Раньше Горенов не понимал, зачем приходит к старухе и бродит по её крохотной однокомнатной квартире, будто не она, а он сам – какой-то приезжий петербургский призрак, соскользнувший с книжных полок. Теперь всё постепенно наполнялось смыслом и вставало на свои места: Георгий готовился, а кроме того – учился. Писателю необходимо уделять внимание деталям, замечать незаметное, видеть невидимое – знаки, послания. Ему были известны два способа для развития такого навыка. Первый – это Набоков, автор, щедро даровавший поклонникам своих книг новое зрение, неожиданные, неизвестные науке оптические приборы, позволявшие читать жизнь вокруг. Второй – это визиты к Марии Сергеевне, в которых Горенов превращался в крадущегося ночного зверя, ведо́мого инстинктом, жаждой, запахом.
В его текстах и правда что-то переменилось с тех пор, как он стал приходить сюда по ночам. Качественный скачок заметила даже Люма, сказав вскоре: «Молодец, Гошенька. Ты что, на курсы какие-то поступил?» Он стыдливо помотал головой. «Неужели в Литинститут?» – удивилась она, не понимая, как это возможно, и уж точно не подозревая, в чём дело. Хотя тогда об этом не догадывался и сам Георгий. У него даже мысли не было, что причина всему – Мария Сергеевна.
В общем, выбор первой жертвы не вызывал сомнений. Почтальонше предстояло сыграть в судьбе Горенова заключительную и, пожалуй, самую главную роль. Потому-то готовиться к убийству не было необходимости, он слишком хорошо всё здесь знал, изучил каждое помещение, содержимое полок, тумб, ящиков… Его удивлял и завораживал весь этот образцово-печальный натюрморт, в котором можно было найти детали, уловить настроение будущих сочинений. Интерьер, думалось Георгию, представлял собой «их» повседневность. Как бы там ни было, но его жизнь заметно отличалась от бытия Марии Сергеевны. А читатели, он полагал, скорее походили на неё, нежели на автора любимых книг.
При этом в какой-то момент видеть саму старуху Горенову стало чрезвычайно неприятно и тяжело. Особенно спящую. Когда, скользя по старым советским обоям, мебели, зеркалам, чашкам с водой, приготовленным, чтобы запивать таблетки, его взгляд выхватывал морщинистое лицо, он резко отводил глаза. Наверное, жизнь обязательно должна с годами портиться, скатываться в ужас болезней, старости и нищеты, чтобы умирать было не так жутко. Оттого столь пугающи смерти молодых… В любом случае сегодня ему предстояло хорошенько рассмотреть почтальоншу.
Однажды, когда Георгий в очередной раз прогуливался по небольшой квартире Марии Сергеевны, сзади раздался требовательный старушечий голос: «Хочу голубцов!» Бабка могла погибнуть в ту же секунду. Трудно представить, до какой степени он перепугался, но ничего не сделал. Первобытный страх, оторопь перед нездешним сковала Горенова по рукам и ногам, ведь в тот самый момент невозможно было поверить в реальность происходящего, будь то восстание мертвецов, материализации демонов или явление Сатаны.
Возникшую неловкость Мария Сергеевна разрешила самостоятельно, повторив ту же фразу ещё раз. Произнесённые вновь слова «Хочу голубцов» прозвучали точно так же, как мгновение назад. Совпадали и интонация, и ритмика. Георгию показалось, будто само время споткнулось, словно иголка проигрывателя об царапинку на пластинке. Только тогда он, наконец, заметил, что старуха смотрит как бы сквозь него…
После этого случая Горенов всерьёз заинтересовался физиологией сна. И, конечно, особенно его увлекло «снохождение». Правильно называть именно так, никакой не «лунатизм». Ночное светило вообще ни при чём, это средневековые глупости, как восьмилапая муха.
В слове «снохождение» Георгию слышалась какая-то «находка», успешные поиски. До поры не было понятно, в чём она могла состоять, но это здорово подпитывало интерес. Теперь же всё полностью прояснялось: в своё время он нашёл Марию Сергеевну, как отправную точку… Точка ведь может стоять не только в конце, но и в начале, верно?
Однажды во сне почтальонша рассказывала: «Я как-то болела… и водки не было… Керосин был… Керосином спасалась». С кем она говорила? Ясно, что не с Гореновым. Наверное, обращалась к тому же, кому он сам адресовал свои многочисленные вопросы. Но, став невольным свидетелем сказанного, Георгий еле сдержал резкий порыв смеха, который наверняка разбудил бы несчастную сомнамбулу.
В другой раз она начала со слов: «Однажды мне приснился овёс…» Интересно, как во сне она рассуждала про другую ночную грёзу. Что же такое виделось Марии Сергеевне? И в чём тогда состояла её подлинная (подлунная?) действительность? В старухе возникла какая-то загадка, манившая Горенова. Загадки, словно междометия, сужали кольцо… Но сегодня он знал, что пришёл сюда в последний раз. Возвращаться на место преступления Георгий не станет.
Ещё одна причина, почему он не взял с собой орудие убийства, скрывалась в самом рассказе «Пять апельсиновых зёрнышек». У Конана Дойла не вполне понятно, как именно погибал каждый из несчастных. Указывалось только, что на теле «не было обнаружено следов насилия, и не может быть сомнения в том, что покойный оказался жертвой несчастного случая». Горенову это импонировало. Он сам будто становился таким рационализированным «случаем». Но как же, собственно, действовать? В тексте первый «лежал ничком в маленьком, заросшем тиной пруду». Второй «упал в один из глубоких меловых карьеров». Третьего сбросили в Темзу с моста Ватерлоо. Убийства, похожие на случайности или суициды, – дело привычное в жанре, но это не отвечает на вопрос…
Прямо перед дверью хорошо знакомой ему квартиры Георгий надел хирургическую шапочку. Бережёного, как говорится, Бог бережёт. Он втёк в жилище старухи бесшумно и незаметно. Пусть Горенов бывал здесь много раз, а большинство вещей вокруг превосходило его по возрасту, сейчас всё казалось необычным, свежим, едва ли не новым. Он решил сразу снять куртку. Важно не вспотеть, а также сохранить её чистой, чтобы потом безопасно покинуть квартиру. В ходе убийства – кто знает, как пойдёт – рубашка могла приобрести недвусмысленные следы произошедшего, а верхняя одежда скроет под собой всё. Георгий характерным жестом бросил её на крючок в коридоре, но она с шелестом упала вниз. Тоже законы жанра.
Петелька-вешалка отсутствовала на этой куртке много лет, и он всё время об этом забывал. Кого попросить пришить? Ленку – неудобно, а с любовницами в последнее время отношения не заходили настолько далеко. Приходя в гости, Горенов отшучивался, будто таким нехитрым способом проверяет вежливость гардеробщиков. Петербургские, дескать, делают вид, что всё в порядке, а московские хамят. «Старушка в Малом драматическом на Рубинштейна, пока я сидел на спектакле, сама мне вешалку пришила!» Это, конечно, было неправдой. Историю про пришитую гардеробщицей петельку рассказал ему один знакомый. Более того, произошла она как раз в московской поликлинике. Но кто в такое поверит? Вот петербургский театр – да, пожалуй. Какая разница, было или нет? Останется лишь то, что вливается и смешивается с мифологией города.
Георгию удалось отвлечься на подобные мысли. Это, безусловно, радовало и успокаивало ещё больше. План был таков: пока Мария Сергеевна спит, нужно задушить её подушкой, стараясь не оставить следов борьбы. Сможет ли она оказать сопротивление? Вряд ли. Потом её следует оттащить в ванную и положить в воду, изобразив тем самым несчастный случай.
А если что-то пойдёт не так? Если не получится соответствовать рассказу? Допустим, Горенов заходит в знакомую комнату, направляется к спящей старухе… В этой ситуации отвратительно многое, но более всего – её внешний вид в сочетании с храпом и запахом от кожи, зубов, а также из желудка. Она столь ужасна… и беззащитна. Георгий подкрадывается всё ближе и ближе, внезапно Мария Сергеевна открывает глаза. Несколько мгновений непонимания, хотя что тут понимать?! Почтальонша кричит, он хватает лампу с прикроватного столика и бьёт её по голове. Уже никакого несчастного случая изобразить не удастся, но досадно не только это. Советская старая лампа… интересно, есть ли у неё название? Наверняка есть, как что-то может существовать без имени? Однако из предметов такого рода Горенов помнил только люстры «Каскад»… Кстати, была и одноимённая удочка-спиннинг. Они родственники?
Итак, вдруг лампа, название которой не удаётся восстановить, окажется малопригодной для подобных нужд? Пластик колется, металл гнётся, но Георгий продолжает колотить старуху по голове. Брызги крови на стене, на тумбочке, на полу, на нём… Нет, тогда и чистая куртка не поможет. Но рано или поздно это закончится, Мария Сергеевна обмякнет и более не будет подавать признаков жизни. Можно ли бездыханное тело всё ещё называть Марией Сергеевной? Месиво, прикреплённое к туловищу залитой кровью шеей, заставит любого усомниться. При таком развитии событий, конечно, стоило брать тесак и не бояться банальности.
Как там: «Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, всё более немели и деревенели… Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила». Нет, Горенов не Раскольников, всё вышло бы наоборот. Он бы лупил старуху с остервенением зверя, вкладывая максимум мощи и напряжения в каждый удар, будто стоило упустить лишь один миг, и решимость немедленно покинула бы его, уступив место шустрым сомнениям. Георгий этого не допустит! С каждым взмахом его орудие становилось всё легче, на пол сыпались осколки лампы. После окончания кровавого спурта сил у него не осталось совсем. Что теперь? Тащить практически обезглавленное тело в ванную комнату? Заливать водой? Зачем? Произошедшее даже близко не похоже на рассказ Конана Дойла…
Фантазия Горенова рисовала события столь правдоподобно и колоритно, что он действительно задумался, как следовало бы поступить… Эти яркие мысли занимали сознание довольно долго, возникнув, когда Георгий только подходил к почтальонше, пока она ещё дышала. Оставили они его позже, чем сердце старухи остановилось навсегда.
Писатель снял подушку с её лица. Странно, но, бездыханная, она уже не казалась ему столь отвратительной, несмотря на вытаращенные глаза, которые будто намеревались вылезти из орбит. Выходит, прежде его смущал именно храп. Неужели?