Слушая рассказ хозяина, маркиз развеселился и попросил привести смешного чудака; присутствовавшая при беседе прелестная Маргарита присоединила свой голос; хозяин повиновался с готовностью, он сам только этого и хотел, и тут же отправился к своему брату; но прежде предупредил посла: ежели, мол, хотят получить удовольствие, то гостю надлежит оказывать величайшее уважение — малейшая насмешка выводит его из себя; это было обещано, хозяин сходил за доном Педро, и тот явился в костюме, о котором посол уже слышал и все же был поражен, равно как прелестная Маргарита; дона Педро сопровождал его слуга Фелисиано; маркиз вышел навстречу ему к самому порогу со словами:
— Добро пожаловать, краса Испании и цвет ее рыцарства!
— Ваша светлость — не первый, кто приветствует меня такими словами, — отвечал дон Педро. — Мне часто приходилось слышать хвалы природе, создавшей столь совершенное творение.
— Что ж, присоединю к ним свой голос, — отвечал маркиз, — ибо драгоценный брильянт восхищает всех, а в вашем облике все исполнено совершенства, коим наделило вас небо, дабы доставлять радость всем, кто вас видит.
Дон Педро между тем приблизился к Маргарите и, изобразив, что восхищен ее дивной красотой еще больше, чем было на самом деле, молвил:
— Полноте превозносить мои совершенства, сеньор маркиз, вы творите несправедливость по отношению к этой даме; скажите, ваша ли она дочь, дабы я заодно восхвалил и вас за то, что вы породили такую красавицу, диво нашего полушария, чудо природы, предмет восторга всех живущих; она магнит для чувств наших и разящая стрела Купидонова; клянусь графским своим титулом, за тот миг, что я лицезрел ее красоту, она успела покорить мою душу, я уже не принадлежу себе, и душа моя не вольна распоряжаться телом.
— Ваши восторги, сеньор граф, столь неумеренны, — сказала дама, — что я боюсь, не примешалась ли тут лесть; намереваясь с их помощью завязать знакомство, вы лишь роняете себя; я не советовала бы любезникам, начиная ухаживать за дамой, выставлять напоказ свои недостатки и вызывать сомнения в искренности.
— Но моя искренность, — сказал влюбленный кабальеро, — чиста, прозрачна, кристальна, без единого пятнышка лукавства, и таков я всегда.
— Садитесь, ваше сиятельство, — сказал маркиз, — мы хотели бы побеседовать с вами обстоятельно.
— Да будет это угодно творцу вселенной! — сказал дон Педро, усаживаясь. — Знаю, однако, эта радость будет столь краткой и восторг столь мимолетным, что покажется мне крохотной точкой ваше пребывание в сем городке — не земном обиталище, но чертоге небесном, ибо по нему ступают ножки богини.
— Ну, что ж, — молвил маркиз, — расскажите-ка нам для начала, кто вы, ибо, вступая в беседу с людьми мало знакомыми, мы легко можем совершить неловкость и нарушить приличия, задев их личность.
— Этого не может случиться, — сказал ряженый кабальеро, — однако для того, чтобы мою любовь и желание служить вам подкрепить сведениями о моем происхождении, прошу меня выслушать.
В древние времена королевством Галисией правили графы, а позже — короли. Одним из них был Гундемаро, владыка этого края, дважды овдовевший и передавший впоследствии престол инфанте Теодомире, которая, став королевой, была прозвана «Волчицей»; она вступила в любовную связь с красавцем Рекаредо, одним из знатнейших дворян Галисии, всегда проживавшим при дворе; приходился он королю дальним родственником, но был человеком весьма близким к особе монарха, что и открыло ему доступ в покои инфанты, а также в ее объятья. От этой любовной связи родился я; когда пришло время появиться мне на свет, король случайно находился в комнате дочери; начались у нее боли, и она как первороженица не сумела их скрыть от отца, который, правда, приписал их другой причине. Служанки — тоже не знавшие, что с нею, — отнесли ее на ложе, и через несколько часов она родила, извергнув меня в мир, дабы я узнал его жестокость. Приняла роды одна из служанок, посредница влюбленных, и, взяв меня на руки, пошла передать своему брату, загодя для этого призванному, но, как выходила она из покоя инфанты, ей встретился король, шедший проведать дочь; испугавшись, что он может полюбопытствовать, что это она несет в юбках, служанка, не долго думая, вернулась, спустилась в сад и, выйдя через калитку к реке Силю, бросила меня в воду в плетеной корзине, а инфанте сказала, будто передала брату, как было условлено; я в корзинке плыл по кристальной глади спокойной реки, как вдруг волны расступились, корзинка ушла под воду, и я угодил в объятия самого Силя, который в свите прелестных нимф направлялся в хрустальный свой чертог. Вы, пожалуй, думаете, что это поэтический вымысел, история из тех, какие сочиняют поэты, но поверьте, все так и было на самом деле.
В потаенном том чертоге меня воспитывали нимфы и обучал сам речной царь, желавший, чтобы я во всем достиг совершенства, и не жалевший сил на уроки со мной; я изучил три-четыре языка и в особенности усердно занимался латынью; когда же мне минуло двадцать лет, Амур пожелал возжечь свое пламя в речном царстве, дабы явить свое могущество и беспредельную власть над всеми земными и водяными тварями. В девственном хороводе нимф выделялась одна, снискавшая особую любовь престарелого Силя; звали ее Анакарсия, и отличалась она дивной красотой, настолько же превосходя в прелести и талантах своих товарок, насколько дельфийское светило ярче звезд небесных;[379] с величайшим искусством играла она на всех инструментах, умна была на редкость — короче, во всем являла чудо совершенства. В эту-то красавицу я влюбился и потерял покой с той минуты, как бог-малютка ранил мое сердце стрелами ее чарующих очей; объясниться мне было нелегко, обитательницы хрустального чертога почти никогда не оставляли нас наедине; но вот однажды, когда все нимфы отправились на заседание академии музыки и поэзии, коими они развлекали старца Силя, прелестная Анакарсия притворилась больной, ради того лишь, чтобы я мог поговорить с нею; я был предупрежден заранее и поспешил в ее покой, где красавица лежала на пышном ложе, снежным сиянием своего тела посрамляя белизну простынь и красою затмевая само солнце; увидав ее, я смутился, что естественно для истинно любящего; однако чуть погодя набрался смелости и, запинаясь, выговорил следующее:
— Очаровательная нимфа, краса водяного нашего чертога и гроза для душ, уязвленных твоей прелестью! Моя душа, с тех пор как глаза тебя узрели, попала к тебе в рабство, и я над нею уже не волен; она твоя, твоею хочет быть, распоряжайся же ею как даром, поднесенным с искренней любовью и пылкой страстью. Великую милость оказала ты, предоставив случай открыть мои любовные терзания; теперь ты о них знаешь, нежели соблаговолишь от них исцелить, я буду счастлив, что удостоился такого блаженства.
Прекрасная Анакарсия меня любила и на нежные мои речи ответила столь же нежно, вселив в мое сердце отраду и надежду на милости более заманчивые; но увы, судьба решила иное: тихоструйный Силь, заметив мое отсутствие в академии и не видя там своей красавицы нимфы, поспешил к чертогу взглянуть, что она делает; украдкой приблизившись, он подслушал всю нашу любовную беседу и в гневе решил пресечь мою дерзость — прозрачные воды нахлынули на чертог, дверь покоя, где обитала нимфа, раскрылась, и старец Силь вышвырнул меня оттуда на берег реки.
— Гундемаро, — донесся до меня голос из водяной пучины, — ты потомок королей, хотя скипетр уже давно не в их руках и владеет им монарх из другого рода; ты родился язычником, теперь избери религию, какая тебе по душе, и, знаю, ею будет та, что процветает в сем королевстве, принадлежавшем твоим предкам; изгнав тебя из моих владений, я поступил справедливо — я не могу допустить, чтобы предалась греховной любви нимфа, посвятившая мне свою невинность взамен за опеку и покровительство; живи отныне в мире, который тебе ближе, и верь — я всей душой желаю тебе удачи и буду постоянно тебе помогать.
Голос умолк, и река, на миг разбушевавшись, тотчас успокоилась, будто ничего не произошло; я огляделся и увидел, что нахожусь в огороде, на грядке с петрушкой; сочтя это доброй приметой, я решил назвать себя соответственно и позже, приняв крещение, взял себя имя дон Педро Хиль де Галисия, по названию королевства, где правили мои предки, чей род, как узнал я из достоверных преданий, угас четыреста лет тому назад. Вот кто я и почему именую себя «граф де Огород», полагая, что там моя вотчина и что человеку столь знатного рода не подобает жить без титула, как простому идальго. Свое имя я назвал, о своих предках объявил, и ежели, о благородный маркиз, я достоин служить сей дивной красавице, сей чаровнице очей и храму всех совершенств, жду на то соизволения вашего, надеюсь на согласие ваше; внезапно вспыхнувшая страсть молит вас не отказать, в противном случае я лишу себя жизни, и тогда погибнет славнейший рыцарь Европы и самый знатный родственник нашего католического короля Филиппа.
На том он закончил свою речь, сопровождавшуюся такими страстными вздохами и нелепыми гримасами, что маркиз и красавица дочка с трудом удерживались от. смеха. Фелисиано только диву давался, до чего доводит любовь, — умнейший человек, чье суждение в военных делах почитали непререкаемым, изображает безумного и строит из себя шута, чтобы ближе познакомиться с дамой и начать ухаживать за ней. Когда маркиз несколько успокоился — его прямо-таки трясло от сдерживаемого смеха, — он сказал:
— Сеньор дон Педро Хиль, славный и буйноцветный граф де Огород, с величайшим удовольствием слушал я рассказ о вашей особе, о необычном вашем рождении и воспитании, и когда б он исходил не из уст столь почтенной особы, я, право, подумал бы, что вы плетете небылицы, вроде тех, какие изобретают сочинители рыцарских романов, где мужчины и женщины силою волшебства живут по пятьсот лет; однако я не могу не поверить столь благо-огородному кабальеро, да еще с графским титулом, который придает блеск и внушает почтение; ваши достоинства покорили меня, я постараюсь до конца своих дней сохранить вашу дружбу и сожалею лишь о том, что я не житель сего края, — тогда я мог бы постоянно находиться вблизи вас; но, сколько пробуду здесь — а сие зависит от воли императора, — я всегда к вашим услугам; что ж до моего согласия, чтобы вы служили Маргарите, даю его не обинуясь, а ей дозволяю принимать ваши услуги, столь для нее лестные; однако знайте, она помолвлена со своим двоюродным братом, уже послали в Рим за разрешением, и как только оно прибудет, состоится свадьба; преграда эта, надеюсь, не позволит вам преступить границы; весьма огорчен, что не знал вас раньше, — тогда бы, через столь знатного зятя, моя фамилия имела бы честь породниться с королями Галисии; обычно ухаживанье имеет целью брак, тут это невозможно, а без такой цели будет мало радости и вам, и жениху, что ждет Маргариту.