На второй месяц моего первого индийского трипа я начал писать рассказ о человеке, специально приехавшем в Индию, чтобы плакать. Таким образом он хотел очиститься от стыда, из которого состояла его жизнь. Но я не мог придумать, чем закончится история рыдальца. Потом вернулся в Россию, к грубым людям, в суровый климат, и рассказ показался дико сентиментальным, как болливудский фильм. Каждая история хорошо растёт на родной почве. Посмотри на Религиозный Фикус в штате Бихар, он же дерево Бодхи, под которым достиг просветления Будда Гаутама, – как этот Фикус высок и раскидист, в двадцати метрах над землёй колышутся его ветви, – и сравни с карликами, торчащими у нас на Севере из цветочных горшков”.
За перепиской я упустил момент, когда мы ушли с хайвэя на просёлок и покатились через лес, выглядевший дико и непролазно, только изредка мелькали хутора с тракторами во дворе и распаханные поля. Почти над каждым сараем гордо реял звёздно-полосатый флаг. Мы оказались в сказочной крестьянской Америке, где люди чувствуют себя первопроходцами, вгрызаясь в чащу, и голосуют за Трампа.
Просёлок оставался идеально ровным слоем асфальта, пока наш Чероки не ткнулся носом в табличку private road, указывающую на грунтовку.
– Нам сюда, – скомандовал Толик.
О, чудо! На целую неделю мы стали владельцами дремучего леса и огромного поля на берегу реки, где стоял двухэтажный дом, наши апартаменты.
Девять диких цесарок цепочкой шли с водопоя в сторону опушки леса, когда мы подъехали к дому. Птицы не обратили на джип никакого внимания.
Петер выключил мотор – и мы поняли, что такое настоящая тишина. Цесарки скрылись за деревьями, кроме нас троих, в мире не осталось других живых существ, и только шелест полевых трав на ветру подчёркивал отсутствие звуков.
– Офигеть, какая тишайшая тишина! – радостно заорал я на весь лес, и мы поволокли в дом свои вещи.
По ходу Толик рассказывал, что дом этот не простой, а старинный, чуть ли не XIX века, и когда-то здесь было настоящее имение с лужайкой для гольфа, ныне превратившейся в дикое поле, и собственным каменным мостом через реку, который обрушился много лет назад, когда дворянское гнездо купил сценарист из Голливуда (тоже не простой, а увенчанный лаврами “Оскара”). Говорят, что здесь гостил Хемингуэй и что-то сочинял по утрам после вечеринок, сидя на этой террасе с пишущей машинкой. Ну, точнее, не совсем на этой, потому что ещё до войны киношники умудрились спалить дом во время эпической пьянки до основания, а затем сценарист продал землю с пепелищем, однако новые хозяева восстановили всё, как было, и можно почувствовать себя стариной Хэмом, расположившись с ноутбуком на террасе, глядя на руины моста, 46 сияющих вершин Адирондака и дом мистера Фарба за рекой, в тени деревьев, триста метров по прямой отсюда.
Впрочем, напрямик не проехать: мешает река; приходится фигачить три мили через лес по частной дороге. Интересно, как этим раздолбаям из Голливуда удалось сломать каменный мост?
Горы, куда мистер Фарб повёз нашу съёмочную группу следующим утром, были плотно забиты туристами. На каждом повороте дороги люди с айфонами чпокали фантастическую красоту и одновременно жевали forty-six burgers. Как известно, сияющих вершин Адирондака насчитывается ровно 46, и местные жители, кто взошёл на каждую, гордо называют себя “форти-сиксерами”.
– А вы, Натан, покорили все вершины? – задал я дурацкий журналистский вопрос.
– Покорил, – скромно ответил он. – И не только эти. Я поднимался на Килиманджаро в компании моего друга Алекса Шуматоффа, известного канадского писателя и потомка новгородских бояр; кстати, он приедет из Монреаля в субботу, на вечеринку, которую я хочу устроить в честь нашего фильма, приедет и сам расскажет эту африканскую историю. Тогда, на Килиманджаро, с нами были четыре чёрных подружки Алекса, он никак не мог решить, которую из них назовёт своей невестой, и решил забрать в Канаду всех, но паспорт был только у одной! Это гомерически смешная история, джентльмены! Четыре раза за один день я пересёк канадскую границу с негритянкой, и каждый раз это была другая девушка…
Толик сделал мне знак рукой, чтобы я смылся из кадра, и начал расспрашивать Натана о более важных вещах.
Наверное, моего друга очень раздражали таблички “No drone zone”, торчавшие отовсюду и стеснявшие его творческие замыслы. Но, как сказал в XIX веке русский ямщик, опрокинув сани с прусским королём: это, барин, ничего. Обидно, досадно, да ладно. Главное, что дети во Франкфурте были счастливы.
После двух часов горного хайкинга с камерами и штативами на горбу мы все изрядно замудохались, и решено было перекусить. Поскольку рядом Канада, в местном общепите рулит канадская кухня. Мы с Толиком не могли отказать себе в удовольствии съесть по путину с картошкой. Сытный путинбургер под кисло-сладким соусом и мягким сыром – любимый фастфуд в стране кленового флага. По желанию клиента внутрь путина засовывают жареную сосиску. Толик, как режиссёр, на нервах сжигающий много калорий, попросил засунуть две. Я решил, что мой путин будет вегетарианцем.
Подкрепившись, мы отправились к Натану, в его хижину отшельника, оказавшуюся каменным особняком времён Гражданской войны.
– По соседству живёт прокурор, который расследует русское вмешательство в американские выборы, – усмехнулся Натан, когда мы входили в прихожую. – Из-за вас, джентльмены, я окажусь у него под колпаком. Прошу сюда, в гостиную. Садитесь. Хочу познакомить вас со своей геранью.
Он указал на окно. Там действительно стояла герань обыкновенная комнатная. Тёмно-зелёное, с листьями, желтеющими по краям, немолодое, но ещё крепкое растение 93 лет от роду. Оно досталось мистеру Фарбу вместе с хижиной, прежние хозяева которой отбыли в дом престарелых, на встречу с вечностью, как принято у американцев. Немолодые дети этой пожилой четы, наводя порядок после отъезда мамы и папы, собирались выбросить горшок вместе с прочим хламом. Сын бывших хозяев рассказал фотографу, что герань была подарком на свадьбу его родителей в 1925 году. Отсюда и точный возраст. Натан решил, что не имеет права выставить из дома долгожительницу, и они вместе должны отметить её столетний юбилей, а до этого жить душа в душу, заботясь друг о друге.
Мы выпили по стакану воды за здоровье герани, чокнувшись с её горшком.
– А теперь, джентльмены, идёмте в прошлое, – пригласил Натан.
Позади дома стоял приземистый, из крупных камней, массивный амбар с потемневшими деревянными воротами. Внутри хранилось сокровище – негативы, тысячи полосок фотоплёнки, перфорированные по краям и похожие на рельсы игрушечной железной дороги.
Здесь же доживали свой век несколько “Полароидов”, символизировавших технический прогресс в 1977 году, а теперь к ним не найти ни кассет, ни расходных материалов. Фирма давно разорилась, и то, что сейчас известно под именем “Полароид” – всего лишь имитация знаменитого бренда.
На наших глазах Натан сделал попытку оживить одну из камер, но, похоже, ампула с реактивами выдохлась, и после снимка на бумаге не появилось ничего.
– Увы, джентльмены, – сказал Натан без особого сожаления. – Чуда не случилось. Птичка мертва. Займёмся раскопками.
Он принялся открывать свои архивные боксы. Толик и Петер, не отрываясь, снимали, как фотограф достаёт чёрные полоски негативов, поднимает к свету и разглядывает.
Надеюсь, что этот эпизод войдёт в фильм и украсит его, как простое и мудрое высказывание о времени и о нас, бренных: за окном – сияющая снежная вершина, на фоне этого конуса света веснушчатые старческие пальцы держат тёмный обрывок прошлого, крупным планом – слеза в уголке глаза, стекающая из-под очков по бороздке морщины, фотограф пытается разглядеть силуэты людей в кадре и вспомнить, кто они такие, и что показалось ему достойным запечатления на плёнку много лет назад, когда не щёлкали направо и налево, как сейчас, а вдумчиво строили композицию, придавая видимость смысла окружающему хаосу.
У меня зазвонил телефон. Как всегда, некстати. Толик метнул молнию левым глазом. Но я не мог не ответить: это была Юля, мой любимый редактор из Праги. Я вышел во двор и нажал зелёную трубку на экране.
– Шалом! – сказала Юля. – Помнишь, ты очень долго возился с расстрелянным художником-алтайцем. А сейчас его именем хотят назвать аэропорт. И у нас есть новая девочка, которая нашла его потомков. Если тебе не жалко, отдай тему, пусть девчонка по-быстрому сделает интервью.
– Конечно, пусть забирает. Я ведь так и не понял, какую роль играют в этой истории горные духи.
– Ну ты же писатель, ты для вечности творишь. А мне на сайт ставить нечего.
– Даже не знаю, кто из нас сильнее рискует бессмертной душой? Угодишь в вечность, весь такой писатель, – а там пауки читают вслух твои сочинения тонкими голосами, и никогда не кончат. Адский ад.
– Ну, ты там сильно не давай волю воображению, – засмеялась Юля.
– Давай-не-давай, а действительность всегда круче.
– И безумнее.
– Точно.
Мы попрощались, наш разговор настроил меня на философский лад, я пошёл к реке и долго сидел на берегу, созерцая отражения сияющих вершин Адирондака в тёмной неторопливой воде.
Кажется, мне больше нечего рассказать об Америке.
Это великая страна, которую невозможно открыть за три недели, увидев её небольшую часть из окна машины.
Стоп текст.
А впрочем, подождите. Была ведь ещё вечеринка в честь нашего фильма. Из-за границы приехал на мотоцикле седобородый Алекс Шуматофф, известный канадский писатель, потомок новгородских бояр, одноклассник Натана, с гитарой за спиной. Он крепко пожал всем руки и пожаловался на жажду. Натан сказал, что бар открыт, и пусть Алекс не стесняется.
Алекс и не думал стесняться: он до краёв наполнил пивной бокал белым вином, опрокинул его залпом, после чего, скрутив солидный джойнт, присел отдохнуть в тени. От него веяло чем-то старинным, былинным, древнерусским, допетровским и даже доивановским. Уютно попыхивая джойнтом, мистер Шуматофф рассказывал о том, как несколько лет назад навещал в Москве своего 23-юродного кузена…