Быть членом команды – часть его естества. Неразрешимое противоречие и загадка таились в том, что его поманила именно литература – дело, за редким исключением, чрезвычайно одинокое. Быть может, самое одинокое на свете. И вот теперь, наконец, он вновь ощущал себя внутри некой общности. Сколько же лет понадобилось!.. Чувство казалось даже более сильным… Словно он кому-то или чему-то принадлежал. Мужчине в этом нелегко признаться, но существовать так Георгий любил значительно больше, предпочитал простому формальному компанейству, единству по принципу спичек в коробке́: «Мы вместе!» Гореть-то всё равно каждая будет поодиночке… Важнее, кто владеет коробком.
Русский язык будто подчёркивал собственничество, образовав фамилии от родовых имён, прозвищ и существительных с помощью суффиксов «ов» и «ев». Особенно хорошо это видно на примере женщин. «Ты чья?» «Я – Петрова». Вот и Надька до сих пор не бесхозная, а «Горенова». Раньше была Клунная, то есть не «чья?», а «какая?».
Но кому принадлежал сам Георгий? Пожалуй, он готов оказаться спичкой в руках какого-то прекрасного автора ради его не менее замечательного замысла… Чем это, в сущности, отличается от Борисова донорства?
Ладно, речь не о том. Будучи во флоте, Горенов принадлежал своей огромной стране. Он был вместе не только с друзьями, дальнейшие судьбы которых его, как выяснилось, не очень-то волнуют, но вдобавок с Петром I, Нахимовым, Маринеско и краденым томиком Есенина. Об этих своих товарищах он не забудет никогда.
Но чей же Георгий сейчас? В чьих руках он вспыхнет и закоптит? Такие вопросы мучительно рифмовались с тем, что Люма велела изобрести себе псевдоним, взять другую фамилию… А если «Петербургов»? Тогда можно сразу на Пряжку, на Фермское шоссе или в Заячий Ремиз, там тихо, хорошо. «Городов»? «Книгин» – точно, бывают же и другие суффиксы. «Текстов»? «Буквин»? Не то, слишком искусственно и не отражает сути дела. Горенов чувствовал, будто принадлежит всему названному сразу, но как объединить эти подходящие, всё прибывающие, но отталкивавшие своей однобокостью понятия? Он перебрал ещё множество вариантов, пока в голову не пришёл тот самый. «Снов». И этим всё сказано! Помимо семантики, в такой фамилии Георгию импонировало, что кроме принадлежности она, в сущности, не значила больше ничего. Что останется, если убрать «ов»? Только «сн», это даже не произнести. Наверное, с таким едва слышным звуком песок бежит сквозь пальцы. Отличный псевдоним! Правда, нужно ещё имя…
Тем временем друзья пришли. Борис набрал на домофоне две цифры и нажал кнопку «В». Какой номер квартиры? Тринадцать? Тридцать три? Вторая была всё-таки двойка? Или шестёрка? Не заметил…
– Кто там? – спросил милый усталый женский голосок из динамика.
– Я не один. Надень штаны на себя и на ребёнка, – ответил он.
Горенов посмотрел на Бориса ошалело. По счастью, не было сомнений в том, что говорила не Лена.
– Чего так смотришь? Это – моя жена. Жарко дома… Я тебе говорю, – он поморщился, – всё очень неудобно… с твоей дочерью.
– У тебя семья?
Ответ, собственно, был ясен, потому старый друг недоумённо кивнул.
– У нас ребёнок…
– Сколько же мы не виделись?..
Георгий всерьёз забеспокоился. Что, если в мир книг и крови его засосало на годы?.. Такого прежде не случалось, но он всегда боялся чего-то подобного: оказаться в некой временной выгребной яме. Заснуть, проснуться, а жизнь уже подошла к концу.
– Месяца три, наверно. – Борис посмотрел на него удивлённо, – Я не помню точно… Горенов, ты чего?
– Этого срока явно недостаточно, – произнёс Георгий с демонстративной ехидцей, которая прекрасно маскировала его испуг. – Если, конечно, вы непорочное зачатие не практикуете.
– Нет… – ответил друг серьёзно. – Ты меня просто раньше не спрашивал.
– И на свадьбу не пригласил… – в шутку упрекнул Горенов.
– До недавнего времени мы с тобой сколько лет не виделись?
– Жена-то знает, что ты сперму сдаёшь?
– Знает, – Борис покраснел.
– Высокие отношения, – продолжал пытаться шутить Георгий, хотя не сомневался, что собеседник слукавил. Напрасно.
В старом доме лифта, как водится, не было. Они быстро поднялись по лестнице и остановились перед сорок шестой квартирой. На двери ничто не выдавало её номера, но слева располагалась сорок пятая, а ещё левее – сорок четвёртая. Впрочем, в центре Петербурга это ничего не значило. Рядом стояли две детские коляски, пристёгнутые к трубам отопления.
Теперь гостем оказался Горенов. Зайдя внутрь, он ощутил забытый запах. Здесь пахло прошлым. Младенцем, вынужденной нечистоплотностью, не потому, что неряхи, а потому что у меня не десять рук, а она всё время орёт, твою мать! Да и обстановка неуловимо напоминала… Сколь разные люди не появлялись бы на свет, начинается всё всегда примерно одинаково. Только висящие одёжки совсем другие… Время прошло, тряпки изменились.
– Это – Гоша… Ленин папа.
– Из Мавзолея – сразу к вам, – не унимался Георгий, изрядно удивившись тому, как был представлен. Казалось, уж на слово «друг» он вполне мог рассчитывать, хотя бы за выслугу лет. Озадачивало и то, что Борис не назвал имени своей жены.
– Здравствуйте, – тоскливо поздоровалась с ним тощая женщина в серой майке с крупным младенцем на руках. Слово «худенькая» стало бы значительным преувеличением. Чем она кормит-то вообще? – Боренька много о вас рассказывал. А вот наш мальчик…
– Сын? С первого раза? Мастер! – Горенов похлопал смущённого друга по плечу.
– Пожалуйста, приготовь нам что-нибудь, мы пойдём в комнату, – хозяин будто хотел как можно скорее «спрятать» от гостя свою семью.
– Так ведь нет ничего… – искренне растерялась женщина. – Я думала, вы принесёте…
– Мы не голодные, чайник поставь просто, – сориентировался Борис и торопливо потащил Георгия по коридору, вдоль стены которого штабелями были сложены коробки книг.
– Твои? – спросил Горенов и, лихо засунув руку, вытащил одну.
– Стой!.. Не надо, – попытался остановить его друг, но не успел.
Издание выглядело странно. На довольно качественном тёмном переплёте не было названия, имени писателя и вообще оно больше напоминало блокнот. А вот тиснение… Четыре цифры. Порядковый номер прошлого года.
На первой странице книга поприветствовала Георгия: «Здравствуйте, меня зовут, – далее следовало имя незнакомого ему человека. – Я – автор этого ежедневника для личностного роста и саморазвития. Новая версия предоставляет вам ещё больше пространства для планирования своей жизни, работы и творчества, позволяя достигнуть высоких результатов и реализоваться в полной мере…» На кухне что-то упало, в замке зашевелился ключ, но эти звуки не отвлекли Горенова. Он начал листать издание дальше. Мелькали даты, слова и таблицы. «Спринт», «цель №», «успех», «приоритетные задачи», «мечта», «почему для меня это важно?», «награда», «достижения», «благодарность дня», «вторичные результаты», «хобби». В конце шёл блок, где следовало перечислять прочитанные за год книги, оценивая каждую закрашенными звёздочками. На последней странице приводилась справка об авторе, лауреате и медалисте, самом молодом создателе стартапов, а также академике чего-то очень важного.
Георгий поднял глаза на Бориса. Обсуждать что-то, спрашивать было излишним. Эта книга – повод для его торжества, но в то же время и для болезненного разочарования. Молча хозяин двинулся дальше, вошёл в комнату.
– Вот тут спит Лена, – он показал на самодельную кровать возле батареи, но даже то, что его родная дочь ночевала на лежанке, сделанной из чего-то вроде паллеты, не производило сейчас сильного впечатления.
– Боря, а почему не под своим именем?
– Как можно быть автором ежедневников с фамилией Живаго?
Разумно.
– Что значит «автор ежедневников»? Ты календарь изобрёл? Ты Юлий Цезарь или Григорий XIII? Ты дни выдумал? Ты Господь Бог?
– Папа! – раздался резкий Ленин возглас за спиной.
Она стояла такая красивая, такая яростная. Прежде он никогда не видел её такой.
– Здравствуй, дочь…
– Как ты можешь, папа?! Зачем ты пришёл?
– Тебе легко говорить, – прошипел Борис, не глядя на Горенова. Он покрылся багровыми пятнами, но это был вовсе не обычный для него стыд. – У тебя получается писать, что они хотят, подстраивать под них… Или ты можешь хотеть то, что им будет интересно. Ты можешь быть как они, стать одним из них. А я не могу… Мне не удаётся создавать ничего, кроме того, что я сам хочу. Только это, понимаешь? Всего лишь. А нам, – он сделал кивок в сторону кухни, – надо как-то жить. Точнее – выживать, есть что-то… Но я хорошо понимаю время, разбираюсь в нём, люблю календари, потому стал делать ежедневники.
– Папа, а ещё он пишет роман… Замечательный, папа, я читала. Помоги ему, а? – Она обняла Бориса. Вовсе не подружески, очень нежно, как своего. Жена, пришедшая на шум из кухни вместе с младенцем, глядела на происходящее молча, прикусив нижнюю губу от беспомощной обиды.
– Лена, не надо, хватит… – Живаго аккуратно, но решительно вырвался из её объятий. – Гоша, никогда мне не помогай, слышишь? Не дай бог прибегнуть к твоей помощи!.. Уйдите, я прошу вас, уйдите оба!.. Забери её, ты же видишь, это всё очень неудобно…
Борис сел на самодельную кровать и попытался отвернуться от всех, но в небольшой комнате трудно было отыскать такое направление взгляда, чтобы никто не попадал в поле зрения.
«Папа…» – Лена снова повторила волшебное слово, глядя на отца вопросительно. Сколько разных смыслов и чувств может оно выражать в устах дочери. Горенов всё понял, он подошел и молча сел рядом со старым другом, махнув женщинам рукой. То, что при этом Георгий ничего не говорил, казалось лучшей поддержкой. Лена вывела из комнаты жену с младенцем. Мужчины остались в тишине.
– Над чем работаешь? – гость попробовал начать разговор с чистого листа.
– Над ежедневником на будущий год.
– Много нового?
– Думаю добавить квадрат Декарта. Знаешь: «что будет, если делать», «что будет, если не делать», «чего не будет, если делать», «чего не будет, если не делать»…