Дверь приоткрылась – и на крыльцо выехала очень большая коробка.
– И передайте в Москву, чтобы они там были осторожнее! – крикнул из-за двери мужской голос. – Путин – страшный тип. Я боюсь его даже здесь. Вы сами случайно не из Одессы?
– Мой дедушка там родился. Случайно.
– Так вы еврей? А что сразу не сказали?
– Потому что я русский. Извините!
– Не расстраивайтесь. Со временем это пройдёт. Все там будем. Гуд бай!
Дверь захлопнулась, и я с ужасом уставился на коробку.
– Она не поместится в багаж!
Содрал наружную плёнку, открыл крышку. Внутри каждая деталь лежала в отдельном пенопластовом боксе.
– Фигня! – сказала моя новая подруга. – Перепакуем.
От Брайтона до Гарлема ехать на метро больше часа. Мы отлично провели время за потрошением упаковок, стараясь не потерять ни одной детали.
– Русские шпионы совсем оборзели, – пошутил я. – Собирают передатчик прямо в метро.
– Можешь звать меня радистка Кэт, – засмеялась она.
Так я и буду её называть.
Кэт открыла для меня волшебный мир Гарлема.
Мы шатались по окрестностям, лепили снеговика на Малькольм-Икс авеню, примеряли вещи на африканском базаре, убегали от чёрного психа, который требовал купить у него церковь XVIII века за 5 тысяч долларов. Я бы не стал продавать, но моя мама больна, объяснял он, доставая нож. В какой-то другой церкви мы слушали госпел, которые хором распевали шоколадные тёти, похожие на матросов матери Терезы, в одинаковых костюмчиках белого цвета с синей полосой; тогда я впервые увидел настоящий религиозный экстаз: одна из тётенек закатила глаза, пустила пену изо рта, и её усадили на стул под кафедрой проповедника, который выскочил из-за бархатной портьеры и вскричал: “Братья и сёстры, мы должны верить Господу! Когда мы сидим на остановке и ждём автобус, – мы верим, что он придёт. Когда мы ждём чек социального страхования, мы верим, что он придёт. Но зачем растрачивать веру по пустякам, братья и сёстры? Мы должны верить, что придёт Господь, – и тогда мы окажемся в раю, где всё бесплатно!”
Голос у него был хриплый, как у Тома Вейтса.
На выходе стоял ящик для пожертвований; мы бросили в прорезь по четвертаку. Шоу того стоило.
Кэт рассказывала истории о Нью-Йорке, о том, как после 11 сентября ветер ещё много дней гонял по улицам обгорелые клочки документов, и как её пробивало на слёзы, когда вдруг прилетал к ногам обрывок бумаги со словом “invoice”. Как во время Великого блэкаута 2003 года она пешком возвращалась домой из офиса на Уолл-стрит, идти пришлось несколько часов, вырубилось абсолютно всё, метро не работало, толпы клерков заполнили улицы, мужчины с портфелями, женщины на каблуках, это была пытка – идти на каблуках столько километров, хорошо, что отовсюду вылезли сообразительные вьетнамцы с лотками соломенных шлёпанцев на продажу. Когда она пришла домой, уже стемнело, во дворе за деревянным столом группа соседских мужиков перетирала новости об аварии на электростанции. Кэт присоединилась к компании и рассказала о своём тернистом пути; ноги она содрала в кровь, от бронзового быка Уолл-стрит, по Бродвею, мимо Юнион-Сквер, по 7-й Авеню, в обход Центрального парка, в потоке офисного стада, которое за время шествия через отключённый город удивительно преобразилось и стало напоминать мистическую демонстрацию протеста маленьких людей против своей незавидной участи.
“Хочешь выпить?” – спросил один из невидимых в темноте чёрных мужиков. “Конечно, хочу, что за дурацкий вопрос?” Мужик сбегал домой, принёс бутылку и фонарь, осветил соломенные волосы Кэт, её голубые глаза, высокую розовую грудь в вырезе блузки, и закричал: “Чуваки, приколитесь, она – белая!”
Моя подруга так хорошо владела уличным английским, что её приняли за свою, цветную чувиху. А ведь когда-то сошла по трапу самолёта в JFK, не зная ни слова.
Она родилась и выросла в Калининграде, о котором сохранила мрачные воспоминания. Город от слова “кал”, говорила Кэт, и, поверь, это не шутка; там дерьмо повсюду, от могилы Канта до самых до окраин, где пустыри и гаражи, за которыми всё время кого-то насилуют. У них, в Калининкале, так принято, если парни встречают красивую девчонку – сразу тащат за гаражи, прижимают к стенке и требуют, чтобы она сосала у всех по очереди. А когда она не соглашается, бьют её головой о железную стену. До потери сознания. Мне так стрясли мозги, что до переезда в Америку я думала, это нормально, и так везде ухаживают. Но, приятный сюрприз, оказалось, что здесь по-другому; идёт тебе навстречу какой-нибудь громила, и говорит: я люблю тебя, девочка, пойдём ко мне! Ты ему в ответ: “Fuck off!” Он улыбается: “God bless you, girl!” – и топает дальше.
Гарлем начал бледнеть в нулевые годы, но ещё долго сохранял репутацию урбанистического бедленда, и цены на аренду жилья держались низко, соблазняя европеоидных авантюристов вроде Кэт, которая стала первой белой леди на районе, в этом шестиэтажном кирпичном доме на 118-й East street. Она переехала сюда, осознав, что убивает внутреннего художника, работая в офисе и снимая комнату размером со шкаф в нижнем Манхэттене. В Гарлеме просторную трёшку предлагали за меньшие деньги. Вот она и решилась.
Поначалу было очень страшно вечером идти от метро мимо чёрных подростков, которые делали вид, что не смотрят, но их быстрые липкие взгляды проникали под одежду. Через неделю нервы так разыгрались, что, шарахнувшись от каких-то теней в подворотне, Кэт вбежала к себе, захлопнула дверь, накинула цепочку, упала на кровать прямо в ботинках, и накрылась тяжёлой мыслью о том, какая она дура, и как вляпалась, поселившись в этой клоаке, где считаные дни отделяют её от ближайшего изнасилования. Она представила себя в участке, пишущей заявление, среди других жертв, и тихо заплакала от бессильной жалости.
В дверь постучали. Сопротивление бесполезно! Она сделала вдох и, не снимая цепочки, высунулась во внешний мир навстречу самому страшному. В коридоре стояла компания подростков. “Мэм, – сказал один из них. – Вы забыли снаружи ключи”. Он указал на связку, торчащую из замка. Между его пальцем и ключами сохранялась юридически безупречная дистанция в несколько дюймов. Мальчик, похоже, знал, что бывает, если оставишь отпечатки на чужих вещах. “Ma’am, you OK?” – спросил он, потому что челюсть у Кэт отвисла и не могла вернуться на место.
После такого культурного шока нельзя было не выпить. Подростки показали ей дорогу к магазину.
Мой список винных магазинов для будущего травелога, скорее всего, возглавил бы liquor-store на углу 117-й восточной и 3-й Авеню. В этом районе рулят пушеры и сутенёры – смелые мужчины, презирающие закон.
Я видео их суровые лица. Как только вышел из поезда метро, мимо проплыли два прекрасных братана в меховых кацавейках, с золотыми гайками на пальцах и золотыми цепями до пупа, которые бряцали при ходьбе, словно кандалы освобождённого Джанго. Короли района, кровь земли, соль яиц, крутые сутенёры сутенёровичи в тёмных очках элегантной формы.
Их сопровождал отряд длинношеих. Высокие грудастые жрицы любви острыми шпильками высекали искры из кафельного пола. Острые соски темнели под полупрозрачными кофточками. Кожаные шорты обтягивали крутые бёдра и выпуклые лобки. Губы, созданные для наслаждения, посылали в пространство воздушные поцелуи.
Но стоили они дорого – я спросил, и сутенёр, отточенным ногтем поправив на переносице очки, назвал цену. У меня столько не было. Ну разве что – секунд на девяносто.
Мерси, сказал я, и пошёл наверх по железной лестнице, шаркая ногами. Богини секса хохотали мне в спину. Выйдя из метро, я направился в магазин, тот самый, на углу 117-й и 3-й. Железная решётка перегораживала торговое пространство напополам, защищая от посетителей полки с вино-водочной продукцией. Алкаши входили со словами “хэлло, мама” и доставали из носков грязные однодолларовые бумажки, которые не принял бы ни один российский обменник. Словно фокусники, они выплёвывали на ладонь монеты. Чудесным образом у них всегда набиралось ровно столько, чтобы взять фляжку пуэрто-риканской сивухи, рома или виски, за 2.20 или 2.35. Бедные люди очень точны в расчётах. Во всех других магазинах Города цены указаны без учёта налога, и только в винных лавках Гарлема на ценниках пишут “final price”. Потому что клиент хватается за сердце и за пистолет, когда ему внезапно сообщают, что он должен заплатить какой-то ещё налог штата. Говорят, бывали случаи, что продавцов кончали на месте за эти двенадцать процентов. Прямо в магазине.
Но лично я такого не видел, при мне алкаши всегда были лапочками. “God bless you, mama!” – говорили они, получив через решётку своё пойло.
Я взял калифорнийское каберне, стоившее около 17-ти мгновений с чёрной секс-бомбой из подземки.
Кэт развеселила моя арифметика.
Когда я пришёл, она без сил валялась на диване. Сегодня у неё были трудные роды в интернете (по профессии Кэт медсестра и подрабатывает онлайн-акушерством), семья русских идиотов решила рожать в ванной, где-то в жопе мира, чуть не угробили ребёнка распиздяйским отношением к процессу. Но вроде бы всё обошлось, и давай выпьем за встречу, что ты там принёс, рада тебя видеть, не помню, где штопор, а если сделаешь мне массаж, будет вообще супер, спину ломит, как будто сама рожала, и расскажи что-нибудь из своей новой книги, я знаю, ты всё время пишешь.
Кэт любит литературу и реально много читает; я это говорю не в осуждение – книги помогают пережить жизнь, вон сколько у неё новых романов, и не только новых, есть и секонд-хенд, я нашёл на полке потрёпанного букинистического Керуака “Satori in Paris”. Забавно, всего пару недель назад со мной произошёл похожий случай.
Кэт допивает вино и ложится на диван лицом вниз. Рассказывай, и заодно помассируй вот здесь, под лопаткой, у меня какой-то зажим в районе сердечной чакры.
Рассказываю. “Сатори” – это японское слово, которое придумали дзен-буддисты. Оно переводится как “внезапное просветление” или “неожиданное пробуждение”, и означает мгновенный переход в состояние Будды. Говорят, это может случиться с каждым, но никогда не известно, почему.