Новаторски прозвучали бы версии, в которых «логос» переводится как «вопрос», «доказательство», «предложение», «предсказание»… Но из всех известных общепринятых значений Горенову наиболее подходящим казался вариант «смысл». «В начале был смысл. И смысл был у Бога. И смысл был Бог». Что здесь, в сущности, непонятного? Всё куда логичнее и стройнее, чем какое-то «Слово». Был смысл… когда-то давно… Где он теперь? Где то начало?
Кроме того, Георгий не сомневался, что у понятия «логос» имеется ещё один перевод, о котором то ли забывали, то ли умалчивали словари. Здесь Горенов превосходил древних греков. Он знал: «В начале был сон. И сон был у Бога. И сон был Бог». Правда, то же самое было известно индусам, однако Георгий не был знаком с их религией настолько, чтобы связывать собственные мысли с ночными грёзами Вишну.
Вопрос о том, было ли в начале море – возникло ли оно перед сном, сразу после пробуждения или, например, во сне – когда-то занимал Горенова всерьёз. Древние египтяне, как известно, начинали отсчёт именно с первозданного океана, но Георгий ничего не знал и о том, что одна из ключевых цивилизаций ставила на водную стихию. Загадочным образом у него в сознании возникла мировая история религии в миниатюре. Невольно, сам того не ведая, он оказался на передовой космогонической мысли. Или, наоборот, в архаичной, давно отвергнутой её ветви. Впрочем, разве здесь могло что-то устаревать, словно в вере возможен прогресс?
В пику коптам Георгий делал ставку на сон, а потому окончательно определился с псевдонимом. Он будет Снов Снов, как Джером Джером, отец которого, к слову, тоже был Джером Джером. Взяв одинаковые имя и фамилию, Горенов будто настаивал, что его выбор не случаен, но осуществлён взвешенно и вдумчиво… Не одна, а целых две песчинки успели с грохотом рухнуть в песочных часах.
В общем-то, сон – это другое бодрствование, иная жизнь. Учёные доказали, ночью человек расходует всего на сто калорий меньше, чем днём. Что же с ним там происходит? По этому поводу до сих пор нет общей гипотезы, которая не подвергалась бы сомнению широким кругом исследователей. Однако, скорее всего, дело в гормоне роста. Дети действительно вытягиваются во сне, потому им надо спать и днём. Взрослые же физически не растут, но, вероятно, развиваются духовно. Не говоря уж о том, что ночью заживают раны, регенерируются клетки, удлиняются волосы и ногти. Георгию об этом никто не рассказывал, но он понимал это всё инстинктивно, а потому, если спал один, никогда не брился на ночь.
Со своим новым именем, выбранным поздним вечером, он отправился на боковую. Утром вчерашний вариант показался ему ничуть не менее удачным. Это важно, проверка идеи сном пройдена! Нельзя доверять мыслям, приходящим после заката, поскольку нейромедиаторы, отправляющие человека в объятия Морфея, повышают тревожность, а она – плохой советчик. Горенов сразу позвонил Люме и сообщил, как его будут звать. Орлова отреагировала без энтузиазма, но согласилась. Георгий вспоминал об этом сейчас, медленно шагая вдоль канала. Впервые он вышел на прогулку, будучи полностью уверенным, что вскоре книга O увидит свет. Теперь это была не мечта, а гораздо больше… или меньше. Пусть обещание Людмилы Макаровны ещё не воплотилось в жизнь, но он доверял ей полностью, Люма никогда не подводила.
Сердце было не на месте. Горенов волновался, почти как тогда, когда Лена появилась на свет. Такая крошечная, хрупкая, на руки взять было страшно… Зачем он привёл её сюда? Как можно решиться завести ребёнка, ведь здесь только боль, несправедливость и никакого смысла… Вообще никакого! Ему просто неоткуда взяться. Если он отсутствовал в прошлые, благородные, напитанные искусством эпохи, по поводу чего многократно сокрушались выдающиеся предки, то глупо рассчитывать на его внезапное и чудесное появление теперь. Это как минимум было бы несправедливо! Жизни и смерти всех тех, кто ходил по планете раньше, оказались бы перечёркнутыми, а сами эти люди – несчастные пустопорожние страдальцы – были бы низведены на уровень насекомых, назойливых и вопиюще необязательных существ.
Всего век назад жизнь человека длилась вдвое меньше. Погибали от голода, войн и не таких уж фатальных по нынешним меркам болезней. Откуда у относительно благополучных современников может возникнуть какое-то преимущество перед всеми этими бедолагами с точки зрения осмысленности? С чего вдруг?! Как он, Горенов, мог почти двадцать лет назад внезапно на мгновение забыть обо всём этом и дать кому-то новую жизнь? Да не просто «кому-то», а самому любимому человеку на свете… Это точно произошло не от разума. Ничем, кроме инстинкта, не объяснишь…
Впрочем, дочь, судя по всему, устроилась и многим «давала прикурить»… Конечно, по отношению к книге ощущения были не совсем такими же, но сейчас их трудно отличить от припорошенных годами воспоминаний о Ленином рождении. На грани появления находилось другое детище, в котором многие слова и знаки препинания, по мнению самого автора, принадлежали не ему, тем самым делая текст как минимум доказательством чуда. И вот беззащитному созданию предстояло столкнуться с этим миром, привыкшим не к автору по имени Снов Снов, но к болезненно уязвлённому сочинителю детективов. Кто станет читать книгу O? Уже не во имя Честертона и Кристи, не ради Дойла и По, но для собственного детища и во благо совершенной округлости заветной литеры нужно что-то делать!
Георгий и раньше чувствовал за собой право, но теперь это уже больше походило на долг. Новый заряд непоколебимой уверенности вошёл в него вместе с обещанием Люмы. Определённо Бог создал человека вовсе не для того, чтобы тот читал бульварные романы, разгадывал кроссворды и сидел в соцсетях. Последние, по мнению Горенова, лишь приумножали уныние. У него самого имелась страница в Фейсбуке, но он туда никогда не писал, ограничиваясь ипостасью читателя. Лента новостей представляла собой поток злобствования и нескончаемую панихиду. Она постоянно информировала о том, что все чудесные, добрые и талантливые люди уже умерли, а мгновение назад, буквально сегодня, ушёл самый последний и самый лучший из них. Сначала Георгий скорбел по любимым ещё с советских времён артистам, по дорогим писателям из других городов – о петербуржцах он узнавал иными путями – по выдающимся музыкантам, легендам его детства и юности, но именно Фейсбук сделал это переживание неизбывным, бесконечным и пустым. Смерти шли одна за одной, каждая следующая будто утверждала: вот теперь уж точно всё, наверняка последний, больше никого не осталось, эпоха оборвалась. Но проходило ещё два-три дня, и костёр скорби вспыхивал с новой силой.
Социальные сети усугубляли и без того малоприятное ощущение надвигающегося конца: если у тебя действительно много «друзей», то после тридцати начинает казаться, будто смерть сжимает кольцо. Регулярно кто-нибудь из них отходит в мир иной. Но самое главное: изобретение, которое было призвано упростить и расширить арсенал человеческого общения, стало лучшей средой размножения зависти, хвастовства и безнаказанного хамства. В очередной раз люди хотели одного, а вышло совсем другое.
Парадоксально, но именно соцсети наглядно показали, насколько каждый, в сущности, одинок. Ещё тогда, когда Горенов читал ленту ежедневно, он заметил: на свете не существует ни одного человека, с кем он был бы согласен на сто процентов. Неприятно сознавать, что у тебя нет подлинного единомышленника. Фейсбук отражал слишком много подробностей, мнений по вторичным, а то и третьестепенным вопросам, делал доступными случайные высказывания, сохранял мысли, опубликованные сгоряча… Зачем знать всё это, ведь плотный слой спасительной пыли непосвящённости так важен для добрых отношений. Пусть Георгий был согласен с имяреком по существенным поводам, но потом обязательно выяснялось, что этот человек, например, поддерживает снос каких-то памятников архитектуры или строительство небоскрёба в центре, убийства бродячих собак или протестует против открытия ночлежек, имеет специфическое мнению по поводу женщин, меньшинств, домашних животных, одежды, питания, мироустройства… Для чего всё это сообщать? Что зависит от сказанного, кроме настроения далёких «друзей»? А при следующей встрече теперь придётся либо об этом спросить и, вероятнее всего, поругаться, либо с усилием делать вид, словно не видел соответствующий комментарий или пост. В любом случае общение не будет таким, как прежде, совершенно лишняя информация даст богатый урожай яблок раздора. Соцсети не позволяют молчать, буквально вымогая мнения.
Многие знания несут многие печали. Горенов понял это ещё в школе, когда ему стало известно, что у его учителя истории кондилома на мошонке. Он совершенно случайно услышал такие новости, стоя возле медпункта, когда выходящий и уже открывший дверь Михаил Евгеньевич получал от санитара рекомендации. Гошу никто из них не заметил сквозь замазанное свинцовыми белилами стекло.
Он обожал уроки истории, представления не имел о том, что такое кондилома, но, к несчастью, уже точно знал: мошонка – это всегда смешно. Ученик и учитель встретились взглядами, и что-то безвозвратно изменилось. Раньше Михаил Евгеньевич поражал детское сознание будущего писателя рассказами о древних цивилизациях, открытиях, промышленных прорывах и революциях, но теперь Гоша не мог относиться ко всем этим событиям серьёзно. Всякий раз, словно случайно перелистнутая страница, мелькала мысль о болезненных гениталиях историка.
Собственно, сама кондилома оказалось плёвой, меньше миллиметра, не о чем говорить. Педагогу удалили её в кожно-венерологическом диспансере по месту жительства посредством заморозки жидким азотом с одного-единственного раза, но успеваемость Горенова по предмету сначала пошатнулась, а потом резко и безвозвратно ухудшилась. Даже сейчас, будучи успешным взрослым человеком, Георгий не мог забыть тот случай. Покопавшись в закромах памяти, он отыскал бы не больше двух-трёх десятков эпизодов золотой поры школьного детства, но этот обязательно всплыл бы в числе первых. Зачем? Кто удалит ему эту кондилому из головы?