Она была невысокого роста, но стройная, еще не обладавшая ни массивными формами, ни крепкой мускулатурой, как взрослые женщины.
Тело ее сзади было покрыто короткими, но довольно густыми черными волосами. На лице, ладонях и подошвах волос не было. Голова была покрыта недлинными, слегка волнистыми волосами. Форма ступни являлась как бы промежуточной между человеческой и обезьяньей, с сильно развитыми пальцами и далеко отстоявшим от остальных большим пальцем.
Рассмотрев лицо девушки, Боровой воскликнул:
— Да ведь это Капу моя приятельница!
— Вы разве различали их друг от друга? — спросил Каштанов. — Насколько я мог заметить, они все похожи одна на другую.
— Это только на первый взгляд, а если присмотреться, то разница есть, и мы многих знали по именам, особенно подростков и детей. Капу мне часто приносила мясо, корешки и вообще лакомые, по ее мнению, кусочки, выказывая этим свое расположение.
— Поэтому-то она и осмелилась пустить дротик в одного из похитителей ее милого, — засмеялся Макшеев.
— Да, на четыре сантиметра левее — и я остался бы без глаза, — заявил Каштанов.
После перевязки Капу хотели перенести в юрту; но она стала рваться из рук и выть, выкрикивая что-то. Иголкин разобрал, что она просит оставить ее умереть на месте, а не уносить для съедения в шалаше.
— Почему для съедания? — удивился Громеко, — скажите, что мы ее не съедим, а положим в шалаше спать. А когда она поправится, отпустим к своим.
Матрос с трудом убедил ее, а Боровой взял ее руку, после чего она успокоилась и позволила себя унести. В юрте ее положили на постель, она вскоре уснула, не выпуская руку Борового.
Так как время, назначенное на ночлег, уже кончалось, то стали собираться в путь; развели огонь, поставили чайники, стали завтракать.
Иголкин, выходивший из юрты набивать чайники снегом, заметил, что по опушке леса бродят еще собаки, очевидно прибежавшие с дикарями и отставшие теперь от них. Может быть вид юрты напомнил им о той вкусной юколе, которой их когда-то кормили, и они стали вспоминать своих прежних хозяев. На свист матроса собралось еще двенадцать собак, так что считая Генерала и первых пять примкнувших к путешественникам, можно было с грехом пополам запрячь все три нарты.
— Чем же мы будем кормить их? — спросил Иголкин. — Ведь удержать их при юрте и приручить можно только кормом.
— У нас было взято провизии на месяц, — сказал Громеко. — Дней через семь-восемь мы доберемся до холма. Следовательно есть запас ветчины, который можно уделять им.
— Много давать им не нужно! — прибавил Боровой. — Они побегут и так вслед за нами, в расчете на обед и ужин.
Собакам после завтрака уделили обрезки, кости и по кусочку мяса, а затем стали укладываться. На одну нарту с войлоком и жердями юрты положили Капу, а на вторую — все остальное. Снег позволил уже пользоваться лыжами, так что несмотря на увеличившийся груз, можно было двигаться быстрее, чем накануне. Когда поезд тронулся и Капу увидела, что ее увозят не в ту сторону, где находилось стойбище дикарей, а в противоположную, она вскрикнула, соскочила с нарты и бросилась бежать, но, сделав несколько шагов, упала. Когда ее окружили и хотели поднять на нарту, она начала сопротивляться, дралась кулаками и пыталась укусить руки.
Из объяснений Иголкина она по-видимому поняла, что ее отвезут назад к стойбищу и там отпустят, а между тем теперь ее хотели увезти с собой к большим льдам. Пришлось связать ей руки и привязать к нарте, чтобы предотвратить новые попытки к побегу. Бедная Капу тряслась от страха и всхлипывала в полной уверенности, что ее увозят в страну вечного холода.
В этот день с обеда уже перешли на русло речки, где снег лежал менее толстым слоем и был уплотнен ветрами, так что нарты и лыжи зарывались меньше, чем на тропе в лесу. Поэтому движение шло достаточно быстро, и за день прошли опять пятьдесят километров.
На ночлеге караулили поочередно, но дикари не появились. Капу целый день отказывалась от пищи, и на ночлеге ее пришлось оставить связанной под надзором караульного. При виде блестящих ножей, которыми белые люди резали ветчину во время обеда и ужина, она вся дрожала и с ужасом глядела на движения рук, очевидно ожидая, что вот-вот настанет ее черед быть зарезанной.
Так продолжалось путешествие на север, и на восьмой день пути вышли в тундру, а к обеду достигли холма. Капу постепенно успокоилась за свою участь, привыкла и начала принимать сырую пищу. Есть что-нибудь вареное или жареное она с отвращением отказывалась. На третий день пути ей развязали руки, а на пятый и ноги, когда она обещала, что не убежит.
Жизнь в плену у дикарей
Во время этого путешествия Иголкин и Боровой постепенно рассказывали о своей жизни с дикарями, а Каштанов записывал их рассказ.
Со дня ухода экспедиции на юг оставшиеся в гарте Иголкин и Боровой занялись устройством метеорологической будки для установки инструментов и прочной двери в складе-леднике для защиты его от своих собак и других хищников. Покончив с этой работой, они приступили к устройству новой галлереи во льду холма, ниже по склону, чтобы дать собакам приют от жары, которая постепенно усиливалась и заставляла собак убегать к окраине льдов, мало-по-малу отступавшей на север. Пока не были окончены эти срочные работы, на охоту ходили только изредка, для пополнения запаса пищи, но потом стали охотиться ежедневно, чтобы накопить запасы мяса на зиму и в сушеном виде для собак и в копченом для людей. Возвращаясь из лесу с нартой, прихватывали всегда и дрова, так что постепенно накапливался запас топлива для холодных месяцев.
На охоте попадались мамонты, носороги, первобытные и мускусные быки, исполинские и северные олени. На речках и в тундре били гусей, уток и других птиц, которыми главным образом и питались. Мясо крупных животных сушили и коптили. Дела было по горло, и в хлопотах часто недосыпали. На охоте бывали разные приключения, которые впрочем кончались благополучно.
Первое время после отъезда товарищей на юг, погода все улучшалась, покров туч все чаще разрывался, и Плутон светил по несколько часов сряду, так что температура повышалась до 20° в тени, и в тундре настало полное лето. Но с половины августа начался поворот к осени, Плутон стал чаще скрываться в тучах, по временам шел дождь, после которого в тундре поднимались туманы. Температура постепенно понижалась, и в начале сентября, иногда при сильных северных ветрах, падала до нуля. Листья стали желтеть, и к половине сентября вся тундра уже лишилась зеленой летней одежды, оголилась, побурела. Изредка перепадал снег.
Готовясь к зиме, Иголкин и Боровой пересмотрели всю провизию и вещи в складе и часть их перенесли в юрту. Они были заняты этим второй день, и только что заперли склад, собираясь обедать, как внезапно на них напали дикари, подкравшиеся с другой стороны холма. Боровой и Иголкин, не помышлявшие о возможности существования людей в Плутонии, кроме ножей не имели при себе оружия; дикари же были вооружены копьями, ножами, дротиками, так что сопротивление было невозможно. Но дикари, рассмотрев белых людей, юрту и метеорологическую будку, отнеслись к невиданным пришельцам с уважением и повели их в свое стойбище.
Последнее оказалось недалеко — километрах в десяти от юрты, среди мелкого леса (потом пленники узнали, что орда только накануне прикочевала с востока). Когда пленников привели, дикари долго совещались, что с ними делать; мужчины предлагали принести их в жертву духам, но большая часть женщин стояли за иное. Они невидимому думали, что присутствие необыкновенных пришельцев в орде сделает последнюю могущественной, принесет им успех на охоте, в столкновениях с другими ордами, и потому советовали не отпускать пленных, не делать им зла, а поселить их в отдельном шалаше посреди стойбища.
Орда в это время собирала разные ягоды и какие-то съедобные корешки в тундре для зимних запасов и провела несколько дней на одном месте. Но затем большой снег заставил дикарей откочевать километров. на сорок на юг, где более высокий лес защищал их от холодных ветров.
Первое время пленники чувствовали себя очень скверно. Им давали есть только сырое мясо, ягоды и корешки. Спать приходилось на грубо выделанных звериных шкурах и такими же шкурами укрываться от холода. Объясняться с дикарями они могли только знаками и все еще не знали, какая участь их ожидает. Убежать не было возможности, потому что их караулили зорко.
После перекочевки на повое место, — большую поляну среди густого леса, — дикари стали рубить из сухих тонких деревьев жерди для своих шалашей. Всюду валялись сухие ветки, кора, обрубки жердей, и при виде их Иголкин вспомнил, что у него в кармане сохранилась коробка спичек, так как в складе он зажигал фонарь. Набрав сухого материала, он сделал костер. При виде огня все дикари бросили работу и сбежались к костру.
Оказалось, что они были знакомы с огнем, но добыча его была связана с большими трудностями и во время перекочевок огонь, который старухи берегли и переносили с места на место, был утрачен. Теперь дикари были поражены той быстротой, с которой пленники развели огонь, и почувствовали к последним еще большее уважение. С тех пор костер горел у шалаша пленников беспрерывно и они перестали употреблять в пищу сырое мясо.
Вскоре пленники научились понимать язык дикарей, очень несложный. Круг понятий был ограничен охотой, едой и примитивной обстановкой жизни, и язык состоял из односложных и двусложных слов без склонений, без глаголов, наречий, предлогов, так что речь дополнялась мимикой и телодвижениями. Считать дикари умели только до двадцати по пальцам рук и ног.
В каждом шалаше жило несколько женщин и мужчин, связанных друг с другом групповым браком, а также дети этой групповой семьи, в которой ребенок имеет одну мать, но несколько отцов. Мужчины ходили на охоту, женщины собирали ягоды, корешки, выделывали шкуры, принимали участие в облавах на крупных зверей, требовавших сил всей орды.