Но вы, наверное, уже сами читали эту замечательную книгу Иванова, она уже вышла. В отличие от меня, Андрей не тратит время впустую. А если не читали, то не буду спойлерить.
Из психушки Святой Анны мы проследовали к тюрьме Сантэ и осмотрели (снаружи) мрачное здание с окнами-бойницами, окружённое высокой стеной.
Андрей процитировал неизвестные мне строки Набокова:
Бродит боль позвонка перебитого
в чёрных дебрях Бульвар Араго
и объяснил, что мы находимся как раз на бульваре Араго, как бы внутри набоковского стихотворения, примерно на том месте, где состоялась последняя публичная казнь в Париже – здесь гильотинировали плохого русского поэта, который застрелил президента Франции на книжной ярмарке.
Вообразите картину: утро парижской казни, поэт на эшафоте отправляется в бессмертие, плохонькое, дурного вкуса, но всё же – бессмертие, нам и такое за счастье; толпа встаёт на цыпочки, чтобы ничего не пропустить, осуждённого кладут на “барашка”, падает нож, падает в корзину голова – в последний раз! Вы не разобрали, что он сказал перед смертью? У него такое плохое произношение; кажется, он воскликнул: “Фиалка победит машину!”, да, странные вещи говорят люди на эшафоте…
Обойдя Сантэ по периметру, мы обнаружили и подробно изучили ржавеющий у тюремной стены уличный писсуар в стиле ар-нуво. По словам Андрея, такой в Париже остался всего один – объект культурного наследия, символ ушедшей эпохи мужского превосходства. Не исключено, что когда-то, прогуливаясь по Монпарнасу, в этот объект отливал гениальный наркотический поэт Борис Поплавский, который жил неподалёку от тюрьмы в начале тридцатых годов. Так сказал Андрей. То есть, он рассказал о том, что Поплавский жил неподалёку, а насчёт писсуара – уже моя скромная литературоведческая гипотеза.
Монпарнас – Булонский лес
Мы сели на метро и поехали в Булонский лес, пространство которого устроено как матрёшка. Внутри леса находится парк Пре-Каталан, внутри парка – сад Шекспира, составленный из растений, упомянутых в пьесах великого драматурга.
Посреди сада – открытый каменный театр со сценой и поляной зрительного зала, пустующей более ста лет. В этой исторической пустоте мы, как могли, разыграли “Гамлета” на всех доступных нам языках, чтобы порадовать засыхающие шекспировские растения.
Мне вспомнился мой алтайский глюк на берегу озера, мужик с черепом, и я сказал: какая могла бы быть скандальная постановка – два Гамлета трахают Йорика, читая “Быть или не быть”.
Андрей снова открыл мне глаза, сообщив, что в европейской литературе тема некрофилии и ритуального секса давно раскрыта (он назвал, но я забыл, имя писательницы, которая это сделала), и в реальной жизни Парижа случаются вещи поинтереснее: один японский студент, учившийся в Сорбонне, как-то пригласил поужинать голландскую студентку со своего факультета. Доверчивая юная девушка пришла на ужин и оказалась главным блюдом. Японец убил голландку, нарезал ломтями с помощью болгарки, потушил с провансальскими травами и съел – не всю, конечно, но аппетит в тот вечер у него был отменный. На процессе адвокат людоеда объяснял присяжным, что его клиент ужасно нервничал перед свиданием. В Японии эта история всех растрогала, и считается образцовым преступлением на почве страсти.
Продолжая наш спонтанный фестиваль о любви непристойной, я прочёл, с выражением и жестами, главу из поэмы “Зоофилы” – про секс карликов с журавлями.
Сделав аплодисменты моему выступлению, Андрей рассказал подлинную историю пигмеев, случившуюся неподалёку отсюда, в парке Пре-Каталан, где работал настоящий (по билетам) зоопарк людей. Организаторы Всемирной выставки тысяча восемьсот не помню какого года построили здесь деревню пигмеев для развлечения посетителей. Когда выставка закрылась, микроафриканцы ещё несколько лет жили в Булонском лесу как дома – в аутентичных хижинах, с луками и стрелами, по вечерам делая вылазки в бары и кабаре, пристрастились к абсенту, шампанскому и нежным ласкам красоток с пляс Пигаль. Девушкам тоже нравилось, когда их щупали маленькие чёрные ручки трёх-четырёх пигмеев одновременно. Все были довольны, буквально все – кроме (как всегда) защитников прав человека, которые долго боролись и в конце концов настояли на депортации несчастных в естественную среду обитания.
Говорят, пигмеи плакали, покидая Париж…
На этом Андрей со мной распрощался; ему надо было вернуться в резиденцию для продолжения работы над книгой. Когда он удалился по направлению к станции метро “Авеню Фош”, я пошёл через лес просто так, совершенно бесцельно; брёл сквозь чащу, как медведь, пока не встретил двух небритых трансвеститов в кожаных юбках, стоявших на лесной тропе с предложением орального коммерческого секса. Услуга стоила двадцать евро. Рабочее место секс-трудящихся представляло собой три молодые сосенки, обёрнутые чёрным полиэтиленом. Я сказал “бонжур” и позволил себе замечание, что всё это как-то не романтично: полиэтилен, сосенки… Напоминает туалет на фестивале авторской песни. Трансвеститы ответили, что романтика – штука дорогая, двадцаткой тут не отделаешься, и дали мне визитную карточку на случай, если у меня появятся деньги.
Я поблагодарил милых лесных хуесосов и пошёл дальше ускоренными шагами, потому что вспомнил, благодаря этой встрече, о том, что у меня действительно должны появиться деньги.
Именно сегодня русский книжный магазин “Libraries du Globe”, что на бульваре Бомарше, обещал заплатить за экземпляры моих сочинений, проданных уже давно, а заодно поговорить о презентации нового романа. Как это вылетело у меня из головы?
Буа-де-Булонь – Бастилия
Когда я приехал в Глоб, милая продавщица Ксения с ангельской улыбкой сказала, что да, уже почти нашли накладные, подождите немного, полистайте новинки, вон там у нас полка с графическими романами, люди сейчас хотят больше картинок, меньше текста, вот мы и стараемся не отстать от моды.
Среди всякой графической ерунды я нашёл очень прикольную историю о том, как Габриэль Гарсиа Маркес абсолютно случайно обнаружил прототип своего Макондо, путешествуя с семьёй на машине во время отпуска. Они потеряли дорогу, заблудились в джунглях и выехали к деревне, жители которой очень удивились появлению людей из внешнего мира, и это так вдохновило Маркеса, что он полтора года просидел у себя в комнате за пишущей машинкой, выстукивая “Сто лет одиночества”. Всё это время любящая жена приносила на порог его кабинета еду и виски. Любовь – великая сила. Жаль, что Нобелевскую премию за неё не дают.
Потом я спустился в подвал, чтобы взглянуть на зал для презентаций, где мне предстояло выступать, открыл дверь – и получилось неудобно. Известный Актуальный Художник, жертва кровавого режима, только что приехавший из России, позировал другому известному художнику-эмигранту для скульптуры с условным гвоздём в мошонке, прибитой к условной Красной площади, которую изображали два серых булыжника.
Извинившись, я ретировался наверх и получил из рук милой Ксении совершенно бешеные деньги, около двухсот евро, с которыми весь мир был у моих ног.
Но сразу звонить трансвеститам я не стал, потому что увидел на стене у входа анонс сегодняшнего литературного вечера: Ясмина Хандра представит свой новый роман о девушке из Дагестана, которая стала шахидкой, только бы вырваться из патриархального ада, где все мужчины – деспоты и козлы. Я решил сходить на вечер и познакомиться с авторкой. Она ведь наверняка красивая черноокая дагестанка, и кто знает, чем может закончиться наше знакомство…
К сожалению, Ясмина оказалась пожилым джентльменом из Алжира: имя было взято писателем напрокат у жены. Зачем ему понадобилось кутаться в хиджаб псевдонима, я не разобрал – разговор шёл на таком изысканном французском, до которого мне далеко.
Сидя в переполненном зале, я скучал и думал, не пора ли уже звонить трансвеститам, когда заметил, что директор магазина, очень хорошо русскоговорящий Франсуа, пробирается к выходу.
– Вы куда, Франсуа? – спросил я.
– В театр Рон-Пуан, там будет выступать наш Актуальный Художник.
– Возьмёте меня с собой?
Он слегка удивился такому нахальству, но проявил милость к убогому, ничего не понимающему в происходящей rencontre русскому писателю.
Так я попал в чёрный убер вип-класса с любезным Франсуа и очаровательной Натали́ из Владивостока, владелицей “Libraries du Globe”. Кроме магазина, ей принадлежало небольшое издательство. Она вручила мне свою визитную карточку с улётным логотипом – маленькой красной гильотиной. Что могло заставить книгоиздателя поместить такое на своей визитке, я не понял. Но решил не спрашивать. Сегодня на меня, один за другим, сыпались дарёные кони – и зачем отпугивать удачу, глядя каждому в зубы? Вместо этого я рассказал Натали́ о “Зоофилах”. Не желает ли она рискнуть и напечатать поэму? Вдруг это окажется бомбой?
– Стихов никто не читает, – ответила издатель. – Если ваш поэт может написать то же самое нормальной прозой, и получится смешно, – тогда я куплю у него рукопись. Но сейчас мне больше нужен роман-нуар. Возьмётесь?
– Нуар – это там, где много плохих парней, и красивая девушка умирает в финале?
– Что тут объяснять? Нуар – это нуар. Приехали.
Театр Рон-Пуан, хотя и располагался на Елисейских Полях, но был очень левым, социалистическим, и вовсе даже не театром, а каким-то партсобранием: на сцене сидели пожилые мужчины с моржовыми усами a la Jean-Jaurès (почему я вспоминаю о нём целый день?) и по очереди вызывали на трибуну притесняемых у себя на родине сирийцев, ливанцев и алжирцев. Актуальный Художник был в конце списка. Так как он единственный из выступавших не владел французским, его сопровождала переводчица, блондинка в очках с весёлыми глазами. А может быть, они стали весёлыми, когда она меня увидела? В любом случае, Лиза (так её звали) предложила составить ей компанию на фуршете, который моржи устраивали за кулисами по окончании своего шоу.