ки, был бы рад оказаться сейчас на моём месте. Когда я был маленьким, он обучил меня малому петровскому загибу, уверив, что в Советском Союзе пионеры читают его на ночь вместо “Отче наш”. Ритуал совершался втайне от родителей. Мы становились на колени, дедушка изображал молитвенный экстаз, раскачиваясь из стороны в сторону, а я повторял за ним: “яко драченый фараонов уд, архиерейская залупа, зарубка Алексашковой мотни”, и так далее. Особое удовольствие мне доставляли слова “етиться тебе ежом косматым против шерсти волосатым”. Этот прекрасный ёж снился мне в подростковых эротических снах и даже определил мои взрослые пристрастия в области интимной эстетики.
– Всё путём! – кричит сверху Головастик. – Через час будет автобус с переправы. Готовьте пиастры!
Пока я объясняю о. Роману, что наш проводник рискует жизнью не просто так, а за европейские ценности, Головастик пляшет “эх, яблочко” на ветке мирового древа.
Да, вот так и звоним из леса, как обезьяны. Когда в Бездорожной появилась сотовая, все бабы залезли на деревья. Иначе не ловило. Вскарабкаются утром и трындят, пока не сдохнет батарейка. Им бы туда розетку – вообще бы не спускались на землю. Наш темпераментный Ленин даже стрелял в свою Матрёну из двустволки щетиной. Но и это не помогало. Лазала на сосну до последнего, пока сама не хряпнулась с верхотуры.
В 2006-м произошёл этот грустный случай. Мы тогда написали коллективную жалобу в сотовую компанию, чтобы нам поставили вышку, а то бабы падают и ломаются. Но куда там! Только хуже сделали, напомнив о себе. Через год прилетела бумага с решением о прекращении нашего существования на этой планете.
– Как так?! – удивились мужики. – Зондеркоманду, что ли, пришлют?
Дело было в воскресенье на пристани. Я зачитывал официальное письмо с двумя печатями, а народ слушал, мрачнея. Он и сам знал про себя прекрасно, народ наш, что жизнь его – чистое недоразумение. Но говорить об этом вслух считал неприличным и придумывал разные отмазки. То враги, то война, то временные трудности, связанные с построением коммунизма, то ликвидация последствий строительства коммунизма, то снова враги. Опять же тема Бога в последние годы успешно затуманивала мыслительный процесс и не давала сделать трезвые выводы.
В общем, жили в своё удовольствие, скромненько и с размахом. Как вдруг такой скандал. Власть рожает документ: переселение! Повеселились и хватит. Закругляемся! Электричество будет отрезано, школа и магазин закрыты. Почтальон забудет дорогу. В связи с этим приказано выйти из домов и рассеяться по лицу земли. Дата, подпись.
Как поступает народ в таких случаях? Правильно. Отводит душу. Сначала порвали бумагу, потом взялись за Головастика. Доносчику первый кнут. Трактор ухватил меня за шкирку, без напряжения оторвал от поверхности земли и, взобравшись на высокий яр, спросил у народа:
– Ну что? Кидать его в реку?
– Погоди, – отвечал народ без особого садизма в голосе. – Так сразу не интересно.
В толпе, ясен палец, нашлась пара злыдней, которые советовали обречь меня танталовым мукам – привязать за ногу, чтобы не тонул до конца. Но ихний план Маршалла не сработал. Битый час, как будто Америка уже побеждена, и других забот не осталось, все обсуждали: что сотворить с Головастиком? Тщедушное тельце моё тем временем болталось над рекой в железной ручище Трактора.
– Ты там не устал? – заботливо спрашиваю у него.
– Нормально, – отвечает.
Наконец, добрые односельчане обмозговали решение: спросить с меня по всей строгости, во-первых, за персональные косяки, во-вторых, как представителя власти, которая насрала всем в душу. Но не сейчас, а через неделю, когда закончится Олимпиада, и граждане, отлипнув от телевизора, смогут полнее насладиться правосудием. А покуда отправили меня под домашний арест.
Ночью к нам в окошко поскрёбся Ленин, который испереживался, сердешный, за мою судьбу, и шёпотом умолял без проволочек, сейчас же рвать когти из Бездорожной. Для отвлечения внимания он готов был даже устроить взрыв и пожар на своей любимой винокурне. Но я отказался. Головастик не фуфло, чтобы шкериться от серьёзных предъяв. У меня тоже накипело в душе против этого дремучего народа. Отвечу за базар, как Джордано Бруно. А там – хоть в огонь, хоть в воду.
– Гордость тебя погубит, – провыл Ленин, растворяясь во тьме.
Кочерыжка, на это дело глядя, незапланированно завелась от твёрдости моего духа. Обняла за плечи и давай ластиться, нежным шёпотом предлагая сыграть в ночные шарады. Я чутка обалдел от пережитого на берегу, но виду не подал, ответил, не дрогнув мускулом лица: яволь, май лав, согласен на всё и многократно! Чувствовал, что представление будет нескучным. И точно. Кочерыжка, убежав на кухню, мухой всё с себя скинула и распахнула передо мной занавеску голая абсолютно. Как Даная, вышла на подиум. Соски налитые – с виноградину. Живот белый, словно полнолуние. Бёдрами качнула и спрашивает, опустив глаза: какая она у меня?
– Красивая.
– Говори ещё.
– Жаркая.
– А ещё?
– Мокрая.
– Почему?
– Плачет, за мной соскучившись.
– А вот и не угадал! Она слюни жадно пускает.
– Жадно? Ну ладно. Я не боюсь. У меня палка.
– Она голодная. Палку твою переломит. Ей дубина нужна.
– Какая?
– А ты поищи, сыщик. Потрогай себя и спроси: “где дубина?”.
– Где дубина? – кричу громко, как в театре.
Кочерыжка от хохота падает на диван:
– Ты и есть дубина! Давай сюда.
Дальше рассказывать неудобно…
Неудобно драть кобылу на льду, а законная жена имеет право на все тридцать три удовольствия. Сама бы не догадалась, но заботливые местные проблядушки, когда агитировали за групповуху, намекнули: приводи своего кобеля с двумя херами. Глядела на них, как умственно отсталая девочка, недопоняв: с какими это двумя? Они ржали надо мной – дескать, после войны бывали и троехерцы, выручавшие в условиях недостатка мужской силы. Раньше я, по дурости, верила, что деревенские живут скромно. А у них греховная свалка – обычное дело. Просто об этом не пишут в газетах.
В общем, спасибо, девочки, за фантазию, но война, извините, давно кончилась, так что – не поделюсь. Я эгоистка. Всё себе. Всё в себя. Если честно, в моей небогатой личной жизни это был смертельный номер. Я имею в виду открытие, что Вовка умеет краснеть. Не ожидал от моего языка такой смелости. В ту ночь я захватила власть, и уж не знаю, как он себя чувствовал в первый момент, но потом разошёлся так, что боялась не дожить до утра.
Когда мы легли валетом, я сказала ему не прятать увечную руку, как обычно во время рабоче-крестьянского секса, а использовать её для полного моего удовольствия. Натянуть меня на руку, как перчатку. Знаете, есть такие куклы? Вот и мне захотелось поиграть в этот театр. Закрыла глаза и, словно преданная собачонка, облизала мужнино хозяйство. Тогда он у меня завёлся и сделал всё, что надо. Это, блин, девочки оказались правы, был полёт в небеса! Улётный такой вылет на конце космической ракеты. Просто супер-пупер. Никогда больше секс меня так не вштыривал…
Но всё равно, я думаю, это не повод провести всю жизнь с инвалидом-изменщиком.
Неделя пролетела – как медовый месяц, почти не одеваясь. Знал бы раньше, что Кочерыжку возбуждают смертельные напасти, – давно бы выучился танцевать с саблями. Только ночь перед судом спал не очень. Листал книжки из школьной библиотеки, рассчитывая подцепить умную фразу или крылатое выражение для своей защиты. Зря электричество палил. На рассвете до меня дошло, чему учит история: словами ничего не докажешь. Будь добр сначала зажариться или четвертоваться. Тогда, может быть, народ тебя зауважает. Лет через триста, если повезёт, какой-нибудь церетели отольёт в бронзе на радость туристам. И то не здесь, а в европейской части мира, где умеют сопротивляться ходу времени. Наше болото прожорливо, в нём не успеешь родиться – уже заглотило. Откуда быть мемориалам? Вон, на острове Людоед, что против деревни, церковники третий крест ставят в память о невинно съеденных. А кресты гниют и падают.
В общем, я даже обрадовался, когда за нами пришли. Ничего нет хуже тяжёлых мыслей наутро стрелецкой казни.
С Кочерыжкой под руку, в белой рубахе и синем пиджаке, вышел я на крыльцо нашего домика, а во дворе уже топтался аншлаг. Увидев нас, люди сделали живой коридорчик в двадцать шагов. Идти было рядом. Мы, как прикомандировались сюда восемь лет назад, так и живём возле школы. Расширяться незачем и не на что.
Кроме школьного здания, в деревне отсутствовал другой вариант, куда можно запихать всех желающих судить Головастика. Да и те вошли еле-еле, на вдохе. Для меня это, конечно, был минус – угорят без кислорода и потребуют кончать скорее.
– Открывайте, – говорю, – сволочи, окна.
– Что, – спрашивают, – в зобу дыханье спёрло?
Никакой судейской коллегии они из себя не выбрали. Сидят безликой массой, я перед ними, у стеночки. Кочерыжка в углу притулилась, наособицу. В дверях и окнах топчутся крайние. Все ждут. Потом один нетерпеливый кричит: ну давай уже, Головастик! Чего тебе давать? Оправдательную речь. Херня какая-то! Я ещё не слышал обвинения. Ты не придуряйся, сам знаешь, в чём виноват. Ну, вы молодцы! Вы, ребята, самого Лаврентия Палыча Вышинского переплюнули! Он сейчас в аду обсирается, говном умывается, что не додумался до ваших методов. Ты не тяни козла за яйца. Говори, что хочешь. Мы тебя послушаем, потом – айда на речку, где водоворот. Я так не согласен. Самосуд без протокола вы могли учинить и на прошлой неделе. Ты ещё не доволен, что тебе дали отсрочку? Говори, а то проломим башку, не отходя от кассы!
Хорошо, люди добрые, скажу. Но не из страха, что вы меня грохнете. Если бы я ссал ваших бицепсов, давно бы отсюда смотался и назад не вернулся. Я же возвращаюсь к вам, как бумеранг, хотя вы этого и не цените. Вас много, я один, Кочерыжка не в счёт. Можете прихлопнуть меня, как муху, не приходя в сознание. Только я не муха, а овод. Запомните это и проснитесь! Включите мозги!