Он вскрыл портвейн резким движением опытной челюсти. Наполнил стакан до краёв, убрал бутылку, освободившейся левой рукой достал из портфеля белую булочку. Локтем опустив откидной столик впередистоящего кресла, разместил на нём хлеб и стакан, вытащил нож обычный кухонный (это было до эпохи антитеррористического идиотизма), отрезал кусок булки и совсем уже собрался принять на грудь, как вдруг в нём проснулась и заговорила врождённая интеллигентность. Повернувшись вправо, к своей соседке, женщине лет тридцати на седьмом-восьмом месяце беременности, он вежливо предложил ей отведать “Агдама”. Когда женщина отказалась, интеллигент сделал какое-то альтруистическое движение бородой и залпом опрокинул в себя пойло. Несколько минут сидел в задумчивости, тихо жуя хлеб, роняя крошки в бороду. Стюардесса тем временем рассказывала, как нам быть в случае экстренной посадки или падения в океан.
Выслушав инструкцию, он кивнул одобрительно и запустил руку в недра портфеля. Повторил операцию с наливанием-отрезанием. И снова повернулся к соседке: а может, всё-таки портвешка? Вы хотя бы понюхайте! Беременная чуть не выдавила иллюминатор, отодвигаясь от протянутого к её лицу стакана. Ну, как хотите. Ваше здоровье! Прикончил “Агдам” в одиночестве, убрал в портфель пустую тару, стакан, нож и остатки булки.
К тому моменту, как самолёт вырулил на взлётную полосу, он уже храпел на весь салон, втягивая часть бороды в широко открытый рот. Беременную тошнило, бортпроводница бегала туда-сюда, меняя пакеты.
Интеллигентный пьяница блаженствовал на протяжении трёх часов полета, до самого Домодедово, где моментально проснулся, как только погасло табло “застегните ремни”. Подхватил портфель и направился к выходу, не забыв на прощание галантно поклониться будущей матери, которая после всего, что было между ними за эти три часа, улыбалась ему в ответ, как родному.
Подозреваю сейчас, что это ангел прошедшего времени сопровождал наш рейс на переломе эпох, когда всё уже стало зыбко, но ещё теплилась вера в существование дна, которое не даст провалиться в бездну.
– Я никогда не танцевал для дрона, – сказал Натан, увидев любимую игрушку Толика. – Этот номер будет называться “Ностальгический динозавр вспоминает лучшие годы жизни”.
Я думал, Фарб шутит, – но он действительно начал плясать, с выкрутасами, да так ловко, словно имел невидимый хвост, помогающий сохранять равновесие. Дрон жужжал, по спирали взмывая над поляной к вершине Дерева Кришны, огромного вяза, под которым впервые на Западе, 9 октября 1966 года, прозвучала мантра харе Кришна, харе Рама, в исполнении самого Прабхупады. А подпевали ему сам Ален Гинзберг и его друзья-битники, которые не могли пропустить такое событие – день рождения новой религии.
Мистер Фарб был свидетелем этого выступления хора мальчиков, происходившего в Томпкинс-сквер, район Альфабет-сити, Восточная Деревня (East Village), Манхэттен, Нью-Йорк.
Под деревом Кришны он назначил нам встречу в десять утра. Благодаря Петеру, для которого не опаздывать было естественно, мы приехали минута в минуту и начали первый съёмочный день.
Томпкинс-сквер – это небольшой квадрат зелени между авеню А и Б. Почему-то я вспомнил Мандельштама: Мы с тобою поедем на А и на Б, посмотреть, кто скорее умрёт, глядя, какие рок-н-ролльные коленца выкидывает Натан, танцующий на территории своей молодости. 77 лет разве возраст?
Полвека назад здесь стояло табором лето любви. Молодые и странные приезжали со всей Америки, чтобы в обнимку поваляться на траве, посмотреть на небо, выкурить джойнт, сочинить песню и послушать, как бьётся сердце нового мира. В парке каждый день что-нибудь случалось – митинги, медитации, драки с полицией, концерты, чтения стихов, чёрные мессы, массовые галлюцинации, выставки, перфомансы и свидания, легко переходящие в соития на скамейках, под деревьями, под стон толпы, рожающей очередную рок-звезду. Многие песни, которые исполняли тогда на лужайках Томпкинс-сквер, стали хитами.
Натан отлично провёл лето в Деревне, собирая материал для своего первого фотоальбома “Summer of Love”.
– Особенно часто я вспоминаю одну пару, – рассказывает он, переводя дыхание. – Парня 16 лет и его 14-летнюю подружку. Её звали Моникой, его – Иваном. Чистый американец, если можно так сказать. Нет, он не говорил, откуда взялось русское имя. Он вообще был немногословен, и как будто не имел личной истории; мальчик, появившийся в Ист-Виллидж из ниоткуда.
Он стал моим учителем уличной жизни, от него я узнал, какие поступки в этом мире считаются ОК, а какие – нет, что говорить девушкам и как выпутываться из неприятностей. У Ивана вся жизнь из них состояла: его били и арестовывали, за ним гонялись разъярённые пушеры, которых он кидал, но никогда я не замечал страха на его лице. Он был такой невозмутимый красавчик, как будто смотришь фильм-нуар, – чёрная щетина на подбородке, отстранённый вид, револьвер на кончике указательного пальца, девчонки писали кипятком под его взглядом. Но подружка стояла на страже, готовая драться за любовь, – та, 14-летняя; она сбежала от родителей, абсолютно бездомная дурочка, и они с Иваном всё время были вместе, кроме тех моментов, когда он сматывался от гангстеров или его забирала полиция. Но он всегда возвращался. Ленивой походкой ковбоя. Я сделал десятки его портретов. – Натан открыл альбом, который держал в руке. – Этот, пожалуй, лучший – с его любимым пистолетом. А это Моника пускает мыльные пузыри; она часто позировала мне, одетой и обнажённой, но голые снимки я не мог тогда включить в книгу. Мы были очень близки – и часто путешествовали по радуге, пока нас не разлучил героин. Ребята крепко подсели, особенно девочка. Продолжение истории нравится мне гораздо меньше. Иван получил срок, она торговала собой на улице… Но эти двое хотя бы остались живы. А для некоторых лето любви оказалось последним. Взять хотя бы Груви, который был достопримечательностью Деревни, – люди шли к нему за кайфом, мудростью, ЛСД, любовью и амфетамином. Он был гением места, вроде дельфийского оракула, но у него ещё и кислоту можно было взять. Однажды вечером я случайно встретил его на улице и сфотографировал через прутья парковой ограды. Получилось очень выразительно. А на другой день – я ещё плёнку не успел проявить! – в новостях сказали, что Груви зверски убит вместе с подружкой в котельной неподалёку отсюда. Их обнажённые тела лежали на полу, с раскинутыми руками и ногами, как два креста. Головы расплющены кирпичом. Дикое зверство, осенью 67-го об этом писали во всех газетах. Линда, девушка Груви, была из такой богатой семьи, что её родители нипочём не нашли бы Нижний Ист-Сайд на карте Нью-Йорка. Но как-то раз она съела марочку и вообразила себя колдуньей. Это было в моде. Помните “Ребёнка Розмари”? Все кому не лень заклинали демонов. Некоторые обитатели Деревни утверждали, что им удалось продать душу. Молодые хорошенькие ведьмы по ночам совершали магические ритуалы, совокуплялись с козлом, целовали под хвост чёрного кота, пили кровь. Чего только люди не пробовали в том году. Возможно, Линда и Груви пошли в котельную для чего-то такого – и встретились с духами злобы. Нью-Йорк вообще был опасным городом после захода солнца, а эти места – особенно. Вам могли сделать дырку в черепе из-за нескольких долларов или просто так, от того, что день не задался. Возвращаясь поздно вечером домой, я бежал посередине дороги, по разделительной полосе: мне казалось, что так у меня больше шансов дожить до следующего утра…
Речь Натана текла издалека, как Волга, и впадала в целое море смыслов. Я бы слушал его бесконечно. Но Толик рявкнул “стоп”: пора менять локацию разговора. С камерой в руках он становился авторитарной личностью. Все должны были подчиняться беспрекословно, как дроны. Но, в отличие от них, не имели права жужжать. Во время съёмок моей главной задачей было не путаться под ногами, не попадать в кадр и не встревать в монологи Натана с дурацкими журналистскими вопросами.
– Это не телевидение! – объяснил Толик. – Это кино.
Он снял уже несколько документальных фильмов, в том числе – мой любимый, про заброшенный колониальный отель в Бомбее, где братья Люмьер, впервые в Индии и, кажется, вообще за пределами Европы, показали на большом экране “Прибытие поезда”. Чудесный фильм! Я имею в виду работу Толика и Петера, которая называется “Ватсон-отель” и награждена призами многих фестивалей. Так что – спорить нечего, мой друг знает, о чём говорит. И я склоняю голову перед его авторитетом.
– Яволь, мой кинобригаден-фюрер! – воскликнул я. – Нацюрлих! Ихь бин пойду нахуй. Не буду вам мешать.
Сказал всем auf Wiedersehen и пошёл. Петя стрельнул у меня сигаретку на прощание.
Нет, я не обиделся на Толика и не ревновал друга к дрону – просто в Гарлеме ждала меня Кэт. Ну то есть как “ждала”. Вряд ли сидела, подперев лицо рукой у окна своей светёлки на 118-й Восточной улице. И пасьянс “Могила Кеннеди”, скорее всего, не раскладывала, и на пяльцах не вышивала. И зовут её на самом деле по-другому. Имя “Кэт” родилось случайно, несколько лет назад, когда я был в городе проездом из Калифорнии в Сибирь и, по рекомендации общих знакомых, вписался к ней на свободный диван.
Той зимой Восточное побережье завалило снегом, как в сказке, до самых крыш припаркованных вдоль улицы автомобилей.
– Это ты, сибиряк, снег привёз? – спросила она, открывая дверь.
– Ну, конечно. Прямиком из Голливуда.
Наши общие знакомые попросили меня оказать услугу и доставить в Москву какие-то особенно продвинутые радиомикрофоны. “У нас таких нет”, – сказали они. Посылку почему-то нужно было забрать на Брайтон-Бич. Другой конец города. Мы поехали вдвоём. Нашли адрес по ориентиру – магазин книг “Чёрное море”, позвонили, ответили через домофон на вопросы о цели визита: от Миши, за посылкой, для Игоря, в Москву, нет, мы не знаем, как его здоровье, да, наверное, очень занят и поэтому редко пишет, ну, почему сразу – арестовали, там пока не всех арестовывают, да, конечно, КГБ не дремлет, но мы бы всё-таки хотели забрать посылку.