После душа почувствовал себя одушевлённым предметом, захотелось кофе. Открыл холодильник, понюхал камамбер. Нет, только не это! Позвонил Толику. Ты серьёзно – насчёт фильма? Да, конечно, уже зафрендился с Фарбом и пишу заявку на грант. Думаешь, дадут? Не сомневайся, это ведь документалка, денег надо совсем немного, по немецким меркам. Кстати, у тебя виза в Америку открыта? Кажется, да. Ну и отлично. Пока-пока.
Люблю, когда события развиваются стремительно, не требуя моего вмешательства. Наверное, старый друг знает, о чём говорит. Он живёт в Германии уже двадцать пять лет, знаком с великими режиссёрами, с Вернером Херцогом, например.
Любительское кино Толик начал снимать ещё в Советском Союзе, где мы проводили нашу совместную юность. Сколько его помню, он всегда ходил с камерой “Красногорск”, даже на свидания. А в 1988 году его посетила гениальная идея – сделать ремейк фильма “Пролетая над гнездом кукушки”. Он уговорил меня и поэта Макса Батурина, нашего большого общего друга, втроём лечь в сумасшедший дом. По режиссёрскому замыслу, мы, как главные герои, должны были получать аминазин и электрошок – за плохое поведение, Толик – снимать всё это на плёнку, и в результате получится шедевр, который жюри Каннского фестиваля не посмеет не увенчать лаврами. Звучало духоподъёмно, вот мы и согласились. До электрошока, правда, не дошло, времена уже наступили травоядные, – нас просто выкинули из психушки через две недели как симулянтов. Но было интересно. Новые впечатления, новые знакомства. Сеансы трудотерапии, во время которых мы и другие безумцы собирали ёлочные гирлянды; с тех пор, когда вижу новогоднюю ёлку, сразу вспоминаю неисцелимых людей в зелёных пижамах и чёрных тапочках с инвентарными номерами, запах кислой капусты из хозблока, памятник академику Павлову перед зданием больницы, “девочек” из буйного отделения, водивших вокруг академика хоровод… Это я к тому, что у нас с Толиком давний опыт творческого сотрудничества, и я в него верю. Мы всё можем, если захотим.
Когда Инга вернулась, нагруженная покупками, и услышала мои новости, то предложила отметить это дело чаепитием. После вчерашнего позора я не имел права возражать. В морозилке хранилось рождественское имбирное тесто из Эстонии. Инга сказала, что мы приготовим пипаркоки – национальные пряники, умение печь которые является условием получения эстонского гражданства для русскоязычных девушек. Гражданство у неё было.
Поскольку наша жизнь проходила под знаком Индии, мы скачали из интернета и распечатали на принтере изображения Шивы, Рамы, Кришны, Кали и Ганеша, которые аккуратно выреза́ли по контуру маникюрными ножницами и использовали как лекала для пряничных форм. После запекания фигурки напоминали золотисто-коричневых жуков.
Это был наш последний совместный вечер перед отъездом Инги. Или предпоследний? Мы сидели на кухне, пировали с богами, надкусывали их и смаковали.
– Тебе что больше нравится – ручка Шивы или ножка Кали?
– По-моему, хоботок Ганеша бесподобен. Попробуй!
– Как ты считаешь, не подгорели?
– Отлично прожарились. Хрустят и тают во рту.
– Я надеюсь, они на нас не обидятся?
– Эти кусочки теста? Ну, ты даёшь! А ещё называла себя атеистом.
На всякий случай мы не стали выбрасывать недоеденных богов; уважительно сложили их в самую красивую тарелку, изображающую севрский фарфор, и поставили в красном углу, под репродукцией картины “Пылающий жираф”. Затем я дал Инге несколько полезных советов для путешестви: типа не садись в первый тук-тук, торгуйся решительно, памятуя о том, что цены завышены в 50–10 раз, не старайся убить каждого микроба, заливая всё вокруг санитайзером, – невроз гигиены через неделю пройдёт, и ты внезапно обнаружишь себя на базаре, поедая руками что-то невероятно вкусное, да, конечно, рано или поздно дизентерия настигает каждого путешественника, но люди с хорошей кармой, как правило, отделываются несколькими часами поноса. Пардон за подробности.
В ответ Инга посвятила меня в правила местной жизни. Говори “бон жур” до захода солнца и “бон суар” после, употребляй артикли, сортируй мусор, консервные баночки следует мыть перед тем, как выбрасывать, поливай растения и не удивляйся, если в дверь постучится женщина по имени Гортензия, это моя старинная подруга, чудачка из Португалии. А поскольку ты не умеешь прыгать через турникеты в метро, я дарю тебе проездной билет Navigo, ты должен наклеить туда своё фото любого качества, потому что это именной документ, иначе контролёры могут докопаться, они страшные люди, и перед ними ты всегда не прав.
На следующий день я проводил её в аэропорт. Пиши письма, не забывай про эпистолярный роман. Внутри каждого из нас живёт бабочка, и не надо бояться щекотки.
Жорес – Монмартр
Брезжит утро на окраине Парижа. В хипповской резервации за колючей проволокой кричит тайный петух. Открывается булочная на пересечении Crimée и Jean-Jaurès. Зачем они убили Жореса? Зачем поплыли в Крым воевать?
Вдоль канала иностранец идёт за хлебом с тревогой школьника, не выучившего урок. Какой там нужен артикль перед словом “традисьон”? Мужской или женский? Ошибёшься – и будешь, как грузин из анекдота: “один кофе и один булочка”. Без артикля вообще позор – лучше прикидываться немым. Но сегодня повезло – угадал правильный вариант. Улыбнувшись, как родному, продавец наградил горячей длинной хрустящей традиционной булкой. Она чуть дороже багета, зато не так стремительно засыхает. На другой день вполне годится в пищу.
Домой возвращаюсь с тёплым бумажным пакетом и хорошей самооценкой. Как мало человеку надо. В холле пожилая дама с верхнего этажа. Урок номер 2. Непринуждённая беседа в ожидании лифта:
– Мадам, вы не находите, что сегодня утром на улице холодно, как в Сибири?
Она просияла. Ещё бы! Дикарь заговорил человеческим голосом. И тут же затараторила как пулемёт:
– К сожалению, я не была в Сибири. Но несколько лет жила в Боливии. Мой покойный супруг был секретарём нашего посольства в Ла-Пасе. А вы знаете, как называют Ла-Пас? Кладбище иностранцев. Этот ужасный город находится так высоко в горах, что дышать почти нечем, и так холодно по утрам! Я умоляла Поля написать в министерство, чтобы ему дали место в более приличной стране, пока я не умерла от кислородного голодания. Но только в 1974-м, после смерти Помпиду, когда к власти пришёл Ширак, Поля отправили в Таиланд налаживать культурные связи.
Внезапно проснувшийся внутренний переводчик транслирует эту ахинею с точностью мидовского синхрониста. Где он был вчера, когда симпатичные девчонки болтали у входа в бар “Весёлая корова”? Значит ли это, что ко мне пришла старость? Лифт останавливается на четвёртом этаже.
– Хорошего дня, мадам.
– И вам хорошего дня! Так приятно было поболтать.
Сварил кофе, хрустя булкой, полез в интернет, чтобы уточнить предположение, мелькнувшее в лифте. Да, точно. Первая “Эммануэль” вышла на экраны в 1974 году. Мадам была молода и любила кино. Прекрасное было время. Таиланд на экране, много солнца, красивые песни, любовь.
А что у нас в почте? Две новости: плохая и не очень. Редактор самолётного журнала просит “доработать статью в более привычном для нас формате”. Что он этим хочет сказать, я не понимаю. Пусть идёт в лес со своим форматом!
Второй мейл – из Барселоны. Не у каждого иностранного агента есть литературный агент. У меня есть, и сегодня она прислала письмо с весёлыми смайликами. «Глянь, что делается! – сообщает агент. – Сам Великий Критик хвалит твой роман на „Медузе”. Ликуй, босота!»
Открыл ссылку: и правда – меня треплют по плечу. Язык, снисходительно пишет ВК, весьма хорош, читать приятно, герои потешные, бегают туда-сюда, вот только сюжетная линия недоразвита, хромает и теряется в зарослях повествования.
На мой вкус, рецензия напоминает приём у доктора, явившегося из XIX века на старенькой машине времени. Нуте-с, прозаик, покажите язык! Так-с, отличный язычок, здесь у нас всё хорошо, плотность текста нормальная, слова-паразиты отсутствуют, а вот сюжетик, батенька, мне что-то не нравится, какой-то он вялый, неразвитый… (Тщательно моет руки.) Ставлю диагноз: магический реализм в запущенной форме. Я бы прописал чтение лауреатов Букеровской премии – очень укрепляет сюжетную линию. А ещё кислород попробуйте… и ванны.
Ладно. Будем считать это моральным успехом. Но где мои деньги? Где грёбаные бабки? Я полгода работал, точнее, нигде не работал, когда писал роман под сенью подмосковных сосен. Друг Ташевский всё это время поил меня коньяком. А детей моих кормил мой отец. Сколько будет продолжаться этот загнивающий капитализм? Авторы голодают, их семьи нуждаются в самом необходимом, их книги тощают и глупеют от недоедания, а издатели тем временем кушают с золота. Почему они думают, что сделали мне одолжение, опубликовав мой труд за просто так? Лицо иностранного агента багровеет от гнева.
Литературный агент успокаивает:
– Пожалуйста, не расстраивайся. Думаешь, тебя одного наебали? В России всех наёбывают.
– Ну, так продай мою душу за границу!
– А я чем занимаюсь? Уже неделю веду переговоры с индусами, которые почти готовы оптом купить права на десять книг нашего агентства. Твою в том числе.
Я невольно представляю невольничий рынок в Бомбее. Потрёпанные штормами галеры, доставившие рабов. Современных писателей, скованных одной цепью грабительского контракта. Издателя в шёлковом тюрбане, который смотрит им в зубы, и размышляет: брать или не брать? Достаточно ли живой товар? Продавец обещает хорошую скидку на всю партию. Бест прайз, мистер! Гуд кволити, фёрст класс!
– Скажи индусам, что я хочу на Гоа, в тихую деревеньку Керим, где море светится по ночам. Пусть оплатят дорогу.
– Слушай, хорош капризничать! Я вообще-то работаю не покладая рук. Вас, гениев, много, а я одна. Сейчас мне нужен от тебя второй роман – для солидности. Пиши, не ленись, и будет нам счастье.