– Ямайский ром, – объявил бармен. – Я угощаю. – И разлил на троих.
– Мерси, месье! Следующая за мой счёт.
– Мерси а ву, месье!
Чин-чин. Ваше здоровье. Какой стильный чувак. Как ладно армянское, турецкое и французское соединяется в образе беспечного парижанина в белой рубахе, небрежно выставляющего незнакомцам выпивку, увлекая их в алкогольное плавание по Карибскому морю.
– Да, армяне – это не французы, – сказала Инга.
– С этим не поспоришь. Трезвая логика.
– Вот я и хочу оставить её в Индии. Расскажи что-нибудь индийское, из своих путешествий.
Прежде чем исполнить желание Инги, я сделал следующий ход в игре с армянином – и угостил всех доминиканским “Diplomatico”. Действительно: тонкий, дипломатичный, без этой резкой кубинской революционности. Мне начинало казаться, что я начинаю разбираться в оттенках рома, и понимаю теперь, какая гадость “Old Monk”, который варят в Индии, – но приходилось его пить во время зимней поездки по Гималаям, две тысячи метров над уровнем моря, в отелях не топят, горячей воды нет, после захода солнца температура падает ниже ноля, и только “Старый монах” спасает в ледяном аду гостиничного номера. Но индийскому рому здесь не было места, разве что на полу, и я решил рассказать историю балерины из Риги, четыре недели танцевавшей где-то в Кашмире перед духами смерти. Историю я немного приукрасил, добавил мистического секса и мусульманских террористов. Инга переводила бармену мой рассказ, он слушал внимательно, глядя на неё с лёгкой улыбкой, и сочувственно кивал головой в нужных местах.
Когда я закончил, Инга сказала, что это напоминает фильм одного русского режиссёра, с необычной фамилией, которая вылетела из головы. Раз в году на канале “Сен-Мартен” проходит фестиваль кино из России, и почти всё, что она там видела, было хорошо, и вот эта картина про Индию и танец ей тоже понравилась, но фамилия вылетела вместе с названием фильма. Всё-таки пить вредно. Алкоголь – растворитель памяти. Она чувствует себя ромовой бабой и просит ей больше не наливать.
Я возразил, что она – ромовый ангел, но Инга всё равно сошла с дистанции. А мы с барменом только входили во вкус и набирали обороты.
– Анкор, Анкара! – стучал я по стойке пустым бокалом.
– Я из Стамбула, – гордо отвечал он, наливая обжигающий, как поцелуй мулатки, ром с островов Тринидад и Тобаго.
– Вслушайся в это название: Троица и Табак. Какая сладкая парочка! Давай придумаем любовную историю, здесь и сейчас. Она жила на Троице, он – на Табаке, и однажды, под жарким тропическим солнцем они…
– Встретились на середине пролива?
– Точно! Она упала с парома, он отбил её у стаи кровожадных голубых акул…
– Ты уверен, что они водятся в Карибском море?
– Не уверен, но читательницам любовного романа можно впарить и не такое. Давай пришпорим фантазию и напишем, что героиню атаковали электрические скаты. Они били несчастную током. Её прекрасное смуглое тело трепетало в голубой воде… нет, в лазурной волне. А он…
– Его тоже должно было шарахнуть.
– Ещё как! Стоило ему дотронуться до неё, как голубая молния пронзила… нет, соединила их тела в судороге электрической страсти.
– А говорил, что не можешь писать для женской серии.
– Да. Но, по закону жанра, должна быть разлука: парень находит девушку, парень теряет девушку. Спасённую отвозят в госпиталь. Никто не знает её имени. Она без сознания. На следующий день спаситель является её навестить, и ему говорят, что девушка пришла в себя и уехала в неизвестном направлении на белом лимузине с откидным верхом и жгучим брюнетом за рулём… Месьё, дё ром де Барбадос, силь ву пле. Дё! Ву савэ, мадемуазель оржё. Ля…Одесю. Си[8]. “Mount Gay”. Сантэ, месье! На чём я остановился?
– Он, она и ещё один он.
– Нет, не так. Всё намного сложнее. Их было гораздо больше – мужчины, женщины, ангелы, нимфетки и другие объекты желания. В этой жизни хочется всех попробовать, не се па? Иначе для чего мы здесь, как не для собирания любовного опыта, ведь смерть неизбежна… Сами знаете… каково это – проснуться одному и почувствовать, что дело – табак, время тик-так, и ответа на вопрос, зачем живёт человек, как не было, так и нет…
– Кажется, ты потерял сюжетную линию.
– Да что ты! Это говно всегда под рукой. После госпиталя наш легкомысленный герой отправился в бар и встретил другую. Она танцевала… то, что всегда танцуют в барах на островах Тринидад и Тобаго… Кожа её светилась, как луна. Ноги уходили в космос. А взгляд был – как выстрел из пистолета… Разумеется, её любовь продавалась…
– Почему “разумеется”?
– Ну… она была девушка бедная, а в бога не верила.
– Я подхожу под это описание.
– И ещё миллионы подходят.
– Не надо прятаться за обобщением. Зачем тебе миллион бедных девушек, не верящих в бога?
– На самом деле нашего героя интересовала только одна женщина. Просто он не знал её имени. Мы все тут пережили удары электрических скатов и понимаем, как это нелегко – найти единственную… По-своему он был честным человеком, у каждой спрашивал: это ты? Каждая отвечала: да, это я, а ты что думал? А он думал, что они прикидываются… Но никому не открывал своих мыслей. Скажем прямо, он и сам был тот ещё Лжедмитрий… кстати, я считаю, что мы давно не выпивали…
Бармен встал в позу фехтовальщика и сделал выпад новой бутылкой – “El Dorado” с Гайаны. Это был роковой удар в нашей ромовой дуэли. Складывать слова в наилучшем порядке становилось всё труднее.
– И, возвращаясь к нашей любовной истории… он предложил ей всё, что у него было, – а у него не было решительно ничего: ни серьёзных намерений под ногами, ни твёрдой почвы в голове, только желание небесных миндалей. Вряд ли он был первым, кто подкатывал к девушке с таким заманчивым предложением. Разумеется, она сказала: иди ты в жопу… точнее, она подумала: иди ты в жопу. Слова прозвучали какие-то другие, о том, что надо разобраться в себе, поехать на край света, например, в Индию, к мудрым йогам, которые всю жизнь сидят в позе лотоса и терпеливо ждут бедную девушку, не верящую в бога, чтобы вправить ей мозги…
– И это всё она сказала ему в баре?
– А почему нет? Бар – святое место, практически исповедальня, за этой стойкой мы – как перед алтарём. Посмотри на этого юношу из Стамбула. Он тут не просто так: он причащает потерявших веру, поднося им чаши Грааля, одну за другой… Один поэт из Карабаха мне говорил, что Армения приняла христианство за три века до Рождества Христова. Поэтому любой армянский бармен круче архиепископа и обладает властью связывать, развязывать и вязать… в смысле, не на спицах, а на небесах. И языки развязывать тоже. Вот он, перед нами, держит в руке бутылку бермудского рома “Goslings”, готовый причастить нас тайн. Что может помешать нам причаститься тайн?
– Наверное, кто-то другой?
– Ну да, конечно! Бермудский треугольник… Всегда есть Другой… напишем это дурацкое слово с большой буквы… которого она не может забыть. Потому что он разбил ей сердце, в тот редкий момент, когда оно не было спрятано в надёжном месте. Это ведь у всех так, у тебя, у меня… Старая любовь откапывается из неглубокой могилы и стучит в дверь в самый неподходящий момент. Здрасьте! И каждую следующую любовную историю это обстоятельство делает грёбаным зомби-хоррором. Кель орёр! Эй, Стамбул, подай гаитянский ром! Да, вон тот, “Barbancourt”. Выпьем за влюблённых зомби!
Мы выпили, и табурет подо мной качнулся. Словно потерпевшего кораблекрушение, меня выбросило на спасительный берег барной стойки, в которую я упёрся локтями. Кажется, наше плавание подошло к концу; во всяком случае, деньги закончились. Армянин что-то сказал, Инга рассмеялась и перевела.
– Он говорит – не знал раньше, что русские так похожи на французов: только и делают, что говорят о любви. Только это и делают.
– Скажи ему, что я ебал Ноев ковчег на вершине Арарата.
– Фу!
На рассвете было похмельно, головоломно, стыдно и невозможно больше спать. Я не мог вспомнить, как мы вернулись домой, и решил, что трудотерапия будет достаточно суровым наказанием за вчерашнее. Устроился на балконе и на скорую руку написал для “Свободы” историю Фарба. Очень торопился, казалось – сейчас умру, и надо успеть заработать хотя бы на скромные похороны. Отправил текст, выпил воды из оранжевой пластмассовой лейки для растений. Заодно полил растения. Выкурил напрасную утреннюю сигарету и почувствовал, что сейчас точно умру. Но тут в телефоне брякнул месседж. Редактор из Праги откликнулся фейерверком восторженных смайликов. Это лучший текст, который я присылал за всё время! Настоящая удача! Из этого можно сделать целый роман. Три восклицательных знака, пять скобочек. Ну да, конечно, вот прямо сейчас и займусь романистикой, только поблюю немного.
В тот же час текст, озаглавленный “Сеанс американской магии в советской Сибири” был опубликован на сайте и “расшарен” (так это у них называется) в социальных сетях. Через полчаса из Франкфурта написал мой старый друг Толик. Вау, написал он, давай делать кино про Натана! Я найду деньги, мы поедем в Америку и в Сибирь…
Что с ними сегодня? Магнитная буря или ретроградный Меркурий вошёл в созвездие Белочки? Роман, кино… Может быть, сразу – чего мелочиться? – отольём нашего героя в бронзе?
– Как ты себя чувствуешь? – крикнула Инга из комнаты.
– Никак. Извини!
Она сказала: да ладно, брось, бывает, ром – штука коварная, но ванна тебя спасёт. Быстро собралась и убежала за покупками, у неё был длинный список: хинди-французский разговорник, крем от солнца, чёрные очки и многое другое, необходимое для путешествия на край света.
В ванной висело два зеркала – злое и доброе – с морщинами и без морщин. Ровно напротив друг друга. Очень полезная медитация. Посмотришь на себя в злое – там картина распада, лицо мешковато сидит на черепе, и смерть неизбежна. А в добром – ты ещё ничего, жизнь продолжается, и надо бы, наверное, подстричься у арабского парикмахера на площади Сталинград. Думаю, дело в том, что ртуть ядовита, и чем больше её в амальгаме, тем резче и безжалостнее зеркало предъявляет смертному картину распада. Добрые зеркала близоруки, как последняя любовь. Я разместил себя в пространстве ванной комнаты таким образом, чтобы выстроить протяжный коридор отражений, чтобы добро отражало зло, отражающее добро, отражающее зло… и самочувствие понемногу начало выпрямляться.