– Ваще… – произнёс сосед, покачивая головой, и из этого короткого слова брызнули восхищённая благодарность, искреннее удивление щедрости и обида. Огорчало Макарыча в первую очередь то, что, по всей видимости, сосед, как и все остальные, считал, будто ему от людей нужно только одно. А если он долг пришёл отдать? Нет, ну, спасибо, конечно, но вообще мог бы и в дом пригласить. И откуда столько? Поднялся? А раньше-то по полтиннику… Или что, всегда мог пятихатку, но, сука, давал по пятьдесят? И почему фиолетовые, как синяк? Намекаешь, подлец?!
Макарыч взял деньги, но продолжал стоять в дверях.
– Чего ещё? Извини, не могу сейчас, – сказал Георгий чуть раздражённо. – Это тебе на сегодня, на завтра и вообще… на будущее. Прости.
«Дело понятное, но как-то не по-соседски, – думал гость. – А поговорить?» Ему этого остро не доставало. Макарыч всегда был довольно болтливым. «Не язык, а помело», – говорила о нём бывшая жена. Всякий раз пьяницу одолевала досада, что вновь не удалось пообщаться. За годы жизни бок о бок, в сущности, по душам они с Гореновым не побеседовали ни разу, хотя кредитовался он регулярно. В целом, конечно, понятно: моряк, серьёзный человек, куда там…
О том, что Георгий пишет, Макарыч вспоминал не всегда. А вот быть соседом «морского волка»… Это он считал не последним своим достижением и с гордостью сообщал о нём дружкам при всяком удобном случае. Словно флот для него – вроде вируса. Жить рядом с моряком – почти то же самое, что служить на корабле. Там-то они, поди, все тоже соседи друг друга.
Поскольку Горенов и Макарыч почти никогда не разговаривали, затруднительно было припомнить, с чего всё началось. Как возник этот славный обычай снабжать алкаша деньгами. Обещал ли Георгий, что будет безотказным и неисчерпаемым источником (вроде колодца) всегда? Нет ли здесь хоть какой-нибудь лазейки для прекращения оттока финансов? Когда-то этот вопрос стоял для него остро. Славное было время… Но уже давно Горенов относился к происходящему как к очередной, быть может, не самой приятной петербургской традиции. Щедрость была вызвана простым желанием, чтобы сосед подольше не возвращался. Можно сделать паузу хотя бы недели в полторы?
Георгий запер дверь и вернулся в кровать. «Кровать» – это когда спишь один. «Постель» – это когда вдвоём. Его важнейшие морские дела происходили теперь именно здесь. Сон устроен куда сложнее, чем принято думать. Как и море сложнее, чем вода с солью. Казалось бы, чего проще: заснул и спишь. Но нет. Наука предлагает разные подходы к объяснению физиологии этого процесса. Между учёными нет полного согласия, хотя чаще всего в нём выделяют от трёх до пяти фаз, которые в течение ночи образуют от четырёх до шести циклов. Методично: раз, два, раз, два, раз, два – как плавание.
Одним из основных инструментов исследования путешествий к Морфею являются электроэнцефалограммы, которые записывают волны. Альфа-волны и бета-волны – словно рябь на воде, а глубокая грёза, автономное погружение – это дельта-волна. Иными словами, ночью в нашей голове разливается море! Или мы сами становимся во сне солёной водой.
Когда человек спит крепко, в нём штиль. Именно тогда происходит работа с памятью. Горенов не сомневался: хочешь узнать, что было? Иди поспи, понимание придёт само собой. Хочешь узнать, что будет? Попробуй заснуть. Если повезёт, внутренняя стихия вынесет спасительный обломок судна, которое пока ещё цело и скрыто за горизонтом. Однако в данный момент Георгия интересовало не прошлое и не будущее, а настоящее. Именно настоящее – самая таинственная сфера для сна… если, конечно, не спишь прямо сейчас. Горенов дёрнул себя за ухо. Чёрт побери, оно так опухнет.
Дни и ночи сменяли друг друга, а новостей всё не поступало. Книга O стучала в его сердце, но как-то пугающе неритмично. Что делать дальше?.. Сколько дней прошло со второго убийства? Три? Семь? Туз? Туз – это одиннадцать. Да нет, уже значительно больше. Кажется, даже Макарыч за это время приходил не меньше одиннадцати раз. Что ещё случилось? Ничего.
Ночи Георгия стали слепы и немы, никаких видений теперь не было. Это мучило и пугало. Мама говорила в детстве, что если человеку снятся сны, значит, кто-то его очень любит. А если нет?
Как-то Леночка года в три-четыре пожаловалась, что ей ничего не грезится по ночам. Он страшно переживал тогда. Начал всё время укладывать её рядом с собой. Следить, как она спала. Улыбнулась ли? Испугалась? А может, шепнула какое-то слово? Без снов не годится.
Потом выяснилось, что в столь юном возрасте это обычное дело. Одни дети не отличают ночные грёзы от яви. У других с утра не срабатывает память. Третьи не знают, как рассказать, поскольку у маленьких не возникает осознанного желания спать. Они отключаются, не отдавая себе отчёта в том, что происходит, не находя в этом ни радости, ни удовольствия, ни спасения.
Теперь же эта проблема коснулась самого Горенова. Просыпаясь, он помнил только мрак и тишину. Целый колодец темноты. Вот уж действительно «репетиция смерти».
Георгий думал о том, что у многих убийц из классических детективов – в особенности, скажем, у героев По – временами возникала странная мысль, соблазн сознаться. Не так, как у Раскольникова, не совесть, не ощущение рухнувшей идеи, не желание искупить, не безумие… Родион Романович, кстати сказать, сны видел. Даже убиенная старуха приходила к нему, заливаясь «тихим, неслышным смехом». Горенов же Марию Сергеевну вообще не вспоминал, а йог всё чаще являлся ему наяву. Он то хохотал, то ругался, то шёл, то спал на скамейке, то пытался кому-то что-то продать, то вёл машину, а то стоял на Семимостье, глазея по сторонам. Всё происходило в действительности, тогда как ночные видения Георгия оставались порожним мраком. А что, если к нему просачивается пейзаж его будущего? Страшно, хотя, положим, здесь нет ничего нового. Подобное ждёт каждого.
Итак, соблазн сознаться… Точнее, потенциальная возможность сделать это в любой момент, хоть днём, хоть ночью, не давала покоя многим героям прекрасных детективов. Необъяснимая тяга погубить себя. Порой столь же таинственная, как их немотивированное или невразумительно обоснованное желание погубить других. Быть может, в этом заключалась констатация того факта, что на самом деле себя они угробили вместе со своей жертвой. В отличие от них всех, Горенов страстно хотел, чтобы его не поймали, а поняли.
Пустота ночей складывалась с пустотой дней. В сумме они, очевидно, давали ещё более бессмысленный ноль, сливались в лишённую углов бессодержательность всего. В бездонный и бесплодный колодец, наполняемый не из недр, а лишь бессильно собирающий пресную дождевую воду минут. Округлость этого ноля коварно тянулась к книге O. Но никогда! Пусть внешне цифра и буква похожи, что с того? Они похожи и на апельсин, станем ли делать из этого далеко идущие выводы?
Ежедневно Георгий проверял криминальную хронику. Он спускался за свежими газетами, это стало своего рода ритуалом, тщетным, но полным надежды, как многие человеческие обряды. Новостей не поступало. Он стал убийцей, но кто, кроме него самого, считал Горенова таковым? Он пролил кровь, но кому было известно об этом? Он совершил страшное во имя высокой цели, но кто догадывался о ней?
Ежедневной проверкой сводок ритуалы не ограничивались. По утрам Георгий искал аргументы в пользу того, чтобы позвонить жене. Днём думал, с чего можно было бы начать разговор с Люмой. Вечерами вспоминал о Борисе и Вике. Озадачивало то, как же легко они все сейчас обходились без него. О Лене же отец размышлял постоянно. С ней наверняка всё в порядке, иначе Надя бы давно обрывала телефон… Даже думать об этом не смей!
Какая путаница в голове… Прежде у Горенова возникала масса занятных ситуации и разговоров, начинавшихся с того, что его спрашивали: «А вы кем работаете?» Собеседниками выступали таксисты, соседи по палате в больнице, паспортистки, чиновники, секретари, кто угодно… Георгий традиционно отвечал со свойственной ему прямотой, что он, дескать, писатель, и этим ломал шаблон их реальности. В потоке привычных курьеров, менеджеров, мерчандайзеров, программистов и безработных литератор выглядел словно снежный человек. Сразу начинались либо хаотичные и напористые расспросы, либо раздражённое и пренебрежительное недоверие.
Как-то Горенов ехал на поезде. Купе – щадящая разновидность русской рулетки: повезёт с соседями или не повезёт, всё равно из замкнутого пространства никуда не денешься. В этом отношении плацкарт гораздо безопаснее – ниже ставки. Тогда он оказался запертым не с бузотёром, не с хулиганом, не с алкоголиком, а с болтуном. Тоже приятного мало. Сам Георгий очень хотел спать, а попутчику нужно было поговорить. Тем не менее он был трезвым и азартным, потому согласился на игру. «Ты откуда? Чем занимаешься?» – не унимался незнакомец, отвлекаясь от пространных рассказов о себе. Горенов понимал, что если ответит, то дальнейшие расспросы затянутся на всю ночь, а потому предложил: «Давай так, я тебе скажу, кем работаю, но больше ты мне сегодня вопросов не задаёшь. Согласен? Молчишь до самого утра». Болтун кивнул, и сразу пожалел об этом, однако уговор дороже денег.
Безусловно, услышать о себе: «Он – писатель» – куда приятнее, чем рекомендоваться подобными словами самостоятельно, но в данный момент Горенов вообще перестал понимать, кто он такой. Писатель ли? Допустим, есть книга O за его авторством, но что это доказывает? Почему-то казалось, что здесь и сейчас он скорее убийца. Убийца, но из-за книг, душегуб по литературной необходимости. Ему приходится проливать кровь ради себя или ради других? Вообще он действует как читатель или всё-таки как автор? Где Георгий находится? Если в Петербурге, то почему так часто думает про Таганрог? Он на суше или в воде? Раньше в подобных ситуациях выручал Борис… Впрочем, подобных прежде не бывало.
Кто поможет? Бывшие женщины – не вариант. Призма обиды, обманутые ожидания, эмоциональные воспоминания… Важнее, что никого из них Горенов не выбирал из-за выдающегося ума и сообразительности. Вдобавок ни одной не верил настолько, чтобы сознаться в убийствах. О серьёзных вещах лучше и правильнее говорить с людьми, которые никогда не видели вас без одежды.