Стояла на огромном брюхе, как девочка на шаре, и думала: с чего начать? Хотела резануть по глазам, чтобы лопнули и вытекли наружу со всей гадостью, которую перед его лицом творили по его приказанию. Но мент увидел, куда я тянусь остриём, и накрепко зажмурился, так что глаз не стало. Ладно, думаю, ладно, будешь тогда вечно холостой. Хоть и противно, но сунула руку ему в трусы, а там – пусто. Мужское хозяйство скукожилось от страха, будто улитка, и не найдёшь без микроскопа. А он ещё подвывает тонким таким детским голоском: уйди-уйди.
Чувствую: хреновый из меня киллер! Злость уходит, как вода из решета. Руки дрожат, и пробивает на истерическое хи-хи. Что делать? Пнула туда, где у мужика должны быть яйца, вымазала зажмуренную морду кровью бедной твари, и через калитку умчалась. Он, наверное, решил, что прилетала ведьма на помеле.
Это я только сейчас вспомнила, как в городе учёная соседка рассказывала, что в старину бабы мазали рукояти мётел соком травы-красавки. Летом ночью в лесу на круглой поляне голые седлали мётлы и елозили скользкой промежностью до полного улёта. За это церковные попы их гоняли, как нечистую силу. Ну, просто наркоконтроля тогда ещё не было.
Сейчас нам бабкины рецепты ни к чему, всё продается в аптеке. Только не спрашивай потом, как идиотка, – это сон или в натуре? Зарезала я той ночью собаку или просто так сидела в уголке, пугая темноту страшилками?
Мораль сей басни: нечего на других ворожить, если у самой пасьянс не сходится.
Волею советской власти Бездорожная помещается на самом краю Коровинского района. Кочерыжка говорит – “на чёртовом хуйчике”. И правда, если смотреть из открытого космоса глазами спутников-шпионов, то видно, что имеется у нашего района административно-территориальный конец, удлинение, вроде письки, которым наш район залазит в соседнюю жопу мира, район Пудинский. А мы находимся на острие событий.
Соседи нас по-соседски ненавидят. Распускают сказочную брехню, что мы, дескать, не люди, а ходячие мертвяки, оставшиеся после ядерного взрыва на секретном полигоне. Мечтают сбросить нас в реку, стереть Бездорожную с карты мира, и завладеть нашим добром.
На стратегически важном участке границы, по их стороне, тянется вёрст на сорок узкоколейка. Когда-то товарищ Сталин одолжил у товарища Мао тысячу китайцев, которые наладили через болото деревянную гать с железными рельсами. Десятки лет мотовозы таскали отсюда ценный лес, а ныне железка кинута на произвол судьбы и пудинского хулиганья. Язык не повернётся назвать их самыми тупыми злыднями на свете. Во-первых, я не со всеми знаком. Во-вторых, пудинцы изобрели передвижную кровать-саморез. Это страшная вещь. Кто её в лесу видел, тот потом всю жизнь заикается. Устроена так. Берут панцирную кровать на колёсиках, под сетку вешают бензопилу. Ставят это чудовище на рельсы, заводят мотор, и летит оно вперёд со свистом, развивая скорость до тридцати километров в час. Торчащая пила, как хер моржовый, на ходу кромсает деревья, упавшие поперёк дороги за годы Перестройки и бардака. А бывает, что и человека. Слухи подобные ходят.
В курс дела меня вводил Ленин. У него дома на кухне есть генштабовская карта-трёхверстовка. Сидя под картой, он хлебает самогон из гранёного стакана в подстаканнике – ему когда-то врачи прописали от радиации сухое красное, но Ленин рассудил, что самогон лучше, – и рассказывает про уязвимые места нашей обороны.
– Такая хрень, Головастик, что мы почти в котле. Ихний район окружает нас с севера и юга. Давно бы взяли Бездорожную в клещи, кабы не река. Спасение наше в том, что эти долбоёбы попилили свои баржи на лом и теперь не имеют флота. Так что за южный участок я боль-мень спокоен. Другое дело – сухопутная граница. Отсюда, – он показал на карте точку на два пальца выше деревни, – до нас меньше часа пешкодралом по прямой. Используя железку, они могут за сутки сконцентрировать для марш-броска ударный отряд отборных мудаков. По моим данным, у пудинских на ходу десяток саморезок и одна ручная дрезина.
– Это пиздарики? – тревожно спрашивал я.
– Вот хуюшки! – бодро отвечал Ленин, до краёв наполняя стаканы свеклухой. – Не всё у их безоблачно. Секретом сделать высадку десанта они не могут, потому как мы отслеживаем это направление. Опять же – наша диверсионная группа: Кончаловский, когда в настроении, за границу ползает и гаечки на стыках ослабляет. Прошлым годом две саморезки улетели в лес, бандиты переломались нахер. В-третьих, между нашими позициями и неприятельской железной дорогой лежит овраг пятиметровой глубины.
– Тогда чего бояться? Полный нопасаран, нет?
– Как тебе сказать, Головастик? Положение неплохое, но за победу пить рановато. Поэтому давай выпьем за светлое будущее, – мы выпили. – А текущий момент сейчас такой. Пудинские начали строить мост. Уже две рельсины перебросили через овраг. Разведка доносит, что намерения у них серьёзные – и к концу лета могут ударить. Диверсант же наш, надежда и опора, капризен, как баба на сносях. Кричит, достань мне динамиту, тогда я всё ихнее рукоделие подорву и обрушу. А где я ему достану? Я же не Басаев. Ты другое дело – с ментами знаком. Съездил бы в район, закупил шашек, а? Что молчишь?
Я не знал, как объяснить Ленину свою задумчивость. Стеснялся честно признаться, что с последнего времени боюсь отлучаться из Бездорожной, зверски ревнуя Кочерыжку. Она у меня бешеная, если чего-то захочет – на дороге не стой и вопросов задавать не моги. Но глаза-то есть – вижу, как они с Кончаловским каждый день сообщаются. То из леса идут вдвоём – грибы собирали. То сам я нарочно прогуливаюсь мимо избы диверсанта-изобретателя и наблюдаю в окне Кочерыжкин профиль. Тревожно в таких обстоятельствах покидать свой участок. Путь в район, да там покрутиться, – три дня. Изведусь, как Отелло, за это время. Если же найду динамит, то буду вдвойне опасен для себя и окружающих. С другой стороны, жизнь – явление временное, все умрём. Сопли жевать неконструктивно, и место подвигу должно быть.
– Поеду! – отвечал после долгой задумчивости. – Только не в район. Ты говоришь, пудинские в конце лета хотят напасть, как фашисты на Польшу? Успеем, значит, достать взрывчатку. Или сами приготовим. Я читал в библиотеке милицейской школы роман “Таинственный остров”, про мужиков, которых воздушным шаром занесло в места похуже наших. Там написано, как сделать бомбу. Нужно взять из тюленя жир, ошпарить азотной кислотой…
– Ты рехнулся, что ли?! – перебил меня вождь нашей самообороны. – Какие здесь тюлени?
– Неважно! – стукнул я деревяшкой по столу. – Свиньями заменим. Свиная взрывчатка должна быть ещё убийственнее. Знаешь, какая сила нитроглицерин? Полстаканом можно взорвать Кремль! Кстати, налей и выпьем за мою удачу. На рассвете отправлюсь в Пудино.
– К бандитам?! – ахнул Ленин.
– А что? Моя личность им неизвестна. Поеду в гости к золовке, прописанной в тех местах. Типа, сблядовать, а на самом деле – Штирлиц. Прогуляемся по узкой колее, срисуем диспозицию.
– Не раз и не два говорил я на пристани и в сельпо, что молодёжь прыгнет выше нашей головы! – воскликнул Ленин, поднимая стакан.
До рассвета я не смыкал глаз, как стахановец в ночную смену: всё подкидывал Кочерыжке в мартен. Пусть, думаю, без меня поменьше думает о моём сопернике.
А на рассвете вышел и пошёл. У нас в лесу не заблудишься. Просто иди к северу и обязательно попадёшь на дорогу. Прямее всего, если у тебя слева будут Рукибога, а справа Царская могила. Но там жутковато. Топать надо глубоким оврагом, над которым смыкаются деревья, и даже в солнечную погоду не видно ни рожна. Под ногами чмокают жабы, со всех сторон скрипят сосны, над головой икают кукушки, лес – разговаривает. А ещё там живут пауки, как будто из фильма ужасов, здоровенные. Если не изворачиваться от их сетей, то вся морда скоро будет обтрухана клейкой дрянью. Противно.
Через пару километров этого кросса по пересечённой местности я совершенно заёбся и взмок. Что я вам – чемпион, что ли? Покурю вон, на склоне в глубоком мху, и дальше потопаю. Только улёгся – накрыла такая усталость, что за сигаретами в карман идти лень. Не заметил, как вырубился.
Увидел во сне большой Город, где никогда не бывал. Москву, не иначе. Наверняка. Там ещё на углу горела красная буква М. Я мимо иду, весь такой уверенный, на вокзал, в кассу, беру билет до родной деревни, куда в моём сонном воображении провели железную дорогу. И называется она теперь – станция Правда. Забираюсь в вагон, где народу немного, ну как если бы во всём поезде ехали только бездорожинцы.
День стоит яркий, солнечный, типа бабьего лета. Мимо окна, когда мы неспешно трогаемся, проплывает жёлто-бурый лист, давно засохший на ветке и только сейчас оторванный порывом ветра. Он похож на боевую ладью с зубчатыми бортами, плывущую посередине неба в прозрачной глубине, среди белых облаков, которые, клубясь, застывают наподобие древних башен. Понимаю про себя, что наверху есть летающий переменный город, куда и направляется лодка-лист, как послание из нижнего мира.
Наблюдая полёт лодки-письма, я не скоро замечаю одну странность – в вагоне тихо. Почему-то сюда не забегают продавцы собачьих носков, китайских зонтиков, церковных календарей, волшебных тряпочек, стирающих любую гадость, авторучек с чернилами для шпионов и батареек, живущих вечно. Удивляет меня, что не слышно скрипачей и гитаристов, которые на колёсиках тащат за собой музыку, не видно побирушек, клянчащих на операцию больному ребёнку, и погорельцев, которым нужен билет до Тулы. Пирожки и газеты не носят, остановки не объявляют, билетов не проверяют. Пассажиры телефонами не играются, едут задумчиво, глядя прямо вперёд.
В тишине слышно дыхание соседей, да ещё за окном свистит ветер, гоняя волны по бесконечным ковылям. Под куполом синего неба, до самого горизонта, раскинулась степь. Снаружи по-над насыпью, словно вагон вывернули наизнанку, летят отражённые в оконном стекле пассажиры. Тихие и лёгкие ангелы дал