Вас должны держать от смысла
И Калепина подале:
«Силою трансмутативной»
(Бред какой-то несуразный!)
Звали камень, рог и мази,
Эликсир — и много разной
Прочей дряни, чтобы школа,
Не отринувшая оных,
Через дебри продираясь,
Множила умалишенных.
Школа преподать готова
Уйму «точных» указаний,
И заметьте — ложью пахнет
От придуманных названий:
Плотный, редкий и летучий,
Твердый, мягкий, форма, взвеси,
Дух, материя, осадки
И рецепты чистой смеси…
Есть еще, чтоб вас морочить,
— Иты, — оты, — еты, — аты,
Тальки, окиси, магниты,
Щелочи и силикаты.
Словно духов заклиная,
Кличут соли с умным видом
И коагулум, и даже
Баурат, хильипингидум!
Ртуть зовут (свою надежду,
Что должна осыпать златом)
Кто — фавоньем, кто — меркурьем,
Кто — экватом, кто — евфратом…
Серебро — луной, царицей,
Щедро наделенной властью,
Обжигающей, чернящей,
Словом — женской ипостасью…
Вы же, чтоб добиться толку
От вещей таких, упорно
Жизнь проводите с мехами,
Вечно жаритесь у горна,
Мир ваш — это сита, ступки,
Перегонный куб, решетки:
Собеседники — кастрюли,
Колбы, миски, сковородки…
Ваши лица прокоптились
И ожоги вам — награда,
Вы, ей-богу, пострашнее
Мерзостных исчадий ада.
То, что вас, глупцов несчастных,
Даже злые кары эти
Не спасают от безумья —
Мне всего чудней на свете.
В этой призрачной погоне
Разума вконец решаясь,
Проживая закладные,
Безнадежно разоряясь,
Вы становитесь беднее
Побродяжек нищей рати,
Грамматистов и поэтов.
(А меж них так мало, кстати,
Тех, кому нужны карманы!)
Вот и вы, отвергнув разум,
Ради выдумок и бредней
Расточаете все разом.
Ты, Октавио, столь пылок,
Сколь и алчен! Только тщетны —
По заслугам — жар любовный
И мечта про клад несметный.
Впрочем, тот, кто это пишет,
Сам алхимик не из худших,
Если смог из слов порожних
Начеканить денег кучи!
Так что философский камень
Не сравнить с наградой царской,
Приносимой ловкой плутней
Пополам с лукавой лаской!
Я своей добился цели,
И красотка — нет, не промах,
А глупца глупей не сыщешь,
Чем алхимик во влюбленных!
Вот нетронутые горны,
Перегонный куб и колбы,
Но рецепт, как делать деньги,
Мы берем с собой (еще бы!).
Мой совет: коли сумеешь,
Отыщи себе тетерю,
И обманутый, возможно,
Возместит тебе потерю,
Ибо, меченные гербом
Короля, свои монеты,
Ты — ручаюсь! — не увидишь
Больше до скончанья света.
Долго читал обманутый генуэзец эти сатирические стихи, оставленные ему сбежавшими гостями; что они-то и совершили покражу, у него хватило догадки понять, но как их отыскать, он не мог придумать. Ночь он провел прескверно, что без труда поймет всякий разумный читатель, — каково это быть накануне банкротства, без средств оплатить счета, да еще сознавать, что ты обманут и обобран. Все же он не терял надежды, что найдет в Кордове свои сокровища невредимыми и сумеет настигнуть похитителей. Всю ночь он ворочался в постели, терзаясь не из-за любви к плутовке Руфине, — пропажа денег полностью излечила его от страсти, но из-за самой этой пропажи и стыда, что его провел бессовестный мошенник; тут-то проклял он свои занятия химией, хотя ему бы следовало благословить случившееся, ибо коварная проделка гостей навсегда отбила у него охоту продолжать опыты. Едва забрезжил день, Октавио, мигом поднявшись, поспешил в город к хранителю его добра, узнать, побывал ли там Гарай; тот сказал, что да, Гарай у него был и забрал все, что хранилось, а он, мол, поступил согласно распоряжению Октавио вручить Гараю, что тот потребует. Генуэзец с горя так и обмер, потом стал бесноваться и вопить — когда бы хранитель его ценностей не знал причины, то мог бы подумать, что он рехнулся. Добрый этот человек постарался утешить Октавио и посоветовал чем скорее заняться поисками преступников; генуэзец, не жалея денег, сделал все возможное, по всем дорогам были разосланы комиссары с описанием примет; однако Гарай и Руфина избрали направление настолько необычное, что никому и в голову не пришло, где их искать; комиссары возвратились в Кордову ни с чем, только стребовали с Октавио плату за труды, и ему, обокраденному, пришлось еще на это раскошелиться.
Вскоре по городу распространился слух, что генуэзец, получив еще один счет к оплате, предпочел улизнуть и сбежал в свою Геную с остатком денег и ценностей, оставив всех кредиторов при пиковом интересе — теперь им не с кого было спрашивать долги, не у кого требовать оплаты векселей. Так обычно кончают те, кто с небольшим капиталом берется за чересчур большие дела, надеясь, что в случае чего сумеет спастись бегством.
КНИГА III
Без отдыха гнали Гарай и Руфина лошадей по глухой дороге в Малагу; не одну ночь провели они, не заезжая в селение, ибо страшились попасть в руки правосудия, с основанием полагая, что генуэзец приложит все силы, дабы их разыскать; наконец они решили, что предосторожности можно уменьшить, только не следует останавливаться в селениях. Гарай, правда, заглядывал в деревни, чтобы запастись провизией, но так как погода стояла теплая, на ночлег они располагались под открытым небом.
Однажды вечером, на закате, путники приблизились к лесу — небо заволокло тучами, и они боялись, как бы не угодить под ливень и град, которыми угрожали долгие и оглушительные раскаты грома; страх загнал их в самую чащу, под сень густой листвы, где они надеялись найти укрытие от проливного дождя, обрушившегося с небес вместе с крупным градом. Но такой же страх побудил искать приюта в лесу еще кое-кого, и люди эти расположились поблизости от того места, где устроились Гарай и Руфина. Звук голосов привлек внимание Гарая; тихонько подкравшись к беседующим и спрятавшись за ветвями, он стал прислушиваться.
Беседовали три человека, и когда Гарай подошел, один из них держал такую речь:
— Ежели этой ночью, друзья мои, не прояснится, не видать нам удачи в задуманном деле — дождь льет как из ведра, он помешает нам осуществить наш замысел.
— Да, это верно, — молвил другой, — и отшельник в келье у холма понапрасну будет нас ждать, чтобы помочь спрятать добычу.
— Человек каких мало, — сказал третий. — Монашеский его плащ служит прикрытием и для наших воровских дел; просто диво, как он сумел покорить сердца тех, кто предоставил ему эту келью.
— Он так ловко прикидывается, так умело лицемерит, что хоть кого проведет, — заметил первый. — Ухитрился прослыть праведником во всем этом крае, будучи самым отъявленным плутом, которому равного не сыщешь.
— Я знаю его уже двенадцать лет, — сказал второй, — все эти годы он укрывает краденое, и так ему везет, что он ни разу ещо не переступил порога тюрьмы, хотя другие попадаются на первой же краже.
— Он всем нам благодетель, а его келья с подвалом, что он устроил под ней, отличное хранилище для нашей добычи, — молвил третий. — Славное обтяпали мы дельце позавчера, такой крупной кражи в этом краю никогда не бывало — больше полутора тысяч золотых эскудо отхватили у торговца окороками.
— Ежели погода улучшится, — снова сказал первый, — обещаю, что заработаем еще больше.
Тут они принялись толковать, как получше взяться за это дело, а Гарай ни слова не упускал — край этот был ему хорошо известен, каждый уголок знаком, знал он и отшельника, только до сих пор считал его святым мужем, не предполагая, что он занимается такими делами и что его келья — воровской притон.
Затем Гарай вернулся к Руфине и пересказал ей подслушанный разговор грабителей; оба они притаились, желая лишь одного — чтобы лошади не зашумели и не выдали их; задумав новое воровство, они все же не хотели терять то, что уже приобрели. Им повезло — лошади стояли тихо, небо прояснилось и грабители отправились свершать свое черное дело; слыша, что они удалились, Гарай и Руфина поехали к ближайшему трактиру, где заночевали и пробыли весь следующий день; там они обсудили, что делать дальше (о чем будет рассказано), — беседа грабителей навела их на мысль учинить еще одну покражу; итак, обо всем договорившись, они направились к келье у холма, где обитал брат Криспин, — как его называли с тех пор, что он сделался отшельником, — а иначе — Косме Злодей, по его прозвищу среди воровской братии.
Руфина хорошо разучила свою роль: Гарай привязал ее к дереву, росшему у подножья холма, вблизи кельи, и она принялась громко стенать и вопить:
— Неужели никто не сжалится над несчастной женщиной, которую хотят лишить жизни? Небо, смилуйся надо мною и покарай оскорбителя моей невинности!
А Гарай подавал свои реплики:
— Нечего зря кричать, никто тебе не поможет! Лучше употреби оставшиеся у тебя минуты на то, чтобы препоручить свою душу господу. Вот только привяжу тебя к дереву, тогда и прикончу кинжалом!
Криспин сразу услыхал вопли Руфины; он был в келье один, что редко случалось, так как обычно на ночь у него собирались приятели, собратья по ремеслу. Не надеясь, что сумеет устрашить разбойников своими речами, праведник вооружился двумя мушкетами, подошел к тому месту, где находились Руфина и Гарай, и выпалил из одного мушкета. Гараю только этого и надо было — он условился с Руфиной, что сразу же пустится наутек, а тут кстати и предлог подходящий, будто он перепугался смертоносного оружия; вскочив на свою лошадь и взяв в поводья другую, он во весь опор умчался прочь.
Криспин подошел поближе и при ярком свете восходившей луны увидал Руфину — она заливалась притворными слезами, изображая, будто едва жива от перенесенного испуга, а когда отшельник-лицемер приблизился, она, чтобы лучше сыграть свою роль, закричала:
— Возвращаешься, мучитель, чтобы меня погубить? Тебя уже не страшат грозные выстрелы мушкета? Что ж, вот я, рази, но знай, что за преступление это, за гибель невинной, которую ты ложно подозреваешь, небеса тебя жестоко покарают.