Там припаркованы экипажи. Он узнаёт мерседес принцессы Ди и авто Фердинанда. Погладил золотую лошадку, у которой над хвостом рукоположен номерной знак с циферками из драгоценных камней. Играет музыка, сладкая смесь вальса и чёрного блюза. Мужчина лет тридцати пяти внезапно обнял его и прошептал: дякую за вашу заботу о моём теле! Он испугался, оттолкнул незнакомца, протиснулся между танцующих пар к дальней стене, где на грубой, не подходящей к богатому интерьеру скамье сидит маленькая женщина. Она закашлялась, он протягивает ей белый платок, женщина прижимает платок к губам.
Где-то он видел её лицо. Может быть, они вместе ехали в поезде на Восток? Вши копошились под ватником. Серые вокзалы кишели людьми. Пассажиры торопились, бежали по лужам за кипятком, боялись опоздать, потому что неизвестность, в которую шёл поезд, была всё-таки лучше, чем эта безнадёжно грязная станция с фигурами тёмными, одетыми в чужое тряпьё. На платке, который вернула ему женщина, осталось красное пятно. Она сказала:
– Видишь кровь? Я живая. Забери меня отсюда.
– Как тебя найти?
– Я не помню название места, где закопали нас с сестрой. Но ты найдёшь его, следуя за нашими именами.
Слуга в белом встал между ними и произнёс:
– Вам пора.
В начале было слово. И было оно – корова. Она лежала на пути нашего автобуса, “икаруса” времён холодной войны, не давая дороги. Водитель долго гудел, но всё без толку. Пришлось объехать ленивое животное, чтобы прорваться к вокзалу. Это напоминало Индию, ещё одну страну безусловного счастья.
Мы забрали из автобуса багаж. О.Роман экипировал нас огромными рюкзаками и куртками известной фирмы, чья реклама, нахваливая прочность товара, оптимистично гарантирует, что вещи переживут не только кругосветное путешествие, но и самого путешественника.
На груди моей висела камера Mark II, купленная отцом Романом, который собирается сделать из нашей поездки большой пиар. Я должен фиксировать, по возможности, каждый шаг моего спутника. Потому что всё в его жизни наполнено смыслом. Не то что у меня.
Выйдя из автобуса, он развернул карту и поднес её к лицу с таким видом, словно собирался в неё заплакать. На самом деле он просто близорук. Я включил видеозапись и спросил, как мы заранее условились, по-польски:
– Dlaczego mapa, pan Roman? Rada jest rzut beretem.
– Czy na pewno?
– Patrz! Tutaj jest![10] – я указал ему под ноги.
В огромной луже отражалось серое кирпичное здание с трёхцветным флагом на крыше и большое лицо Романа, похожее на грустный смайлик. Мне удалось сделать отличный кадр зазеркального мира, где плыли в голубом небе молочные облака и привокзальный бомж подступал к нам с братскими объятиями. Надеялся, что от него откупятся, но не на таких напал. Через несколько минут мы уже входили в кабинет главы районной администрации, толстяка с унылым и злобным взглядом. Та самая власть, что не даёт русским почувствовать своё счастье. Я сунул ему под нос пачку писем – из МИДа, Патриархии и Министерства культуры. Он читал, шевеля губами, а я рассматривал логово провинциального бюрократа. На стенах висело стеклянное оружие с алкоголем внутри. Бутылки с кораблями. Портреты Путина. Мы сидели в кожаных креслах. Когда хозяин кабинета поднял от писем взгляд, я сказал:
– Мы бы хотели как можно быстрее отправиться в деревню, – заглянул в блокнот. – Бездорожная. Хорошо бы, если сегодня.
– Деревни больше нет.
– Что-то случилось?
– Её ликвидировали.
– Как?
– Секвестр бюджета.
Я пожал плечами, развёл руками и посмотрел на о. Романа, который откашлялся и с чисто католической интонацией, соединяющей мольбу и угрозу, произнёс:
– Мы должны быть там.
– Хотите, езжайте, – кивнул хозяин. – Я выделю человека, – он ткнул в кнопку громкой связи.
– Слушаю, – раздался голос секретарши.
– Ну и что?
– Он здесь.
– Впусти.
Отворилась дверь, вошёл и остановился на пороге рыжебородый мужичок в зелёном головном платке, в камуфляжном костюме. Но почему-то босой – без обуви и носков. Он пошевелил пальцами ног и засмеялся:
– У тебя корова перед входом насрала…
Опять корова! Я незаметно включил диктофон. До сих пор иногда слушаю эту запись и наслаждаюсь:
Мужичок: Сказали “всё бросай – беги сюда”. Побежал и вот – напоролся на мину. Слышь, как теперь душисто в приёмной? Зинка там грустит, шанель нюхает. А дорожка твоя ковровая, извини – тово, на церемонию “Оскара” уже не годится. Ой, да у тебя люди! Что ж ты не предупредил…
Начальник: Вот и познакомься, Владимир. Это наши гости. Отец Роман и Адам… э-э… Мария.
Мужичок: Какая Мария?
Адам: Это я.
Мужичок: Ну, здравствуй, Маша, я – Дубровский.
Начальник: Кончай трепать! Твоё дело – отвезти их в деревню.
Мужичок: Головастиком меня зовите. (внезапно кричит) Я убью тебя, лодочник! (в нашу сторону) Вы не пугайтесь, паны, мы с ней близкие друзья. У нас така любовь, така любовь, что ничего нам не надо – ни денег, ни свободы слова. Только бензин. Позвони в гараж, Два Аппендицита, а? Пусть заправят меня.
Начальник: Чеки привезёшь – получишь деньги.
Мужичок: Чеки, значит. А эти чехи на бумажке полетят туда-обратно?
Начальник: Они поляки.
Мужичок: Ладно. Пошли, чешско-стругацкая республика!
Роман (с ужасом): On jest szalony![11]
Я люблю словесные славянские игры. В Польше “урода” значит “красота”. В Чехии вы заказываете “салат с окурками”, и вам приносят огурцы. Там же: заход – это запад, а выход – туалет. Как будто наши предки из вредности взяли одинаковые слова для разных вещей. Но вот что интересно, “рай” (тот, который парадиз) во всех славянских наречиях звучит одинаково – рай. Административное тело России – от Калининграда до Владивостока – состоит из райцентров. Потому что Россия – это рай, где центр везде.
Западный берег Оби считается цивилизованным. Здесь есть власть, супермаркет, бензоколонка и вытрезвитель. На другом берегу живёт низкая плотность населения. В основном безработные, у которых нет денег, чтобы платить обскому Харону за переправу. Паром, тем не менее, ходит и кого-то возит взад и вперёд. Причал находится в семи километрах от районного центра. Пока мы ехали туда на старом советском джипе “Нива” с тремя дверями, я задумался: почему в России только одно место честно назвали Бездорожное? Потом сочинил шутку “в джипе мира” и смирился с дикими скачками машины по обрывкам воспоминаний о грунтовой дороге.
На пароме, немного придя в себя, о. Роман спросил у Головастика, что случилось с деревней.
– Бог дал, бог взял, – ответил тот. – А вы что, шпионы?
Мы с отцом Романом отрицательно покачали головами.
– Это хорошо, – сказал Головастик. – Надо вас с братом познакомить. Он тоже из Польши. Сейчас тут, в монастыре, на волоке, скрывается от Интерпола.
– Ваш брат?
– Януш. Оружие продавал африканским повстанцам. Теперь вот заделался монахом.
– Родной брат?
– Ну да. Все люди – братья.
Буксир рассекал волны. Мы наслаждались речным воздухом. Вдруг Головастик с треском ударил себя в лоб. Только сейчас я заметил, что он носит искусственную руку в чёрной перчатке. Удар протеза по черепу привлёк внимание. Кто-то из пассажиров спросил: что случилось? Головастик отвечал: два переодетых польских жандарма едут в монастырь с ордером на арест брата Януша. Но никогда бы они не узнали, где Януш прячется, если бы не его, Головастика, длинный язык, выболтавший тайну. Похоже, ему нравится любая версия нашего путешествия, кроме правдивой. Он не может поверить, что мы явились сюда ради каких-то могил на заброшенном сельском кладбище. Все, кто был на борту, стали обсуждать брехню про монаха. Мнения разделились. Романтики хотели предупредить его и даже спрятать от властей. Партия законопослушных граждан предлагала “господам офицерам” свою подмогу в задержании преступника.
– Для чего вы устроили этот театр? – спросил отец Роман.
– А что? – удивился Головастик. – Плыть-то скучно.
– Не надо веселиться! – сказал о. Роман назидательным тоном. – Здесь была трагедия. Люди раздетые, голодные, больные, не говорят по-русски. Им объявляют: вы ссыльные, живите на голой земле зимой. Без денег, врача и костёла. Они лежат. Является НКВД, приказывает идти в лес работать. Как? Нет обуви на ногах! Слабыми руками таскать деревья?
Паром упёрся в берег. Пассажиры упаковывались в машины. Мы вползли на заднее сидение нашей “Нивы”, как в нору, низко голову наклонив.
– Человеческая трагедия, говоришь? – повернулся к отцу Роману Головастик. – А вот поехали сейчас – людей покажу.
– Каких?
– Счастливых. Знаешь сказку? Жили-были дед да баба. Кстати, она и правда жила у самого моря. Только не синего, а Жёлтого. В городе Порт-Артур. В смысле, раньше он был Порт-Артур, пока его не забрали японцы…
Короче, отвёз я гражданина попа с его подельником к бабе Зое и деду Дмитро. Когда мы приехали, дед налаживал свой любимый радиоприёмник “Волна”. Мог бы не говорить. Он каждый день этим занимается. Всё остальное в доме налажено, как Биг-Бен. Даже в сортире на огороде есть резиновая груша, плюющая “Шипром”. Всё для бабы Зои, королевишны. Пока сидит баба Зоя на фарфоровом толчке с газеткой, её старый глухарь ходит вокруг будочки и курлыкает. Или в доме приёмник налаживает. Обоим восемьдесят с гаком. Аж завидно.
– Здорово, дидо! – кричу на повышенных децибелах. – Где твоя зазноба?