Но мир устроен чуть сложнее, чем кажется спортсменам. Году примерно в 1953-м, после очередного избиения младенцев на пустыре возле школы, кто-то пробрался ночью в святая святых “Nordic centre” и осквернил драгоценную урну, до краёв наполнив её уриной.
Молва, разлетевшаяся по деревне, приписала это кощунство 12-летнему Натану, о котором было известно, что мальчик умеет не давать себя в обиду.
Но ленивая полиция не нашла свидетелей. Сам Натан категорически отрицал причастность к делу обоссанного праха. И отрицает до сих пор. По его словам, вся эта история – миф, вымысел, приплод воображения его сверстника и лучшего друга, Алекса Шуматоффа, потомка новгородских бояр, а ныне – известного канадского писателя.
Весёлый поток информации прилетал ко мне на почту из-за океана, пока я телепался на перекладных через Западную Сибирь, Урал, Поволжье и Среднерусскую возвышенность.
Байки мистера Фарба скрашивали мою одиссею. Я делился ими с водителями, они хохотали, вспоминая случаи из собственной жизни, как они тоже что-то осквернили, обгадили, куда-то вляпались, мужчинам всегда есть, что рассказать, – особенно о представителях власти. Этот сюжет повторялся навязчиво. За время пути мне трижды (один раз до Урала и два раза – после) пришлось слушать легенду про гаишника и золотой дождь. Так мы смеялись, приближаясь к Москве в облаке мифа.
Мой последний водитель, казанский парикмахер 40 приблизительно лет, ехавший покорять столицу, всерьёз уверял меня, что в юности он “писал на Сталина”, на его могилу у Кремлёвской стены – за всех своих предков, которые “сдохли в Сибири”.
Татарин высадил меня на МКАДе, где кончалась зона халявы. Но я уже так привык рассчитываться за проезд историями, что спокойно поехал зайцем на автобусе до метро. Через пару остановок вошли контролёры, двое мужчин среднекризисного возраста, которые сразу направились ко мне: видно, глаз у них намётанный. А я, хоть и заяц, но ленюсь быстро бегать. Сижу как вкопанный с блуждающей улыбкой на небритом лице. Какой билет? Куда мчишься, птица-тройка?
Они мне говорят: спускайтесь с небес на землю и покажите документ – проездной, либо удостоверяющий личность. Я отвечаю: милые, было бы что удостоверять! Как можно, не кривя душой, называть себя личностью в этом полицейском государстве? Смеётесь вы, что ли? Посмотрите на нас троих, случайно встретившихся в автобусе 1169, в исторической ретроспективе! Брежнев обслюнявил наше детство, Горбачёв обманул мечты, Ельцин пропил нашу молодость, Путин украл всё остальное. Удивительно ли, что мы не достигли в жизни ничего такого, чем можно похвастать в социальных сетях? Так что не спрашивайте моих документов! Считайте меня человеком без свойств.
Хотелось бы знать, говорят контролёры, что вы делаете с таким мировоззрением в наших краях? Чем занимаетесь? Вы артист? Не угадали, я обычный писатель-невидимка. Надо же, никогда не видели! Вот и хорошо! Давайте продолжим не видеть друг друга, это лучше, чем ненавидеть, и разойдёмся по своим делам. Лично мы не против, отвечают мужчины, но у каждого из нас на груди висит недрёманное око видеорегистратора, и расстаться нам с вами невозможно по техническим причинам. Понимаю: Большой брат. Да, очень большой. Идёмте устанавливать вашу личность в полицию. А где это? Да тут рядом, на станции метро. Под разговор мы как раз доехали до нужной остановки.
Покидаем автобус, углубляемся под землю, бесплатно минуем турникет, скребёмся в дверь участка. Нам не открывают – никого нет дома. Чтобы не скучать, убиваем время разговором о политике. Крымнаш, Сирия, Трамп, Навальный. Имеют ли мои вергилии оригинальные суждения по данным вопросам или загипнотизированы телевизором? Контролёры высказываются обстоятельно, невзирая на лица, и даже слегка приоткрывают душу.
Наконец появляются люди в форме, с батоном хлеба и двумя бутылками кока-колы. Мои новые друзья объясняют цель визита: пробить зайца по базе. У нас, отвечают полицейские, интернет отключён за неуплату. Извините! Ну, раз такое дело, улыбаются контролёры, мы вас больше не задерживаем. Оревуар. А потом вдруг добавляют: плюньте на литературу, вливайтесь в наш коллектив, где так не хватает людей с широким кругозором. Потрясённый до основания, обещал подумать.
Итого: 1) без билета проехал на автобусе и на метро; 2) заглянул во внутренний мир посторонних людей; 3) увидел жизнь в новом свете.
Вывод: день удался.
Мораль: так встречает героев автостопа столица нашей родины.
По жёлтой и оранжевой веткам метрополитена (Кстати, почему их называют “ветками”, а не “корнями”? Они ведь под землёй.) я добрался до “Бабушкинской”, где ждал меня друг Серёга Ташевский. На машине и с ветерком мы примчались в Челюху, под сень подмосковных сосен, на проспект Старых Большевиков. Серёга рассказывал местные новости – как недавно он межевал с соседями участок и обнаружил пять квадратных метров ничьей земли, которая не значится ни в одном кадастровом плане. Я предложил объявить это место Пляс Нигде и установить на нём флаг одноимённого поэтического фестиваля, который должен валяться где-то в сарае Ташевского. Мы полезли в сарай, но флага не нашли, вместо этого обнаружили бутылку домашнего кальвадоса, что было даже лучше, и немедленно выпили за встречу, поминая знаменитых шпионов, которые в разное время владели дачами в этом посёлке, – Кима Филби, Рихарда Зорге и других. Для иностранных агентов Челюха – это просто земля обетованная.
Утром, разлепив глаза и собираясь в аэропорт, я получил от пражского редактора вопрос “как там у нас дела с этим твоим фотографом?”. Честно ответил, что в биографии своего американского героя продвинулся до того места, когда он едет покорять Нью-Йорк, попадает на тусовку хиппи и впервые в жизни видит девушек с голыми сиськами, танцующих рок-н-ролл. “Ты лучше про новосибирскую выставку спроси”, – посоветовал редактор. “Спрошу, разумеется, но постепенно, по мере развития сюжета”. Прага укоризненно замолчала. Кажется, там считают меня идиотом.
Чтобы сэкономить немногочисленные деньги, я на электричке доехал до Ярославского вокзала, прокатился под землёй по красному и зелёному корню, вылез на “Речном вокзале” и дождался обыкновенного, за 30 рублей, автобуса, который возит в Шереметьево тружеников аэропорта.
Набитый под завязку автобус делал кучу остановок, но я выехал сильно заранее и рассчитывал успеть в Париж, хотя был готов к любой неожиданности.
С авиацией у меня всё сложно. То самолёт развернётся в небе, как бумеранг, то разговор о правах человека, некстати начатый в Домодедово, закончится вызовом полиции прямо к трапу воздушного судна.
Однажды я даже почувствовал себя героем святочного рассказа.
Была у русских писателей в XIX веке традиция под Рождество… нет, не в баню ходить – сочинять истории о том, как сначала всё было плохо, а потом вдруг стало хорошо – благодаря вмешательству светлых сил через посредство добрых людей. Иногда в этом жанре выступает сама жизнь.
Однажды в Италии, 24 декабря 2011 года, я собирался лететь из Бергамо в Ригу, оттуда в Москву, а затем в Сибирь, чтобы встретить Новый год в окружении своих детей. Билеты были куплены заранее.
Быстрый шаттл доставил меня в аэропорт. Погода была прекрасна, пели птицы, и итальянцы гуляли повсюду в белых штанах. Температура воздуха в этот день составляла 24 градуса тепла. Шаттл высадил пассажиров у дверей терминала, прямо за ними располагались стойки бюджетной авиакомпании “Ryanair”, которая торгует билетами из Бергамо в Ригу за 15 евро.
Гордо кидаю на стойку регистрации краснокожую паспортину. Клерк лениво берёт документ и спрашивает: “Boarding pass?” Я расслабленно отвечаю: нет у меня, мил человек, посадочного талона, но я уверен – i’m sure – что ты его сейчас напечатаешь. “Sure, – кивает клерк. – Forty euros”. На этом месте расслабленность покидает мою нервную систему. Сколько-сколько? Перелёт – 15, а бумажку напечатать – 40?! “Yes! – отвечает клерк. – That’s a rule. If you didn’t make on-line check-in, you should pay 40 euros”. А если у меня нету? (У меня и правда не было – потратился в Ватикане на пиво.) “It’s only solution”, – говорит райэнэйровец, что в переводе означает “это твои проблемы, чувак”, и теряет ко мне интерес.
Имея бледный вид, заламываю руки в центре зала. Если сейчас прощёлкать рейс на Ригу, самолёт в Москву улетит без меня, и на сибирский рейс я тоже не попаду. И восстановление этой авиацепочки под самый Новый год обойдётся в бог знает сколько денег, которых нет. И мои дети останутся без подарков. Стало быть, only solution – найти деньги здесь и сейчас.
С отчаянной решимостью фланирую вдоль стоек регистрации, заунывно повторяя “anybody fly to Riga?”. Вежливые люди отвечают: пардон, мы в Лондон, Марракеш, Шарлеруа – там интереснее, чем в вашей скучноватой Риге. Но я не сдаюсь, продолжаю заклинать пространство.
И наконец – подействовало. Милая девушка в ситцевом платье в синий горошек откликается по-русски: я лечу, а что? Не в силах быть галантным, говорю прямо: одолжите денег! Она смотрит на меня голубыми глазами и открывает сумочку: вот, возьмите. Я не до конца могу поверить, что такое бывает. Спрашиваю: как вас зовут? Это, конечно, глупо прозвучало, сначала: “дайте денег!”, а потом: “как зовут?”. Она отвечает: Надежда. Что?! Нет, так вообще не бывает, чтобы незнакомка, при этом Надежда, платье в горошек, и вот так сразу 40 евро. Это всё-таки сон… Иду на посадку, сомневаясь в реальности происходящего.
В Риге меня встречал Юра Фатеев, бывший замечательный томский, а на тот момент замечательный рижский художник. Большой, высокий, с чёрной бородой и пронзительным взглядом, похожий на киноактёра Петренко. Когда-то давно, в прошлом веке, великий режиссёр Параджанов пытался соблазнить моего друга в трущобах Тбилиси, ласково называя его “мой Грышка Распутин”. Но Юра отказал режиссёру, как настоящий сибиряк.
Не виделись мы года три. И только успели обняться, я сразу говорю: Юра, одолжи 40 евро! Достала меня эта цифровая мантра. Но что делать? Надо возвращать долг Надежде. Юра вынул из банкомата латы (латвийскую валюту, которая тогда ещё была в ходу), мы дождались мою благодетельницу, низко раскланялись и растворились в ночи, попивая граппу. Краем глаза я успел заметить, что к бедной девушке из-за жёлтой линии бросился молодой человек с букетом нарциссов, видимо, её бойфренд, которому не терпелось узнать, за какие заслуги два богемных типа суют деньги его Наденьке.