За пластиковым стаканчиком красного сухого я рассказывал Лизе о своём походе в Булонский лес и новых знакомствах. Она хохотала, не помня себя и Актуального Художника, нуждавшегося в переводе тостов, которые поднимали в его честь хозяева вечеринки. АХ одиноко стоял у импровизированного стола, ничего не пил, кроме воды, и почти ничего не ел, потому что – вегетарианец. Его жена, напротив, была очень живой, выпивала и покуривала, болтая с социалистами на гибридной англо-французской мове. Я тоже выпивал, не забывая подливать Лизе, в течение целого часа, пока организаторы не попросили всех на выход.
– Ну вот и подошла к концу наша передача. До новых встреч! – сказал я и дважды поцеловал Лизу.
– Почему “до новых”? – спросила она, трижды целуя меня в ответ. – Нас везут в ресторан.
– Вас – может быть, – сказал я, умножая два поцелуя на три. – Но я-то здесь при чём?
Она взяла меня за руку и подвела к Франсуа.
– Возьмём с собой этого писателя.
– Не вопрос, – ответил он на прекрасном русском языке.
Всю нашу компанию (меня, Лизу, Франсуа, АХ и его жену, минус Натали́, пожелавшей нам “спокойной ночи”) у выхода ждал новый убер, на этот раз минивэн, куда мы загрузились и поехали по Риволи сквозь весело расцвеченную фонарями темноту навстречу приключениям. Я исполнял импровизированный “Марш эскапистов”. Лиза, сидя на моём левом бедре, подпевала:
Пора валить по Риволи
По Сен-Дени, по Лафайет
На Сталинград, где лапае́т
Свободу гражданин Мали.
Жена Актуального Художника отбивала ритм, хлопая в ладоши. Сам художник оставался бесстрастен: ни один мускул не дрогнул на его лице за время поездки. Франсуа на переднем сиденье делал вид, что его здесь нет.
Мы вышли из такси на площади Бастилии и проследовали в ресторан – около полуночи, как бы оказавшись в стихотворении Бродского, которое я немедленно озвучил на весь одиннадцатый арондисман:
В Париже, ночью, в ресторане… Шик
подобной фразы – праздник носоглотки.
И входит айне кляйне нахт мужик,
внося мордоворот в косоворотке.
Как только нам указали свободный столик, АХ первым делом заказал кофе. Мы не спеша выбирали выпивку, Лиза комментировала для меня, неопытного, винную карту, Франсуа беседовал с женой художника о её детях, оставшихся на попечении старшей дочери Франсуа, короче, все были чем-то заняты и не сразу обратили внимание на перемену цвета лица Актуального Художника, который сделался мертвенно бледен, когда гарсон принёс ему кофе и чек.
– Что случилось?! – воскликнули мы хором.
АХ протянул чек Франсуа. Тот взглянул, нахмурил брови и подозвал гарсона. Они быстро что-то перетёрли между собой и рассмеялись.
– Парень говорит: раз месье заказал кофе, значит, собирается уходить, вот он и принёс счёт. А так как в ресторане только сегодня поставили новый кассовый аппарат, он решил побаловаться и выбил чек на 3999 евро, – перевела Лиза.
Убедившись, что долговая яма ему не грозит, Актуальный Художник расслабился и попросил салат. Так как он был гвоздём вечера, то кушал в молчании, а все остальные хохотали под какое-то недешёвое вино (ужин оплачивало издательство), Франсуа рассказывал, как приехал учиться в Сорбонну с крайнего севера Франции и чувствовал себя словно чукча (его слова), потому что все вокруг передразнивали его говор. Парижане травят провинциалов, как тараканов, ядовитыми шутками – это их любимый спорт; но есть и хорошие новости: если выживешь – тебя примут в команду.
Лиза вспоминала недавнее путешествие в Петербург, на малую историческую родину:
– Сначала мы пили то, что они там называют шампанским, а потом догонялись тем, что у них считается коньяком, – смеялась она.
Этот милый снобистский пир продолжался до трёх часов ночи. Ради нашей компании ресторан готов был работать хоть до утра, но мы все немного устали от пережитого, к тому же Актуальный Художник доел салат. Пока Франсуа расплачивался с весёлым гарсоном, мы курили на улице с женой художника. Она поинтересовалась, где я живу и могут ли они вместе с детьми поселиться у меня на пару месяцев, пока её муж не устроит новую зажигательную акцию? Детей двое, уточнила она. Мог ли я мечтать о том, чтобы так внезапно сблизиться с актуальным искусством? Не мог и не мечтал.
В этот момент из ресторана вышла Лиза, я сделал задумчивые глаза и спросил, как она смотрит на то, что я перееду к ней на некоторое время, как благородный человек, – дабы предоставить жилплощадь настрадавшейся от кровавого режима семье художника? Лиза не оценила шутку. Она просверлила меня сердитым взглядом честной девушки и заявила, что ей пора домой, рабочий день начинается в 9 утра, а всё это давай отложим на выходные. Ты серьёзно? Отложим? Да, встретимся в субботу вечером на Новом мосту. Ты имеешь в виду тот самый Новый мост, изображённый на 50 евро? У меня как раз завалялось несколько бумажек, подожди минутку, дай взгляну, чтобы точно знать, куда идти в субботу. Спокойной ночи! Желаю тебе хорошо проветриться.
Я ни секунды не верил, что мы вновь встретимся, однако мы встретились, и благодаря нашему второму и последнему свиданию (во время которого я смешал пиво и бордо, чего бедная Лиза не смогла перенести) мне выпала удача познакомиться с фантастической русско-украинской компанией. Мыкола, Олег, дядя Вова – гарный хлопец, клоун и ювелир – очаровали меня на всю оставшуюся жизнь. Вот для чего нужна была эта череда случайных встреч – Ясмина Хандра, Актуальный Художник, бедная Лиза, – чтобы я обрёл новых друзей на Новом мосту. Мы пели Высоцкого, жарили королевских креветок и отливали в Сену с того места, где тамплиеров сожгли на стрелке Ситэ по приказу Филиппа Красивого. Однако сожгли не всех, как выяснилось, – некоторые уцелели и оставили потомство. В баре, куда мы завалились погреться и освежиться после вечеринки на мосту, сидел с бокалом пива обычный на вид француз, который чокнулся с нами и сказал: “Что, опять пошёл дождь?” Олег ответил: “Нет, это наши слёзы, мы оплакиваем Жака де Моллэ со товарищи”. “Как интересно, – улыбнулся француз. – А я – член ордена тамплиеров с 1998 года”. Мы так офигели, что невежливо воскликнули: “Гы! Чем докажешь?” Он пригласил нас на улицу и торжественно открыл багажник своего “ситроена”, где лежали рыцарский меч в красивых ножнах и белый плащ с красным крестом. Демонстрация этих предметов совершенно нас убедила. Я хотел подержать меч, но мне было отказано – это разрешается делать только тамплиерам и только в специально отведённых местах. Мыкола заявил, что мы готовы посвятиться в рыцари прямо на этой парковке, и все мы согласно закивали головами, но француз ответил: увы, он не обладает достаточно высоким градусом в иерархии ордена, чтобы совершить такой обряд. Хлопнув его по плечу, Олег сказал, что повысить градус вообще не проблема, и мы вернулись в бар, намереваясь подпоить француза и как-нибудь залогиниться в ордене по пьяной лавочке, но тут дядя Вова погнал свою любимую телегу “Париж – это наша русская земля”, и француз напрягся, когда ему перевели, – наверное, вспомнил бородатые истории о казаках, пасущих коней на Елисейских полях…
Всё это было потом, в субботу. Той ночью после вечеринки с Актуальным Художником я возвращался домой по бульвару Мажента совсем один. Не доходя Восточного вокзала, повернул на фабур Сен-Мартен, привокзальную улицу, которая и днём не отличается красотой, а в темноте – просто готический ужас: редкие фонари, словно жёлтые алмазы, освещают только столбы, на которых висят, первые этажи задраены железными шторами в потёках мочи и кляксах граффити, вдоль тротуара мечутся нервные тени – довольно крупные крысы бегут от Сталинграда к вокзалу.
Чем дальше я шёл, тем гуще становился трафик грызунов. Приходилось уступать им дорогу, чтобы не отдавить чей-нибудь хвостик. Возле станции метро, на углу, где висит вывеска “Хамам Сталинград”, я встретил существо, напоминающее чёрную медузу в джинсах, в огромной растафарской шапке, с дредами до колен. Развинченной походкой крысиного короля лавируя в гуще стаи, оно приблизилось, загородило дорогу и хриплым голосом потребовало: гони деньги, чувак, tout de suite!
Я огляделся. Численное превосходство было на стороне тьмы. Наверное, так же чувствовали себя перед казнью Сен-Дени, Де ла Барр и Жак де Моллэ – враги торжествуют, бежать некуда, спасти может только чудо. В моём случае – древняя магия родной речи. К сожалению, я не помнил наизусть ни большого, ни малого Петровского загиба, поэтому использовал самую элементарную защитную мантру. Я крикнул в тёмный лик медузы:
Пиздуй нахуй, уёбище!
Уёбывай в пизду, блядская хуйня!
Заклинание подействовало. В чёрном небе проклюнулась утренняя звезда Венера, и Медузу как ветром сдуло вместе с его войском. Они бежали по Сен-Мартену, поджав хвосты.
Вот неспроста на родине нашего великого и могучего век от века запрещают мат. Верховная власть в России всегда старалась максимально разоружить своих подданных.
Разговор о страшной силе русского мата зашёл в магазине “Глоб” на презентации романа “Головастик и святые” при забавных обстоятельствах.
Вообще-то литературные вечера по всему миру, от Абакана до Ялты, проходят одинаково: автор волнуется, публика вежливо скучает, потом все немного пьют и разбредаются по домам, поставив галочку в графе “Культура”.
От “Глоба” я ничего сверхъестественного не ожидал в этом смысле. Хоть и Париж, а всё равно – литературный вечер.
Но выручили эмигранты. Когда я закончил чтение и ответил на вопрос о творческих планах, а Франсуа всё это перевёл, со своего места поднялась очень пожилая дама в шляпке с белым цветком и высказала неожиданную претензию.
– Перед началом вечера вы обещали нам нецензурную лексику 18+, но мы так и не услышали от вас ничего страшнее слова “жопа”.