С тех пор Надежда боялась старух. Как мать Белоснежки. На самом же деле муж завидовал и очень сожалел, что не отправился тогда гулять с ними. Это могло бы стать одним из первых его столкновений с метафизикой города. Впоследствии Горенова начала сомневаться в реальности странной встречи, относя свои сумрачные воспоминания на счёт усталости от маленького ребёнка. Георгий же верил в старуху безоговорочно и представлял себе её так, словно не Лена, а он лежал в коляске.
Почему-то сейчас в сознании вертелась именно эта история, несмотря на то что думать следовало о другом. Горенов был крайне напряжён и сосредоточен, шагая по вечернему городу. К чему вспомнилась эта бабка? Может, и ни к чему. А может, она имела самое непосредственное отношение…
Почтальон Марья Сергеевна считала себя патриотом, а потому пробивала все посылки и бандероли на пятьдесят, сто, а иногда и на сто пятьдесят граммов «дороже». Кто проверит? А главное, кто посмеет её за это осудить?! Всё для Родины! Ведь почта – дело государственной важности, как объяснили ей сорок с лишним лет назад, принимая на службу. Тех людей уж нет давно, а она всё здесь, на посту, помнит…
Приходящих «отправлянтов» и «посылантов» – так называл людей покойный муж Марии Сергеевны – она воспринимала в качестве чужеродных, а то и попросту враждебных элементов. Посетители почты обречены были слышать адресованное как бы не им приветствие: «Эй, Люсь, смотри-ка, эмигранты пожаловали». На этих словах почтальонша с гордым видом покидала рабочее место, оставляя окошко пустым. Подождут!
Как человек рассудительный, она не удивлялась, когда ей хамили в ответ. Это было даже хорошо, поскольку укрепляло фундамент её партизанской деятельности. То, что Мария Сергеевна брала с людей лишние деньги – своего рода компенсация за вредность, которую она, благородная душа, клала не в собственный карман, а в казну. Как же ей нравилось слово «казна»! Слышалось в нём что-то сурово-фатальное от «казни» и тёплое, детское, от «козы». Но важнее, что оно отдавало прошлым, теми временами, когда почтальонша была молодой.
Да, пусть Марью Сергеевну никто не похвалит, но мало ли их, бесславных героев русской земли? Достойно ли искать благодарности и одобрения? Нет! Ведь главное – она сама знает, какую пользу приносит. При этом уличить её невозможно. У эмигрантов же денег куры не клюют, потому они дома отправления не взвешивают, а в почтовом хаосе проверить нельзя решительно ничего. Масса на коробках и пакетах до сих пор пишется от руки и затем вносится в проклятый компьютер.
Фантазия Марьи Сергеевны подпитывалась несовершенством родной организации, дававшей всё больше поводов поиздеваться над людьми. Она не разносила извещения, в особенности о посылках из китайских магазинов. Экономила бумагу, спасая леса Сибири. Совсем обалдели: своё, русское надо брать! А уж если нерасторопные «покупайцы» – это слово было уже её собственным неологизмом, муж ушёл задолго до того, как товары из Поднебесной наводнили почту – не приходили за своими приобретениями, она не отправляла их обратно. Зачем родимую контору нагружать всякими глупостями? Дел, что ли, других нет?
Сначала Мария Сергеевна раздражённо выбрасывала такие посылки, но потом сообразила: есть же приюты и дома престарелых. Их обитателям чехлы для айфонов тоже не были нужны, однако благодарили её там искренне и горячо, ей нравилось.
Бывали случаи, когда взволнованные «покупайцы» всё-таки спохватывались спустя месяц и более. Они начинали интересоваться, а то и требовать. Мария Сергеевна спокойно отвечала: «Вы б ещё позже проснулись. Давно уехали ваши мандавошки. Собрали чемоданы и уехали». Люди разводили руками, говорили, дескать, не было даже извещений…
Китайцев она вообще недолюбливала. То, что такая великая организация, как Почта России, теперь по большей части занята доставкой пакетов оттуда, вызывало у неё яростное негодование. Но больше всего жители Поднебесной расстраивали Марию Сергеевну своей непроходимой тупостью. Стоило им перепутать местами, например, отчество и фамилию адресата, как вместе с посылкой заказчик обязательно получал комментарий вроде: «Передайте своим чукчам, пусть писать научатся».
Однако Горенов сейчас шёл к ней вовсе не из-за того, что она была плохим почтальоном. В сущности, он об этом, может, и не догадывался. Георгий столкнулся с Марией Сергеевной совершенно случайно, когда ему понадобилось отправить маме письмо. Решил так старомодно поздравить её с днём рождения. Он зашёл на почту за конвертом и марками. Старуха сидела за столом, усталая, злая, будто смертельно обиженная кем-то неуловимым, кто только что ей нахамил и сразу ускользнул в дверь, через которую вошёл Горенов.
Стол Марии Сергеевны был завален книжным шлаком. Издания потрёпанные, читанные неоднократно либо ею самой, либо она ещё и распространяла их среди своих близких. Тогда Георгий не знал, что у неё никого не было. Ни родных, ни друзей, и проведать никто не приходил, а мобильный телефон если и имелся, то молчал постоянно.
Зачем несколько раз читать скверные детективы, ведь после первого знакомства они лишаются единственного ценного, что можно в них отыскать, – загадки? С другой стороны, по мнению Горенова, тайна в этих книгах умирала ещё до того, как кто-то перелистывал семнадцатую страницу.
В любом случае Георгий возненавидел Марию Сергеевну вовсе не за это. Всё дело в том, что когда смурная пожилая женщина с неприятным лицом брала в руки приключения какой-нибудь частной сыщицы или спивающегося, снедаемого пороками, но всё ещё порядочного мента, она… начинала меняться, словно из скверного почтальона превращаясь в человека, дарящего или готового подарить окружающим радость, сделать что-то чрезвычайно приятное. Без преувеличения, её образ приобретал едва ли не иконические черты. Казалось, так преображались в лицах люди, которым являлись ангелы и в профиль, не моргая, глядели на них. Это многократно запечатлено на полотнах эпохи Возрождения. Эффект, оказываемый на почтальоншу, был ничуть не меньше. Когда Горенов увидел его впервые, он замер и долго наблюдал, будто стал свидетелем странного, но всё-таки чуда. По собственному опыту Георгий хорошо знал, что книга может делать человека счастливым, но только не одна из тех, которые лежали на столе Марии Сергеевны.
С тех пор он нередко приходил сюда, посмотреть на эту метаморфозу. Сначала она его восхищала, но со временем восторг сменился удивлением, удивление – презрением, а презрение – ненавистью. Вот где проблема! Низкопробные тексты приобретают статус благовещенья! Что ж это за люди?! Георгий так хочет перестать писать детективы, но их всё не просто устраивает, но восхищает! А книгу G они потом читать, видите ли, не станут!..
Когда начало темнеть, Горенов, наконец, решился выйти из дому. Сейчас он шёл убивать Марию Сергеевну за это. Нет. Не «за это», но для того, чтобы больше такого не было. Никогда! Тёмная фигура миновала Семимостье торопливо, не останавливаясь. Быть может, впервые Георгий не замедлил здесь шаг, не взглянул по сторонам, не улыбнулся каналам. А что? Человек такая скотина, ко всему привыкает.
Как-то, на заре жизни в Петербурге, они с Надей ходили в ресторан. Был особый случай. Он заказал тогда пельмени со щукой. Первый же мучной катышек с рыбной начинкой вызвал отвращение и рвотный спазм. Неловко было признаваться, а главное, не хотелось портить настроение жене. Она и так слишком волновалась после переезда из-за старухи и не только. В общем, Горенов совладал с собой и продолжил есть. К концу тарелки он уже любил щучьи пельмени, а через несколько месяцев рассказывал петербуржцам на страницах газеты о том, какая это замечательная традиционная еда. И ну её, эту корюшку…
Так во всём. Потому даже если поселишься возле места, где исполняются мечты, то со временем перестанешь его замечать. Георгий специально не пошёл через Пика́лов мост, откуда легенда настоятельно советовала рассматривать семь остальных – Ново-Никольский, Старо-Никольский, Смежный, Красногвардейский, Могилёвский, Кашин и Торговый. Названия-то какие! Пикалов, кстати, тоже в честь подрядчика. А вот Кашин обязан своим именем питейному заведению. Это как-то душевнее, что ли.
Сегодня было не седьмое число, и часы показывали вовсе не семь вечера, однако на Старо-Никольском мосту Горенову всё равно пришлось с трудом пробираться через толпу не особенно педантичных, но жаждущих красоты и исполнения желаний гостей Петербурга. Действительно, как тут быть аккуратистом, если приехал в город всего на пару дней, скажем, двадцать пятого, а потребностей – хоть отбавляй? Любовница ушла или нет любовницы, денег не хватает, дети не уважают или, чего доброго, заболели… Машина сломалась, тараканы завелись, чирей выскочил, ноги промочил…
– Пойдём, пойдём, надо же загадать, – подгоняла женщина мальчика лет пяти.
– Ну, мама… Ну я не хочу, – ныл и упрямился он. – Давай лучше в гостиницу уже.
– Пойдём, пойдём, – настаивала она и тащила сына за руку. – Надо и фото у моста на память сделать, а потом туда… – Мать вдруг остановилась и добавила очень серьёзно: – Ведь один только раз съездим в Петербург, и всё.
При иных обстоятельствах подобные заторы выводили Горенова из себя, но сейчас он был рад медлить. Приезжие раздражали некогда таганрогского моряка, а нынче петербургского писателя своим неизменным восторгом и восхищёнными снимками. Такое впечатление, будто они отправлялись в путь ради поста в Фейсбуке, ВКонтакте или Инстаграме, не имея иных целей. «Не по призванию, но по прихоти». С другой стороны, как можно сердиться на этих людей с их мелкими неурядицами и тягой к низкопробному чтиву. Воистину Петр I, основывая этот город, приказывая разбить, например, Летний сад, не предполагал, какие последствия и значение это будет иметь для социальных сетей.
Очень хотелось отвлечься, но никакие мысли сейчас не уводили далеко. Георгий шагал по набережной канала Грибоедова и вновь наткнулся на дом Вальха. Вдруг стало горько… Он ненавидел банальность, трафаретную избитость, затасканность, которыми полнились его собственные книги, и вот эта троица всем скопом ворвалась в его жизнь, ведь Горенов шёл убивать старуху как раз мимо дома процентщицы.