Ровно эти слова я сказал девушке с микрофоном, подошедшей узнать, “какое движение я представляю”. Симпатичная замёрзшая блондинка, кажется, на радио работает, вопросы глупые, ну так придумайте умные, когда вас отправили делать репортаж с этой унылой тусовки, а вы девушка двадцати лет, вам фиолетово до СССР, и что там было в октябре 1917 года – совсем неинтересно.
Для неё весь XX век был страшной сказкой. Бабушка говорила, что люди тогда жили без интернета и всё время стояли в очередях.
И кто скажет, что это неправда? Может быть, через двести лет только эта фраза и останется в учебниках истории?
Натан развлекался, фотографируя меня с блондинкой и флагом, Толик с Петером, как обычно, снимали Натана. В общем, все снимали друг друга, и не было счастью конца. И нельзя было не пойти в “советскую пивную № 1”, где лучшие дизайнеры города заботливо воссоздали интерьер дешёвой распивочной прошлого века, вплоть до хамки буфетчицы и механической кассы. Замёрзшая девушка, оказавшаяся Дашей, хлебнув портвейна, сказала: а ничего, нормально вы жили, такой ламповый кабачок, даже wi-fi работает, какой пароль?
– Какой-какой! – передразнила буфетчица. – Непонятно, что ли? Конечно, slava kpss!
Мы с Петером взяли по кружке Жигулёвского. Моему немецкому другу нелегко было пить жидкость с ароматом стирального порошка. Но это ничего; зато будет что вспомнить, о чём рассказать родным и близким во Франкфурте.
На другой день, прямо с утра, в студию к Натану потянулись люди из прошлого.
Социальные сети и сарафанное радио оповестили город, да что город – всю страну, о возвращении мистера Фарба.
Узнав об этом, давно покинувшие Новосибирск герои фотосессии 1977 года за свои деньги покупали билеты и мчались в Сибирь самолётами, чтобы успеть на свидание.
Из Минска приехала в новом платье очень красивая Галя шестидесяти лет. Она была из тех девушек без возраста, которые, наивно хлопая ресницами, разводят время, как напёрсточник лоха, и на фотографии им ни за что не дашь больше, чем они сами захотят.
Отложив все дела, из Москвы приехала очень успешная Таня, пиар-менеджер крупной фармацевтической компании.
Из Белграда приехал балетмейстер Казимир.
Из Академгородка приехал карлик, оказавшийся не тем карликом, который снимался у Натана когда-то, и всем стало дико неловко, но он махнул рукой: ладно, не парьтесь, нас, карликов, вечно путают, я давно привык. Да и вам какая разница? Щёлкните меня за того парня. Все мы люди.
Новосибирская гречанка Света, двойняшка Тани из Москвы, пришла с дочерьми, и они исполнили для Натана спонтанный танец восторга от этой встречи, с притопом и прихлопом и выкидыванием стройных ног, канкан и сиртаки одновременно, так здорово, что увиделись, и так грустно, что нет уже на свете папы, который сорок лет назад привёл близняшек на выставку, они этого, конечно, не помнят, были совсем маленькие, спустя годы папа рассказывал, что эту фотографию напечатали в “New York Times”, и было так странно представлять огромный американский город и прохожих с газетами, рассматривающих папины густые греческие брови, мамину бледную красоту, их старшую дочь и двойняшек в одинаковых платьях, одна улыбается, другая глядит исподлобья, как будто один человек с двумя лицами.
Толику очень хотелось, чтобы они и сейчас встали в кадр вместе, но Таня отказалась участвовать в этом аттракционе. Различие для неё было важнее сходства. Жаль, конечно, что людям больше нравится быть живыми личностями, чем произведениями искусства.
Но гораздо сильнее я жалел о том, что на фотосессию не явился СС, подаривший мне эту историю. Он исчез с радаров, выпилил себя из социальных сетей, как будто его не было вовсе, словно он приснился мне тогда на дороге в электромобиле своей мечты, или ещё раньше, на берегу озера горных духов, вроде того мужика с черепом и сексуально озабоченных пограничников. У кого бы я ни спрашивал – все только пожимали плечами, предполагая, что я путаю СС с тем или этим местным поэтом, называли их фамилии, но это были совсем другие люди.
Я думал: что всё это значит? Коммунист, карлик, близнецы, балетмейстер и другие.
Почему они собрались в моей истории, как на мосту Людовика Святого, описанного в романе Торнтона Уайлдера, где францисканский монах угодил на костёр за дерзкую попытку разведать замысел Творца, по чьей воле оборвался мост, сбросивший в пропасть случайных путников.
Только у меня было ровно наоборот – путники целы и невредимы, спокойно идут по мосту, а в пропасть улетает монах. Земля уходила из-под ног, когда я пытался осмыслить происходящее, и все участники фотосессии начинали казаться близнецами самих себя, подмигивающими из параллельных миров, где всё по-другому и не так, как на самом деле. У одних продолжался Советский Союз и телевизор, в котором оплывший, как свеча, Горбачёв что-то бормотал с трибуны тридцать какого-то съезда, у других нашим лучшим другом была Америка, у третьих – вообще инопланетяне всех чипировали и заставили носить маски, чтобы скрыть разнообразие личностей, потому что нечего выпендриваться, если ты всего лишь еда, – соблюдай дистанцию и береги здоровье, пока тебя не сервируют.
После фотосессии Фарб отдыхает на диване в студии, забросив на лысину большие ладони, словно лосиные рога. Он спрашивает: придёт ли девочка с косами? Толик отвечает, что девочку ищут, но находят в разных местах. Одни говорят, что девочка высоко взлетела и работает обезьянкой на брифингах в Кремле. Другие – что живёт в Австралии с миллиардером. В любом случае, у неё всё хорошо. Я и не сомневался, кивает Натан, это сразу было понятно. Сильная личность может пребывать в нескольких мирах одновременно – в Кремле, в Австралии, на Марсе. Приехав с вами в Новосибирск, я осознал глобальную перемену – единого потока больше не существует, река времени разделилась на рукава после того, как сломали Железный занавес. Вот только свободы это не прибавило. Повсюду чувствуется контроль, который витает в воздухе (должно быть, фотограф намекает на дроны), – не то, что сорок лет назад, когда реальность была простой, как остров, и человек был равен самому себе. А теперь мы только и делаем, что копируем себя, и бог знает, где бродят наши двойники. Я благодарен вам, джентльмены, за этот опыт, хотя он и напоминает сновидение.
Я тоже мог бы посчитать наше путешествие сном, но есть объективные доказательства обратного. Возьмите любую новосибирскую газету за ноябрь 2018 года, откройте любой сайт, и убедитесь, что я не сплю. Город гудел, повторяя имя Натана, люди волновались, вспоминая прошлое, и кое-кто даже предлагал переименовать Выставочную улицу в Farb street. Вполне, кстати, в духе Новосибирска, который сто лет назад чуть было не назвали Нью-Чикаго.
Ну и главное доказательство реальности, против которого не попрёшь, – это, конечно, пресс-конференция в Союзе журналистов, куда прибежали репортёры всех изданий, и операторы стояли плотной шеренгой, словно к ним Путин явился во плоти.
Натан и Толик восседали за столом с именными табличками, как представители Америки и Европы. Я сидел в зале, скромный иностранный агент, можно сказать, agent provocateur этого праздника жизни.
Журналисты бомбили Фарба вопросами: как вам понравился наш город? а люди изменились за сорок лет? что такое “полароид”? в Советском Союзе было хорошо или страшно? а вы приедете ещё? сколько человек вам удалось найти для фотосессии? кто эти люди и при чём здесь КГБ? что лучше, прошлое или будущее? вы знаете, в чём смысл жизни? почему ваши предки уехали из России? правда ли, что русские девушки самые красивые в мире? как вы думаете, что будет дальше? сколько вы зарабатываете? почему вы хотите, чтобы американцы полюбили русских? как вы понимаете любовь? где вы раньше были? ваши творческие планы? чем всё закончится? вы не боялись ехать в Сибирь? что вам запомнилось больше всего?
На этом вопросе Натан сломался. Его страшно вымотали прошедшие дни, в студии перебывало больше 30 человек, каждый теребил его память, отбрасывал свою тень в прошлое, в тот год, оказавшийся серединой жизни фотографа. То есть – приблизительной серединой, как и всеё остальное в жизни. Мы, конечно, пытаемся зафиксировать что-то важное словами и числами – создаём памятные даты, заказываем граверам таблички для памятников, – но вся эта суета не более продуктивна, чем приколачивать отражение луны к поверхности реки.
– Мне особенно запомнился танец… – ответил Натан и замолчал; открыл бутылку воды, наполнил стакан, выпил и хотел ещё что-то сказать, но не смог. Слова закончились. Слёзы побежали из глаз на свободу.
Внезапно кто-то начал аплодировать, и за ним все подхватили. Журналисты поднялись с мест и хлопали стоя. Натан плакал под их аплодисменты. Минуту, другую… Словно ребёнок из американского захолустья, внезапно проснулся где-то в Сибири, а жизнь прошла, и все вокруг бьют в ладоши. Никто больше ни о чём не спрашивал. Всё и так было понятно.
Нечасто такое случалось на моей памяти. Очень редко. Один раз.
Особняк на южном берегу Которской бухты сдавался в аренду вместе с 82-летним прокуренным дедушкой Марко, который ежедневно, кроме воскресенья, с полудня до шести вечера долбил по клавишам пишущей машинки “Мерседес” на балконе третьего этажа.
Как объяснили хозяева дома, Марко ещё в прошлом веке начал работать над колоссальным романом о своей жизни, и конца не видно этой жизни и этому роману, а девать дедушку некуда, в городской квартире он невыносим, травит воздух махоркой и сидит на ушах со своим “Мерседесом”. В деревне же он безвреден – вы его даже не заметите, он никогда не спускается вниз, потому что обладает персональным туалетом с душевой кабинкой. Единственное, чего дедушке надо от внешнего мира, – это пиво и табак, но все хлопоты берёт на себя наш племянник из бара на углу, раз в три дня парень доставляет коробку с продуктами, вам остаётся только поднять её по лестнице и оставить под дверью Марко. За неудобство и беспокойство мы делаем скидку, 15 % без НДС.