ьних странствий. Призрачные кочевники. Небесная золотая орда.
Вагон сильно качает, но пассажиров это не беспокоит, они сидят неподвижно, с закрытыми глазами. Суровые лица кажутся масками из светлой глины, которые за тысячу лет во тьме курганов не утратили мягкого блеска. Красные спирали, нарисованные охрой на подбородке у мужчин, напоминают о том, что их рыжие бороды когда-то напоминали созвездия.
Во сне я знаю одно странное слово: шиштыки. Так называется народ, к которому я принадлежу. Воины с кудрявыми бородами, мы покорили великую степь и загнали в тайгу низкорослых трусливых шешкупов, которые признали себя нашими данниками, но затаили обиду. Наевшись однажды пятнистых грибов, они совершили подлый набег на лагерь, который мы разбили в сердце мира, где степь встречается с великим лесом.
Была ночь. Мы пировали в шатре, а шешкупы ползли к нашим кибиткам бесшумно, как змеи. Им нужно было княжеское тело, чтобы с песнями закопать его у себя в лесу, сделав вечным пленником своего народа. Болезненная мысль пронзает мой сон: я был князем. Меня убили на пиру ударом копья из темноты. Но я умер не сразу. Отбросив чашу, я выхватил меч, и тогда кто-то из врагов ножом отсёк мою руку.
Моих воинов они тоже убили. Наверное, мы были чересчур хмельны и беспечны, веселясь на земле, которую считали своей.
Они отрезали мою голову, а тело изрубили на куски топорами. Тот, кто первым вонзил копьё, забрал сердце и съел его сырым. Руку, намертво сжимавшую меч, изжарили на костре. Разорванное тело сварили и жрали всю ночь и ещё один день, сидя вокруг котла. И не могли сожрать, потому что был я великаном, самым высоким из шиштыков, который плевал на макушки трусливых шешкупов.
На второй день они взяли мою голову и обмазали глиной. На третий день глина засохла, и тогда они сделали маску. На четвёртый день они расстелили на берегу медвежью шкуру и раздробили камнями мои длинные кости. На пятый день они зашили осколки костей в шкуру, и получилась кукла, а на неё надели маску. Шестым днём куклу посадили в кибитку и повезли на север. Вместе с другими воинами славного племени, потерявшего в ту ночь силу. Как говорят живущие на Юге китайцы: малое приходит, великое уходит. Ещё по земле мы ехали, но под землю лежал наш путь. И наши кони плакали, когда их резали лесные недомерки.
Мы ехали долго, в молчании, друг на друга не глядя. Потому что, когда ты побеждён и убит, слова не вернут тебе жизни и славы. Вот такая она, станция Правда.
– Головастик, мать твою, просыпайся!
Открываю глаза и вижу – Молодой Мафусаил, в тулупе, варежкой хлещет меня по морде, которая, что удивительно, вся заросла бородой. А лежу я вроде как в сугробе и ни хера моржового не соображаю – почему.
– Что за нах? Откуда снег?
– Весна, – отвечает Молодой Мафусаил. – Ты долго спал. Пойдём.
Куда там “пойдём”! Ноги слабые подгибаются, как щупальца у кальмара. Хотел встать – и тут же рухнул обратно на жопу.
– Не могу.
– Ложись в корзину.
Сам он стоял на широких лыжах, а рядом у него была плетёнка, большая, как сундук. В такую лося запихать можно, не то что главу сельского поселения, отощавшего после зимней спячки. Я туда залез, Молодой Мафусаил кинул сверху запасной тулуп и потащил плетёнку по снегу, пыхтя, но отвечая при этом на вопросы:
– Не, ты не умер, всё нормально. Это место такое.
– Сколько я… это… сны смотрел?
– Да не шибко. В августе ты залёг, сейчас март кончается.
Я даже застонал. Это ж полгода Кочерыжка без моего надзора крутила хвостом! Мне теперь её придётся убить в профилактических целях. Она ведь, к гадалке не ходи, давала Кончаловскому всё это время. Или, может быть, не давала? Я её до конца не пойму, в смысле верности брачным узам и мне лично. Небрежным тоном интересуюсь: как там моя, сильно ли обижается, что я пропустил ноябрьские и Новый год?
– Обижается. Дома дожидается, – прогудел Молодой Мафусаил, и я сразу представил, какая у нас будет горячая встреча с применением холодного оружия.
– Почему я не умер? – спрашиваю слабым голосом. – Спал зимой в летней одежде.
– Медведь спит. Ничего.
– У него природа такая, у медведя.
– А ты откуда знаешь, какая твоя природа? – ворчит Молодой Мафусаил.
– Вот знаю. Две ноги, два яйца, один хер, одна культя, кило мозгов. Которых недостаточно для понимания ситуации.
– Я про это тебе потом расскажу. А сейчас мы торопимся, ждут нас в деревне.
– Нет уж, давай сейчас. А то мне, знаешь, диковато Лазарем в твоих санках ехать. Ты, случайно, не Христос?
– Ни в каком разе. Просто я в таком сне раньше тебя бывал.
– Ну так валяй рассказывай. Не томи душу.
И он, как пишут в священных книгах, отверз уста. Длинная получилась история. Под неё мы как раз доехали до Бездорожной, непутёвой нашей деревеньки. Вижу, над школой флаг реет. Вот дела! Откуда взяли? Ни копья в бюджете, дров для школы купить не на что – какой уж там триколор! А бабы всегда жмотили свои тряпки, когда я их умолял соткать государственный символ.
Интересуюсь у Молодого Мафусаила: что за праздник у нас? Оказалось – выбора́. Да не замухрыжные, а президента всея Руси. И как оно? Да хреново! Что так? У него фамилия знаешь какая? Путин. Ёптить! Пропали мы. С нашими-то соседями за рекой, кто у нас за такую фамилию проголосует? Ноль процентов, ясен пень. А кому держать ответ, догадайтесь? Конечно, Головастику, который дрых в берлоге, как бурундук, и ни сном, ни духом, ни ухом, ни рылом не виноват. Но это у нас всегда без толку объяснять. Бери теперь в зубы протокол с позорным нулём голосов и чеши до района объясняться. Вон, за тобой на снегоходе приехал избирательный член из районной комиссии.
Стою перед грозным членом навытяжку и ясно читаю своё будущее в его глазах, отражающих мою взъерошенную опухшую личность. Вернётся он к себе, на рабочее место, и накатает телегу о том, что головастик сельского поселения Бездорожное керосинил всю зиму, не приходя в сознание, и пробухал, пьянь паровозная, результаты выборо́в! Ну, думаю, и хер с ними. Судьба такая. Существую для других, а если разлюбят – исчезну.
Тут ещё Ленин с безумными глазами подбегает и шепчет, дыша перегаром:
– Бандиты в Пудино ликуют. Праздник у них. А нам крышка!
Ответил ему значительно:
– Малое приходит, великое уходит.
Он, конечно, недопонял с перепугу. А времени объяснять не было – уходить пора. Ещё заглянуть к Кочерыжке и обнять её перед тем, как, надев жопой на флагшток, выставят меня перед районным избиркомом в назидание другим головастикам. Протокол нашей встречи напишу отдельно, а сейчас, пока не забыл, расскажу историю Молодого Мафусаила.
Ага, приготовьтесь, сейчас он вам навалит вагон и маленькую тележку всякой хрени. Меня лично давно уже бесит вся эта лапша про чудеса. Я, конечно, понимаю. Секс, наркотики, сказки – без них в деревне не прожить. Позеленеешь с тоски. А собственно, чем я хуже Шахерезады? Тоже могу рассказать. Той зимой, что Вовка в соседней деревне развлекался с Нинкой Шляпиной, было и у нас чудо. Соседский единственный петух подох. А куры продолжали нестись, как заводные. Фантастика, да? Ладно, не буду задираться. Слушайте дальше Головастик FM. С ним не так скучно.
Мальчика забыли на вокзале. У мальчика было имя. Но те, кто звали его по имени, внезапно исчезли. Их посадили в машину и куда-то увезли, обоих. Маму и папу. Папу и маму. Они только что купили билеты на поезд в далёкий и счастливый Ленинград.
Было лето, каникулы, Москва, очередь в Мавзолей. Площадь с тремя вокзалами, где папа обещал мальчику, что скоро они будут кататься на пароходе по реке Неве. Нет, папа говорил смешнее. На речном трамвайчике. После этих слов мальчик представил себе вишнёвый вагон, забавно прыгающий на волнах широкой серьёзной реки. Такие вишенки и в его родном городе со стуком катались по рельсам.
Да, у мальчика был родной город, носящий имя. Чьё? Кажется, Сталина. Наверное, это был Сталинград. Куда ещё мог ехать летом с родителями советский мальчик-пионер, если не из Сталинграда в Ленинград? Из Сталинабада в Ленинакан? Вряд ли, вряд ли…
Враг ли, враг ли народа был его папа? А мама? Когда на площади у вокзала их забрала чёрная машина, в голове у мальчика появилось столько вопросов, целая стая вопросов, как будто его внезапно бросили в пруд с лебедями. Вокруг, куда ни глянь, были изогнутые шеи вопросительных знаков. Почему так? Где они? Кто эти люди? Что делать? Стоять и ждать? Плакать или нет? Враг ли? Враг ли? Враг ли? Мальчик не был ни маленьким, ни глупым. Он умел бить в барабан и завязывать красный галстук. Он умел рисовать. Однажды, в день рождения Сталина, он нарисовал картину – башню с красной звездой. На обратной стороне листа он красивым почерком вывел самые лучшие слова поздравления, какие знал. Товарищ Сталин, писал он, какое счастье, что Вы родились! Какое счастье для меня, что я, простой советский мальчик, родился в тот же самый великий день, что и Вы! Мальчик побежал на почту, где купил марку – синий квадратик с белым дирижаблем, плывущим в высоком небе. Мальчик воображал, что дирижабль повезёт в Москву его письмо, повиснет над Кремлём, зацепится якорем за красную звезду на башне. Лётчик из кабины бросит верёвочную лестницу, по которой торопливо спустится почтальон в фуражке, с толстой сумкой на ремне, и быстрым шагом пойдёт к трибуне Мавзолея навстречу товарищу Сталину. Приложив руку к фуражке, почтальон сообщит: “Вам письмо от мальчика!” Сталин прочитает и обрадуется.
Наверное, всё так и было. Потому что в синий-синий новогодний день, когда на стёклах распустились морозные звёзды, мальчику принесли ответ. И не просто ответ, а горячий привет. И в придачу большую коробку, запечатанную сургучом. Мальчик сломал коричневую печать, ножиком расшатал маленькие гвоздики, державшие крышку. И, волнуясь, заглянул внутрь. Там, в клочьях белой ваты, лежал настоящий игрушечный поезд. Чёрный паровоз с красной звездой и прицепленным сзади тендером тащил один зелёный пассажирский и много-много-много коричневых товарных вагонов. Это был замечательный поезд, длинный, как жизнь, которую предстояло прожить мальчику.