На второй день нашли поляну на левом берегу речки, где находилось прежде стойбище дикарей; от него остались десятка два остовов шалашей, представлявших жерди, составленные конусом, как в чумах остяков и тунгусов Азии.
На одной из жердей была приколота бумажка с следующим текстом:
Здесь мы жили в плену у дикарей все время до откочевки на юг. Сегодня орда уходит. С дороги может быть удастся бе…
Конец записки очевидно был оторван.
Решили продолжать путь по речке, тщательно высматривая поляны на расстоянии каждых пятнадцати-двадцати километров, вероятно составлявших дневной переход орды, двигавшейся медленно. На опушках этих полян могла уцелеть записка пленных товарищей.
К вечеру того же дня действительно встретили большую поляну и на одном из кустов записку, привязанную ниточкой к ветке. Она гласила:
Передвигаемся километров двадцать в день, то по тропам в лесу близ речки, то прямо по воде, которая уже очень холодна и местами глубиной выше колена. Но дикарям это нипочем. Нам отдали часть одежды, но на ночлеге снова отбирают ее и дают звериные шкуры, чтобы защититься от холода. На перекочевке они шалашей не ставят, а спят под кустами. Мы спасаемся только благодаря костру, который поддерживаем поочередно все время, пока стоим на месте.
На следующий день прошли километров сорок, но не нашли ни одной записки; может быть ее сорвал ветер.
Шли еще день, и после обеденного привала опять нашли записку такого содержания:
Дикари снимают наши бумажки с кустов, если заметят, и хранят, как талисманы. Они думают, что мы оставляем их в жертву злому духу, приносящему зимний холод и снег. Поэтому нам удается оставлять записки в исключительных случаях, но по пути у самой речки мы будем накалывать пустые бумажки на ветки, чтобы вы знали, что мы прошли. Когда достигнете местности, где снега не будет и где речка не замерзла, будьте особенно внимательны. Мы думаем, что дикари остановятся там надолго.
Так шли еще шесть дней, изредка находя записку в несколько слов, чаще же пустые бумажки, наколотые на кустах возле речки; на десятый день пути слой снега стал очень тонким, а лед на речке под ногами иногда потрескивал. Температура держалась только на один-два градуса ниже нуля. На следующий день пришлось сойти с речки, так как лед сделался слишком тонким и местами открылись большие полыньи. Путешественники отыскали тропу, извивающуюся то по лесу, то вдоль берега речки, и пошли по ней. К концу перехода слой снега был не толще четырех сантиметров, а по речке лед держался только у берега.
Наконец на двенадцатый день пути остались только небольшие сугробы снега под защитой кустов и в лесу, так что нарты приходилось тащить по слою опавших листьев, покрывавших тропу. Перед обедом опять нашли записку, в которой сообщалось, что на расстоянии одного перехода должна быть большая поляна, где дикари собираются остаться на зимовку, если снег не прогонит их дальше.
Теперь пришлось удвоить внимание, чтобы не наткнуться случайно на дикарей, рыскающих в окрестностях своего стойбища; один из путешественников шел вместе с Генералом впереди нарт, в качестве разведчика.
На ночлег остановились на небольшой поляне вблизи речки. После ужина Макшеев и Каштанов отправились вперед на разведку. Пройдя километра три, они услышали впереди какой-то шум, отдельные крики и осторожно подкрались к опушке большой поляны. На противоположной стороне они увидели стойбище дикарей.
Оно представляло двенадцать конических шалашей из жердей, покрытых звериными шкурами и расположенных по кругу на небольших промежутках друг от друга, отверстиями внутрь крута; в центре последнего находился тринадцатый шалаш меньших размеров, возле которого пылал костер. Нельзя было сомневаться, что в этом шалаше живут пленные товарищи. По размерам остальных шалашей Макшеев определил, что орда состоит приблизительно из сотни взрослых.
В круге среди шалашей видны были только дети. Они играли, прыгали, дрались и ссорились, испуская резкий визг. У входа в один из шалашей сидел на корточках взрослый человек. В бинокль можно было рассмотреть, что тело его покрыто темными волосами. Лицом он походил на австралийца, но имел еще более выдающиеся челюсти и очень низкий лоб. Цвет лица был землисто-бурый; под подбородком чернела небольшая борода, показывавшая, что это мужчина.
Вскоре из того же шалаша высунулся второй дикарь; чтобы выйти, он толкнул первого коленом в спину. Сидевший качнулся вперед и вскочил на ноги, так что оба очутились рядом и их можно было сравнить друг с другом. Лицо у этого второго было менее безобразное, а волосы на голове длиннее и свешивались космами на плечи. Тело было покрыто менее густыми волосами, особенно на груди, форма которой обнаруживала, что это женщина.
Женщина направилась через круг к центральному шалашу. Она шла, немного наклонившись вперед и переваливаясь. Приблизившись к шалашу пленников, она подняла обе руки вверх, постояла так некоторое время, а затем, согнувшись, полезла в шалаш.
— Пришла в гости к нашим товарищам, — оказал Каштанов.
— Не воспользуемся ли мы моментом, чтобы дать им знать о нашей близости? — предложил Макшеев.
— Каким образом? К ним нельзя подойти незаметно.
— Дадим выстрел-другой из леса; они догадаются, потому что сами предложили этот способ извещения.
— А дикарей это не встревожит?.
— Они ведь не знают огнестрельного оружия и не поймут, в чем дело.
— Не бросятся ли они искать нас?
— Думаю, что нет. Они будут испуганы и не посмеют тронуться с места.
— Ну, что же, попробуем!
Они отошли немного назад в лес и дали один выстрел, потом через несколько минут другой и вернулись опять к своему наблюдательному посту на опушке.
Стойбище было встревожено. Возле каждого шалаша теперь стояло несколько взрослых, преимущественно женщин и детей разного возраста. Все смотрели в сторону, откуда раздались непонятные звуки, что-то говорили. Возле центрального шалаша у костра стояли пленники. Они были обнажены до пояса, а ниже пояса одеты в оборванные остатки брюк; их кожа была темно-бронзового цвета, волосы нечесаны, лица обросли длинными бородами.
И вдруг оба, очевидно сговорившись, повернулись в ту сторону, откуда раздались выстрелы, и подняли руки вверх. Немедленно и все дикари повторили тот же жест и замолкли. Иголкин, пользуясь воцарившейся тишиной, сложил руки рупором и начал кричать:
— Товарищи! Почти все мужчины орды ушли утром далеко на большую охоту, а завтра утром туда же пойдут и женщины, чтобы делить и унести добычу. Останутся только старухи и караульные. Тогда приходите освободить нас. Все ли у вас благополучно, все ли вернулись? Покажите, что вы поняли меня, сделав еще выстрел, если все хорошо, и два, если не совсем ладно.
Макшеев немедленно отошел немного назад и выстрелил. При звуке выстрела Иголкин и Боровой опять подняли руки вверх и дикари, смотревшие с недоумением на Иголкина, пока он кричал, также подняли руки. Немного погодя Иголкин повернулся к огню и запел веселую матросскую песню. Дикари один за другим подошли ближе, уселись на корточках большим полукругом по другую сторону костра, перебрасываясь возгласами удивления. Очевидно их пленники до сих пор не делали ничего подобного.
Макшеев насчитал около пятидесяти взрослых, большинство которых были женщины. Подростков и детей разного возраста было гораздо больше. Они стояли и сидели вне круга взрослых, и по их лицам было видно, что песня Иголкина доставляет им большое удовольствие, тогда как взрослые были поражены и отчасти даже испуганы ею.
Попев минут десять, Иголкин опять поднял руки вверх, а затем он и Боровой, сидевший во время пения неподвижно у костра, направились в свой шалаш. Дикари встали и стали расходиться по своим шалашам. Но две женщины подошли к шалашу пленников и сели у его входа, очевидно намериваясь охранять их сон.
Стойбище скоро затихло, и только догоравший костер потрескивал среди опустевшего круга.
Каштанов и Макшеев вернулись к своим спутникам, передали им все, что видели и слышали, и сообща обсудили план освобождения товарищей.
Освобождение пленников
Выспавшись основательно, путешественники сложили все вещи на нарты и приготовили все к немедленному отъезду. Затем отправились к стану дикарей, захватив с собой одежду и обувь для пленников, ружья для них и пакеты с подарками для дикарей. Приблизившись к поляне, они услышали доносившиеся оттуда крики и лай собак. Очевидно дикари еще не ушли. Поэтому путешественники, крадучись, подошли к опушке и стали наблюдать из-за кустов.
Они увидели, что все стойбище пришло в движение. Круг между шалашами был заполнен дикарями, собиравшимися на охоту. Женщины выносили из жилищ копья, дубинки, дротики, скребки, связки ремней. Дети сновали повсюду между ними, трогали оружие, получали пинки и визжали. Подростки осматривали дротики и, испытывая их острие, покалывали в шутку друг друга. Десятка полтора собак, в которых не трудно было узнать принадлежавших экспедиции, но полуодичавших, держались вне круга, в стороне от шалашей, очевидно собираясь сопровождать охотников, а в ожидании ссорились и грызлись друг с другом.
Наконец все оружие было вынесено, и женщины, вооружившись дротиками и дубинками, двинулась толпой на восток. За ними шли подростки, несшие дротики, ножи и ремни; они очевидно играли роль оруженосцев и носильщиков добычи. Дети бежали сзади и по сторонам с визгом и криками. Собаки следовали поодаль. В конце поляны дети отстали и повернули назад, а толпа охотников, насчитывавшая до полусотни человек, исключительно женщин и подростков, вытянулась гуськом по тропе, постепенно скрываясь в лесу.
На стойбище теперь видны были только старики и старухи, занявшиеся уборкой шалашей и вытряхиванием; шкур, служивших подстилкой и покровом для спящих. Из некоторых шалашей вылезли сгорбленные старухи и уселись у входа; выползли самые маленькие дети, а грудных младенцев выносили на руках и клали на шкуры возле шалашей на время их уборки.