Мы верим в лучшее, в лёгкую смерть и загробную жизнь. Мы, простодушные читатели рассказа, не можем даже помыслить, что автор скрывает от нас правду… Ой, неужели правда?! Неужели он цинично умолчал о том, что смерть Гуркина носила синюю фуражку чекиста и была очень грубой? Картины, конфискованные при обыске, попали в архив НКВД. А оттуда посылок не отправляют даже писателям-фантастам…
Текст нравился мне всё меньше.
Ему не хватало лёгкости, воздуха и света. Надо изменить настройки повествования. Сделать рассказчику апгрейд, а если не поможет, то – харакири.
Ртуть на латыни – Меркурий, летучий бог с крылышками на пятках. Может быть, его сущность войдёт в меня, если совершить ритуальное занюхивание водоёма?
В рюкзаке лежали две бумажки американских денег. Я скрутил их в трубочки, вставил в нос, преклонил колени у кромки воды и глубоко вдохнул, визуализируя поток крошечных меркуриев, наполняющий голову. Затем лёг на бок лицом к озеру и постарался отпустить мысли. Ничего не ждать, не оценивать, только смотреть на отражение горных вершин в неподвижной воде.
Я представил Григория Гуркина, как он сидел здесь с походным мольбертом, может быть, на этом самом месте, его скуластое лицо, высокий лоб, чёрный ёжик короткой стрижки и тонкие губы. Кажется, он никогда не улыбался фотографу.
Я достал телефон, чтобы загуглить портрет художника, но телефон вдруг решил вернуться к своим древним обязанностям – и зазвонил.
Это была Инга, мой сердечный друг из Парижа; она сказала, что уезжает в Индию на два месяца, а может быть, на всю жизнь. В любом случае, через десять дней летит в Дели, оттуда на автобусе в Ладак, к мудрым йогам, а потом на чём-нибудь, хоть на верблюдах, – в Калькутту. Я сказал, что это прекрасная идея. Всем надо ехать в Индию и припадать к истокам. Инга объяснила, что ей необходима перезагрузка, и к тому же её бабушка носила редкую фамилию Калькуттина; очень хочется своими глазами увидеть город, откуда отец бабушки пешком явился в Россию, чтобы пустить корни. Именно сейчас надо это сделать, когда страшно надоел Париж, невнятные любовники и деловые разговоры по скайпу с украинскими программистами. Это совсем не похоже на работу мечты, гораздо больше – на безвыходную жопу. Не мог бы я приехать, чтобы проводить её в аэропорт и пожить у неё в квартире, хотя бы изредка поливая цветы на балконе?
– Ты же меня знаешь. Я буду поливать мозги дешёвым бордо.
– Не бери дешевле пяти евро.
– Не могу этого обещать, поскольку же не па даржан.
– Па де проблем. Я куплю тебе билет, как приглашающая сторона. Ты в Москве?
– Же суи неподалёку.
(Зачем ей подробности моей локации.)
– Через неделю будешь готов к старту?
– Угу.
Я прикинул, что за это время, даже при плохом автостопе со средней скоростью 40 км/ч, по-любому доберусь до Москвы, хоть тушкой, хоть чучелком.
– Завтра пришлю билет, – сказала Инга. – Учи французский.
Эту мантру она повторяет уже три года, с самого нашего знакомства, но я так и не продвинулся дальше уровня, который позволяет, зайдя в кафе со своей бутылкой, спросить у официанта: “Месье, не могли бы вы на минутку одолжить мне штопор?” Потому что Париж надо откупоривать штопором прямо на улице и распивать под мостом. Пивной Франкфурт открывать сложенной в восемь раз газетой. Венецию пить из стеклянного сапога. Нью-Йорк – из бумажного пакетика в Центральном парке.
Если бы мне заказали книгу о путешествиях или какой-нибудь путеводитель, я начал бы со списка винных магазинов. Перемещения в пространстве вызывают жажду, и ничего нет лучше, чем искупать в алкоголе новорождённый образ чужого города…
Впрочем, никто мне ничего не заказывает. И правильно делает: я всё равно не напишу того, что нужно. Того, что понравится читателю и будет хорошо продаваться. Ладно, фу, хватит посыпать голову пеплом несуществующих рукописей. Поеду лучше в Париж поливать растения. Вдруг из этого занятия вырастет новый сюжет?
Ночевать сегодня буду в Аскате, у знакомых буддистов; впереди 250 километров дороги, надо брать ноги в руки и топать на трассу.
Я направился вверх по тропинке, которая за невысоким перевалом становилась относительно проезжей грунтовой дорогой, и удалился от озера на полсотни шагов, когда меня окликнули сзади:
– Эй, ты!
Я обернулся. На берегу стоял мокрый мужик без штанов, в длинной рваной рубахе, словно Гамлет, держащий на ладони белый человеческий череп. Свисающие почти до колен гениталии незнакомца раскачивались на ветру, как колокол.
– Хочешь повеселиться? – спросил мужик. – Давай трахнем лысого. Я в правую дырку, ты в левую?
Он призывно поднял череп над головой. Отвечать не стоило. Это была ртутная галлюцинация; или горные духи решили посмеяться мне вдогонку. На Алтае довольно часто происходят сверхъестественные явления. Но редактора вряд ли устроит такой поворот сюжета.
Я ускорил шаг: до сумерек нужно застопить машину. Хорошо, что туристический сезон ещё бархатный, и на трассе оживлённо.
Деревня Аскат имеет репутацию самого богемного места на Алтае. Говорят, здесь никогда не было колхоза, и даже при социализме люди жили своим умом, хорошо устроившись в пространстве – как в потайном кармане географии. Слева – крутые горы, справа – быстрая река. Или наоборот: смотря на каком боку лежишь.
Деревню основали вятские переселенцы, в XIX веке привлечённые на левый берег Катуни пением сирен, которые тогда ещё водились в речных заводях, или “ванночках”, как их тут называют, где вода тёплая – прогревается загадочными токами Земли.
Слушая голоса чудесных птиц, вятичи безмятежно втыкали голубыми глазами в окружающий мир и целый день лежали на свежем воздухе, как статуи Будды. Стороннему наблюдателю с другого берега они могли показаться болванами неподъёмными. Но время от времени кто-нибудь из них вставал, чтобы сделать небывалую вещь. Одной только силой мысли и вот этими вот руками.
Наверное, не стоит здесь и сейчас рассказывать про ковёр-пердолёт – самое неприличное изобретение в истории сибирского воздухоплавания.
Возьмём более респектабельный пример – народного умельца и самородка Дементия Шутова, которому в 1937 году приснился висячий мост над Катунью. Когда за обедом он рассказал об этом жене и современникам, над ним только посмеялись. Ты, Дементий, чужое видение подглядел, сказали ему, не иначе, большого партийного товарища. Скромнее надо быть, парень, и не сувать нос в галлюцинации начальства, а не то возьмут тебя за жопу ежовой рукавицей – и поминай как звали.
Однако наяву всё вышло по-другому, хотя и не менее трагично, – за жопу взяли современников Дементия. Двух его близких родственников, дядю и старшего брата, вообще поставили к стенке как шпионов Тибета. Самому самородку выпала удача проскочить между ёбаных и остаться на воле, чтобы и дальше нянчить в голове чертежи моста.
Бумаге он не доверял, поэтому внутренняя работа мысли оставалась невидимой для окружающих. Но сразу же после долгожданной смерти товарища Сталина, когда народ перестал еженощно обсираться от страха, Дементий организовал бригаду мужиков, которые сколотили его сон из лиственничных досок и подвесили над рекой за верёвки.
Деревня обалдела от этой материализации и долго отказывалась верить. Кое-кто так и не решился ступить на мост, предпочитая по старинке тонуть в водоворотах на переправе. С годами, в силу естественного отбора, таких дураков становилось всё меньше, деревня же разрасталась за счёт новых людей, приходивших с другого берега, где обитало всё остальное человечество. Пришельцы решительно пускали корни и погружались в нирвану.
Самодельный мост раскачивался, как маятник, над рекой времени, которое не приносит человеку ничего хорошего, а под конец обязательно уносит его целиком.
Очень жаль, что Дементий умер в один год с советской властью, и некому стало обуздывать энтропию. Страну захлестнуло распиздяйство и бесхозяйственность, и темпераментная Катунь, всегда ненавидевшая шу́товское творение, воспользовалась моментом. Тёмной октябрьской ночью 1993 года она выскочила из берегов, словно белорусский партизан, и снесла обветшалый мост нахер…
К этому историческому моменту большинство жителей деревни разучились плавать и пропили свои лодки. Те, кому было лень ногами пилить десять километров по берегу до ближайшего моста, полностью утратили связь с реальностью. Но обрели взамен такую силу духа, что могли питаться солнечными лучами и радиоволнами. До самой небесной Москвы доходили в те годы известия о счастливой деревне просветлённых на Алтае, где не платят за свет и не боятся бандитов.
Старожилы любят вспоминать один характерный случай, произошедший в середине девяностых, когда в Аскат заехал чёрный, как кирзовые сапоги, джип с тонированными стёклами. За рулём сидел человек с безумными глазами, золотой цепью на шее и помповым ружьём. Выскочив из машины, человек произвёл несколько бессмысленных выстрелов. То есть вообще непонятно было, куда он метил. При этом вид имел такой, словно употребил все запрещённые вещества, а потом догнался в лесу мухоморами. Разбуженные стрельбой, местные жители вышли из пространства, окружили джип и спросили у снайпера: ты чего?!
Услышав глас народа, бандит, этот продукт эпохи, бросил оружие и пришёл в себя из воображаемого мира. Он рассказал, что сегодня утром ему на пейджер скинули указание прибыть на стрелку в деревню Аскат – срочно! Ну, вот он приехал, гнал четыреста кэмэ без остановки, и в чём прикол?
– Всё нормально, – успокоили стрелка местные жители. – Это, парень, называется духовная брань. Мало кто получает такой серьёзный вызов, и ещё меньше тех, кто способен его принять. Мы считаем, что ты только что успешно отстрелил свои привязанности и как бы заново родился в Чистой земле.
– Знали бы вы, люди добрые, сколько я загубил человеческих душ… – попытался исповедаться приезжий.
– Здесь и сейчас это не имеет значения, – прервали его. – Несравненный Миларепа в молодости вообще грохнул полдеревни, что не помешало ему в дальнейшем стать Великим учителем. Оставайся.