате. Ему опять не хватало слов.
«Ты меня никогда не понимаешь и не поддерживаешь!» – сообщал Горенов ей, утешаясь тем, что временами так говорят спутницам жизни едва ли не все писатели. После подобных фраз лицо Надежды обычно преображала мрачная улыбка. Он видел в этом гримасу местоимений. Ему самому такие сопливые формулировки помогали ощущать себя частью литературы куда лучше, чем книги с их общей фамилией на обложке. Он будто сам отказывался понимать, что так друг другу говорят чуть ли не все на свете, безотносительно профессии. Вообще писатели существенно больше похожи на людей, чем хотелось думать Георгию.
Следов мужского присутствия в доме видно не было. Однако появилось немало новых вещей. Даже слишком. Перчатки, миксер, бытовая техника, какие-то комнатные растения, которых отродясь не водилось. Раньше все цветы гибли сразу, стоило перенести их через порог квартиры Гореновых. А ведь мужчине так трудно признать ценность такой бессмысленной и недолговечной вещи, как цветы. Но порой женщины могут создавать смыслы.
– Ты всё так разглядываешь… Впервые в гости пришёл? – она звонко расхохоталась.
Георгий любил, как жена смеётся. Именно своим смехом много лет назад она впервые привлекла его внимание. Впрочем, и сейчас любил… Откуда прошедшее время? Он очень любит, когда Надежда смеётся.
Они расстались резко, бесповоротно, с той же решительной лёгкостью, с какой в предписанный срок разрывается граната. Кольца с выдернутой чекой супруги много лет носили на пальцах. Обоим было понятно, что уже ни с кем и никогда они не проживут дольше, чем друг с другом. Правда, из этого Гореновы делали разные выводы.
Трудно сказать, кто инициировал разрыв, но после переезда жизнь Надежды тоже изменилась вовсе не так, как она хотела и ожидала. Активное посещение культурных мероприятий сначала было им не по средствам, а потом, когда супруги обустроились, жена ими быстро пресытилась. А может, дело было не в этом. Есть примета новейшего времени: если в доме начинают появляться «оксфордские личностные тесты», если женщина после многих лет брака, рождения ребёнка и долгой совместной жизни внезапно начинает задумываться о том, «кто же она на самом деле», – жди беды. Теперь море снилось ей. Ещё в ночных грёзах она видела, будто не простужена, и вообще все в семье здоровы. В её снах ночи были тёмными даже летом, хоть глаз коли.
Как-то они в очередной раз переезжали с одной квартиры на другую. Надя только нашла работу в аптеке, но утром им должны были привезти мебель, а значит, мужу предстояло поднимать всё на третий этаж в одиночку. «Меня не будет, чтобы тебе помочь… поддержать», – сказала она обеспокоенно. «Я привык, что меня никто не поддерживает», – традиционно сетовал он. «Тогда заплати грузчикам, они поддержат», – возмутилась жена и злобно хлопнула дверью. С каждым днём от таких разговоров в Гореновой просыпалась Клунная. Но как же она была прекрасна, когда злилась! «Мегера Милосская», – окрестил её Георгий. Кто сказал, что «у каждой женщины должна быть змея»?! У каждой женщины есть змея!
Извиняться перед ней стало практически невозможно. Лучше и не пробовать. Куда безопаснее оказывалось делать вид, будто ничего особенного не произошло. Стоило лишь сказать: «Прости» – как Надежда будто вспоминала, до какой степени оскорблена и несчастна, с каким мерзавцем живёт… После этого спасения не было: бывшая Клунная принималась рыдать с новой силой. А ведь ничто так не заставляет усомниться в собственной правоте, как женские слёзы. Если он когда-нибудь ещё любил её, то именно в те моменты, когда она плакала.
Это очень удобно… Когда она обижалась, то: «Ты знаешь, как слова могут ранить!» А когда муж извинялся, то: «Это только слова… Я устала от слов».
Опасно было и благодарить. В Наде сразу расправлял крылья величавый дракон тщеславного возмущения: ведь и правда, половина его успеха – её заслуга! Причём существенно бо́льшая половина, а он, как всегда, недооценивает.
Ладно, объяснить насчёт освежителей воздуха не удавалось, тогда Горенов попытался донести до жены несколько других незатейливых мыслей. «Видишь ли, – говорил он, – если двум людям плохо вместе, это вовсе не значит, что по отдельности им будет значительно лучше». Но Надежда была уверена. Георгий настаивал: есть огромная разница между тем, чтобы не делать человека счастливым, и тем, чтобы делать его несчастным. Почему-то этот довод она воспринимала как лишний аргумент в пользу развода. Наконец, он вытащил из рукава козырную карту, утверждая, будто счастливым быть очень просто! Поднять с пола упавшую монету и то труднее, чем радоваться каждому дню!.. «Ты счастлив? – спрашивала Надежда, глядя на него влажными глазами. – И я нет». Тогда он сдался.
По прошествии лет ему стало ясно, что ничего не надо объяснять. Женщины не должны и не могут руководствоваться «справедливостью», слушать «доводы», следовать «логике». Ведь любовь нарушает всё это самым радикальным образом и чаще всего противоречит даже здравому смыслу. Они вообще другие! Невозможно прервать их обиду, излагая положение дел с позиций разума. Только: «Тише, рыбка моя, не волнуйся». Словно с душевнобольными. Именно «словно», потому что души у них нет, там что-то другое.
А как же безоблачно и прекрасно Гореновым жилось раньше… Всё-таки абсурдная мысль посетила классика: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Значит, Толстому можно писать глупости, а Георгию нет? Лев Николаевич, зарубите на носу, они с женой были счастливы, как никто другой, а стали несчастны, как все вокруг! В идиллии важен каждый оттенок, каждая нотка, каждое мгновение, а главное – каждое слово. Несчастье же – грязная лужа. Да, формально они все отличаются, но какой смысл разбирать их формы и цвета?
– Ты счастлив? – неожиданно спросила Надя.
Горенов пожал плечами и робко мотнул головой вверх-вниз. Жена понимающе кивнула в ответ.
То, что они больше не семья, Георгий осознал однажды днём. Важно ощущать, где проходит граница «твоего». Это может быть настоящая каменная стена или условная, прочерченная в панике меловая черта, вроде той, которую рисовал Хома Брут. Представить её себе просто: если завтра мир полетит в тартарары – война, стихийное бедствие, предательство всеми друзьями и соратниками, смертельный диагноз, вторжение инопланетян – что и кто останется рядом? С кем и где ты проведёшь последние мгновения жизни? В тот день Горенов понял: в случае чего, Надежда полетит вместе с миром, а Ленка… вместе Надеждой.
Кстати, позже стало ясно, по поводу дочери он ошибался. Теперь, если что, она наверняка с ним. Просто маленький ребёнок – куда без матери? Но потом Лена создаст свою семью… Может, оттого Георгию и был так противен Вадик?
Женщины словно ощущают, что некая вечная правота на их стороне, потому если уж обижаются, то прощают гораздо труднее мужчин. Горенов знал это, но согласиться не мог. Он считал, что любить – значит в том числе легко прощать. Понимать, что, кроме обиды, измены или боли в данный момент, есть огромные чувства и, как в их случае, многие годы, долгая история. Любить – значит отдавать себе отчёт в том, что пережитое прошлое и возможное будущее значительно важнее, чем горький момент в настоящем. Важнее, чем то, что уже завтра, без вариантов, окажется позади. Но если разрушить всё сегодня, то никого совместного завтра не будет. И все их прекрасные вчера талым снегом стекут в Неву.
Вообще, это тоже очень удобно: когда выгодно настаивать на равноправии, а когда не выгодно – на различии полов, имея, конечно, в виду, что женщины значительно лучше. По правде сказать, как раз Георгий не стал бы с этим спорить. Он понимал, насколько они прекраснее и почему. А в жене росла обида. Она, наверное, уже точно убедила себя, будто «мужики – сволочи» или пришла к другому похожему выводу. Делать поблажки, прощать лучших – это почётно, приятно и понятно, но кто пойдёт на жертвы ради сволочей?
Обида надувалась в Надежде, словно воздушный шар. «Ни шагу назад! – командовала обида. – Не уступай ему ни в чём!» Жена слушала её, а не Горенова. Поводы и причины все уже забыли. Просто горько жить вместе. А ведь когда-то основания для раздора казались такими чёткими, такими принципиальными и непреодолимыми…