Она посылает ещё пару смайликов перед тем, как исчезнуть со связи.
Выхожу на балкон, закуриваю сигару. Второй роман для солидности – это как второй ребёнок для материнского капитала. Дитя расчёта. Будет ли нам счастье? Ха-ха! Я и так был счастлив, пока не променял жизнь на слова. Хорошо помню тот день, когда моя рукопись превратилась в книгу. Я ходил с дебильной улыбкой, словно девочка из анекдота про школьную экскурсию на стройку…
Оказывается, это был последний безоблачный день в моей жизни. А потом началось: литературные премии, фуршеты с настоящими писателями, книжные ярмарки тщеславия, автограф-сессии, интервью для прессы, накопление символического капитала, не обеспеченного денежными знаками.
Говорили умные люди: живи незаметно…
С другой стороны канала доносятся крики “ан эро́ ан кило́”. Завелась арабская шарманка на площади у пожарного депо. Два раза в неделю там из ниоткуда возникает продуктовый рынок. В первый раз я подумал, что это рэп-концерт, и удивился, почему так рано. С десяти утра похожие на джиннов бородатые брюнеты наполняют пространство драйвом, орут на весь район, зазывая приобрести один килограмм любых овощей или фруктов за один евро! Товар, конечно, так себе, дряблый, лежалый, словно либеральные ценности, но зато какой выбор! Авокадо, манго, бататы, груши, виноград, папайя. Есть даже сахарный тростник. Зелень имеется на любой вкус, от кинзы до укропа, причём укроп дороже, потому что считается экзотикой. В основном его покупают русские. Я в том числе. Продавец широко улыбается: “Spasibo, tovarisch”. Наверное, это цитата из голливудского фильма.
Сегодня я решил потратить свой второй продуктовый евро на папайю. Раз уж вспомнилась Индия. Получил даже не килограмм, а целую коробку ароматных плодов с гнильцой. Не успею, конечно, всё это съесть, но понадкусаю точно. На выходе с рынка уступил дорогу миниатюрной китайской бабушке, запряжённой в большую клеёнчатую сумку на колёсиках. Обычно китайские бабушки приходят на рынок перед самым закрытием и жёстко торгуются, используя всего три-четыре французских слова. Взгляд у них суровый, чувствуется богатый опыт борьбы за выживание в трущобах Шанхая. У старушки, которую я встретил, на лице бледнеет давняя татуировка – один иероглиф на верхней губе (там, где у Гитлера усики) и по одному над бровями. Неужели бабуля – ветеран мафиозной Триады? Или бывшая разбойница из банды мадам Вонг? В любом случае, когда-то она была ого-го. Жаль, не поделится воспоминаниями.
Утащив домой папайю и обеспечив продуктовую безопасность, задумываюсь над следующей проблемой: как разумно истратить три алкогольных евро?
Дело в том, что мой суточный бюджет – пятёрка. Ровно столько стоит пачка сигарет у метро “La Chapelle”. Я привёз из России три блока “донского табака”. Думал, сам выкурю, но неделю назад возле Музея искусств и ремёсел на rue Réaumur пнул ногой что-то, лежавшее в темноте на тротуаре и оказавшееся коробкой доминиканских сигар. Так что теперь я курю сигары. А донской табак продаю французам у “La Chapelle” – и ни в чём себе не отказываю.
От еды, кстати, легко отвыкнуть. Вот без вина невозможно, и без слов. Лучшие книги рождаются в нищете. Достоевский круче Тургенева и Толстого. Ему необходимо было нуждаться для вдохновения. Просаживал деньги на рулетке, чтобы слышать звенящую ноту отчаяния.
У меня тоже что-то звенит в ушах, когда выхожу на очередную прогулку, глядя под ноги, как буддийский монах, практикующий ходячую медитацию. Добрый город Париж каждый день что-то подбрасывает. Сегодня на набережной видел голубя-некрофила, чья грудь раздувалась от страсти, когда он топтал свою дохлую голубицу, которая была уже совсем никуда не годной тушкой. Судя по червячкам, копошившимся между перьями, смерть наступила далеко не вчера, но месье пижон продолжал хранить верность возлюбленной. Он работал лапками и курлыкал, выдавливая из тела подруги зеленоватое желе трупного сока с белой пенкой. Рядом на тротуаре лежали пять евро одной купюрой. Бонус к моему бюджету. Двумя пальцами отнёс бумажку в ближайшую арабскую лавку, приобрёл банку крепкого “Амстердама”. Стал на евро беднее и на пол-литра счастливее.
Но хватит уже о деньгах. Пора на Монмартр. Целый месяц живу в тени этого великого холма – и ещё ни разу там не был.
Для местных жителей он, кстати, женского рода. Парижане называют Монмартр “La butte” – “Горка”.
Залез на Горку и увидел чудо – настоящих живых напёрсточников. Почти на самой вершине, в сквере у подножия статуи кавалера де ла Барра, группа жуликов азартно дурила американских туристок, ошалевших от счастья. В Париже так легко потерять голову. Бронзовый кавалер, наблюдающий за игрой со своего пьедестала, знает об этом на собственном опыте. С ним это случилось в XVIII веке, в 19-летнем возрасте. Надпись на табличке сообщает, что юноша “не приветствовал шествие”. Как легко догадаться, оно было религиозным – с крестами и хоругвями. Молодой горячий де ла Барр и парочка его друзей-атеистов выбрали самый радикальный способ “не приветствия”. Распевая богохульные песни, они плевали (слюной) на священные символы, и кто-то из них вроде бы даже помочился на распятие.
Двое других хулиганов были отпрысками знатных фамилий – их отмазали, а вот де ла Барру не повезло. Круглый сирота, и к тому же при обыске его спальни среди прочей порнографии, нашли “Философский словарь” Вольтера. Страшная вещь по тем временам. Под тяжестью такой улики адвокат кавалера не мог построить защиту на том, что его клиент банально буянил по пьяни. Парень заработал вышку. Его обезглавили топором, привязали к груди “Философский словарь” и собственную дурную башку, а затем сожгли всю эту инсталляцию на костре.
Возмущённый Вольтер написал памфлет, обличающий зверства инквизиции. Текст ходил по рукам и волновал умы. Читатели памфлета запомнили имя де ла Барра.
Великая французская революция реабилитировала безбашенного юношу. Но затем случилось несколько Наполеонов и ещё несколько революций, и всё более-менее устаканилось только через сто лет, когда Третья республика приняла первый в мире закон “об отделении церкви от государства”.
Сразу оживились масоны из ложи “Великий восток”, которые отлили кавалера в бронзе и установили его на Монмартре, ровно перед стройплощадкой, где возводили Сакре-Кёр, сопроводив надписью “противоядие против отравы”. Полвека добрые католики вынуждены были ходить на службу мимо статуи хулигана. В 1941 году правительство маршала Петена, богобоязненные коллаборационисты, осуждённые потом на Нюрнбергском процессе, отправили де ла Барра в печь огненную, и святые отцы вздохнули с облегчением.
Но радость их была преждевременной. В исторической перспективе победили масоны. В начале XXI века парижская мэрия установила новый памятник мученику атеизма, менее пафосный, чем прежний, и чуть в стороне от дороги, ведущей к храму. Так что можно и не заметить. Я бы и не заметил, если бы напёрсточники не выбрали скверик для своих криминальных забав.
Но это ещё не конец сказки про колобка. На Монмартре с атеистом рифмуется святой. Обходя Горку по часовой стрелке, через площадь Далиды, чей бронзовый, надраенный туристами бюст сверкает, как двойное солнце, обязательно встретишь Дионисия Парижского без головы, точнее, с головой в руках. Декапитацию ему устроили древние римляне, чья жестокость обеспечила христианство мучениками на две тысячи лет вперёд. Дионисию усекли главу по доносу друидов, рассчитывавших устранить опасного конкурента. Но случилось чудо: святой не умер после казни, поднял с земли голову, отряхнул пыль с волос и ушёл, не попрощавшись, оставив палачей в замешательстве. Сойдя с Горки, он прошёл ещё несколько километров, кровоточа и проповедуя, пока не упал в том месте, где позже возникло аббатство Сен-Дени.
Интересное было время. Интересные люди встречались на улице в начале нашей эры. Интересно, чем всё закончится? Неужели насморком? Тихим мужским шёпотом сквозь марлевую повязку: извини, дорогая, кажется, это уже не наша эра.
Монмартр – Монпарнас
Я спустился с Горки по восточному склону, добрёл до станции метро “Шато-Руж” и поехал на юг, по малиновому корню, к станции “Данфер-Рошро”, где находится официальный вход в ад. Раньше это место так и называлось: “Barrière d’Enfer”, “Адская застава”, – потом хитрый муниципалитет замаскировал инфернальный топоним фамилией героя Франко-прусской войны, полковника Пьера Данфера-Рошро. Однако все понимают, что имеется в виду на самом деле, и почему здесь всегда стоит длинная очередь туристов.
К счастью, я не Орфей, и мне туда не надо. Неподалёку от метро у меня назначена встреча с эстонским писателем Андреем Ивановым, живым классиком современного русского зарубежья. Я люблю его книги и, как только узнал, что Иванов в Париже, сразу написал ему письмо: дорогой Андрей, мы с вами не знакомы, но я тоже Андрей, давайте познакомимся.
Он ответил, и мы договорились о свидании на Левом берегу, в районе Монпарнас, возле сумасшедшего дома Святой Анны. Когда-то, ещё до войны, в этом заведении лечили электричеством Антонена Арто. Замечательное место. Вход свободный. На территории всё устроено так, чтобы душа отдыхала. Тихий монастырский двор, крытые галереи, античные статуи (многие без головы), тишина и покой. Парковым дорожкам присвоены имена великих людей литературы. Сквер Бодлера, аллея Кафки, галерея Пиранделло, тропа Верлена. Лежал бы и лежал в такой больнице, лишь бы к розетке не подключали.
Андрей с его фантастической эрудицией открыл мне глаза на устройство русского Парижа. Он приехал сюда из Таллина на два месяца, в писательскую резиденцию, чтобы спокойно поработать над романом о парижских эмигрантах сороковых годов, которых соблазняли демоны из НКВД. После триумфа в Ялте, где Сосо обвёл вокруг пальца Жирдяя и Доходягу, генералиссимус окончательно спятил и решил поиграть в возрождение империи. В Со(ветском) Со(юзе) были открыты церкви, и школы разделены на мужские и женские, словно дореволюционные гимназии, но вот беда, настоящих дворян на исторической родине к тому времени почти не осталось – вымерли отчего-то; и тогда Сталин распорядился заманить в СССР немножко эмигрантов для декора имперского стиля.