Тут мне кричат: выступай по делу. Разрешите спросить. Тебя, Трактор, или тебя, Мафусаил. В чём оно, дело? Наверное, вас сильно заботит приказ убираться с этой земли. “Наша земля”, как вы её называете. Хорошо. Покажите мне бумагу, что она ваша. Есть доказательства? Что? “Всегда тут жили!” Всегда – это сколько? Тысячу лет, может быть? Тут, неподалёку, в лесу, есть Царская могила. Кто в ней лежит? Председатель колхоза “Светлое бездорожье” или, может, твой прадедушка? А, Кончаловский? Вам – “какая разница”. Но я скажу, на всякий случай. Это остяцкий курган, века пятнадцатого или четырнадцатого. Археологи не дадут соврать. Да, ты верно кричишь: давно было. Жил-были на этом берегу какие-то люди. Явились русские с предъявой: “Нам тут нравится, а вы идите нахер”. Кто сказал “правильно сделали”? Молодец! Может быть, сейчас опять правильно сделали? Нет? Сейчас, значит, “неправильно”. А тогда “правильно”. Я правильно понял? Нет, я вас не путаю. Это называется – логика. Вы хотите мне башку открутить, так дайте ей воспользоваться напоследок в своё удовольствие.
Вижу, однако, что вас не интересует седая и лысая древность. Плюнем на историю и включим машину времени. Двадцатый век, девяностые годы. Разорился колхоз. Амба, нет колхоза. Зато есть паи. Такие кусочки земли по пять гектар… Четыре и восемь? Спасибо за подсказку. Пай навечно выдан каждому члену колхоза. Всем, кроме меня, я ни при чём, в колхозе не был. А вы были. И что вы сделали с этим кусочком счастья, четыре целых восемь десятых га? Я не намекаю, а прямо говорю. Вы, один за другим, первый был дед Герой – аплодисменты ему! – все отправились в район и сдали свои паи государству за семь тысяч рублей. Это же охрененные деньги! Телевизор можно купить! Хорошо, Седьмой в мир не верит, он в район не ездил. Он спит и видит, как мы тут дружно галлюцинируем. Занесите поправку в протокол. Но в итоге, граждане, земля опять не ваша, и никакие романтические ля-ля “всегда тут жили” судом во внимание не принимаются.
Ах да, я забыл, что это вы меня судите, а не наоборот. Простите! Простите, люди добрые, что не хватал вас тогда за руки, не кричал, что вы идиоты, отдающие ни за грош единственное, что у вас есть ценного. Я понимаю, на самом деле вы тут все мудрецы, соль земли, ума палата. Только по вашим делам этого не скажешь, честное слово.
Не орите, граждане, исполните мою просьбу: не базлать, что бы я ни сказал. Думаю, вам полезно меня послушать.
Я ведь тут не за себя переживаю, а за вас. Если вы меня кинете в речную воронку, то себе же и сделаете хуже, потому что будут про вас говорить: послал им бог счастье, а они его утопили.
Поэтому защищаю себя ради вас, чтобы вам, сделав из меня жмурика, не оказаться в пролёте. Где ещё вы найдёте другого такого, как я, который, смешно сказать, приставлен к вашей деревне, как к коню, большому и сильному, но одуревшему от безделья и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод.
Я присосался и пью вашу кровь? Не стыдно?! Ты зайди ко мне домой и пересчитай богачества, которые я тут насосал. Да если бы мы с Кочерыжкой на трассе в три смены делали минет каждому говнюку, который едет в город продавать картошку, и то бы нажили капитал посолиднее.
Ничего у меня нет, даже правой руки. Но есть одна маленькая идея, как выручить вас из беды. Однако если вам это неинтересно, то давайте закрывать собрание и пойдём на берег топиться.
Я направился к двери, плечами расталкивая это стадо козлобаранов. Но они сказали: тпру, зорька, стоять! И ещё спросили: какого ляда я морочил им голову, имея в кармане план спасения? В эту минуту я почувствовал, что доверие коллектива в мой адрес помаленьку восстанавливается.
Я вида не подавала, но вся дрожала, когда Вовка куражился перед толпой. Откуда мне было знать, что за козыри у него в рукаве? Шебутные чалдоны, вроде Володи, мелют языком только для отвода глаз, чтобы не выдать свою настоящую мысль. Остальные – тихушники, рта не открывают, и непонятно: есть у них там вообще электричество, в черепной коробке? Но врезать могут и те и другие, причём внезапно, без объявления войны.
На том собрании мой красноречивый супруг довёл мужиков до белого каления. Я уж думала – капец, сейчас начнётся. Как вдруг он выкладывает план. Они опа – и на жопу! Чё это мы, спрашивают, мёртвые души? Вовка в ответ: а кто? Молодая гвардия? На себя посмотрите! Грубил прямо в лицо.
А им это по кайфу. Они ведь почему бесились? Что никто не делает уважения. Бумажку прислали и – досвидос! Мол, некогда с вами, быдлом, разговаривать. Они в отместку решили Вовку опустить. А он пошёл в контратаку. Как давай хамить! Как настоящая власть. Деревня сразу уши развесила – отец родной! Я думаю, любая умная власть на том держится, хоть президента, хоть кого. Сначала наорёшь, а потом разрешишь делать то, что люди и так без тебя сделают. И люди довольны, и власть при делах.
Вот и наши односельчане: у них жопа к Бездорожной приросла, на ноги вставать ломает. Вовка говорит: нет проблем – прикинемся переехавшими, а сами останемся. Будем, говорит, жить, как завещал писатель Гоголь. Объяснил, собака начитанная, что в России по-прежнему дают живые деньги за мёртвые души. Где-то в канцеляриях, говорит, будет валяться бумажка с рассказом о том, как наша деревня радостно погрузилась на баржу́ и отчалила в светлое будущее. Мы не против. Но пускай государство заплатит за эту фантазию. Покупают ведь люди газеты, когда хотят свежей лапши на уши, да?
Когда отвалят нам денежки на переезд, мы поделимся с кем надо, чтобы не было никакой вони. И будем дальше жить на малой родине, соблюдая тайну переписки. Это я коротко рассказываю, что запомнила. Вовка шпарил долго и с примерами. Втирал, что есть на карте мира такая страна – Северная Корея, про которую никто не знает, что у неё творится внутри. Потому что она живёт, опираясь на собственные силы, которые называются идеи чучхе. Америкосы люто их ненавидят, но сделать ничего не могут. Представляете, мужики? Даже Америка сосёт! Вот и мы поимеем начальство, как Северная Корея – мировое сообщество. Хватит унижаться за гроши. В топку такую жизнь! Да здравствует независимость! Но если кто-то боится или желает гарантий – никого не держим. Идите с богом в собес, получайте угол в бараке, пособие девятьсот рублей, и ни в чём себе не отказывайте. А теперь голосуем.
Перед тем как поднять руки, они снова чуть не передрались. Кто-то вспомнил раскулаченных дедов и заорал, что это бесполезно. Мол, только начнём жить по-своему, как приедет государство и всё отберёт. Но тут даже робкие захохотали. А сейчас оно что делает? В итоге проголосовали за свободу со счётом 97:23.
От такого результата сами офигели. Кто-то сказал: поздравляю вас, граждане преступники! Вовка и тут не растерялся, ответил: если жить у себя дома – преступление, то мы, конечно, виноваты.
И засобирался в район, заключать с Двумя Аппендицитами секретный пакт Молотова – Риббентропа. Это он так сказал, чтобы выпендриться, эрудит чучханутый. Я понимала: всё будет не так гладко, как вертится у него на языке. Но радовалась, что сегодня удалось избежать беды. А чего ещё надо человеку? День прожить.
Было сказано, что автобус придёт через час. Эти слова ничего не значили: ни “час”, ни “автобус”. Ржавый столб дорожного знака на обочине мог бы послужить солнечными часами, если бы у кого-то осталось желание измерять время.
Воздух звенел. Комары со всего леса звонили другу другу: эй, налетай, подвезли свежее мясо! О.Роман прятался в машине, ни жив ни мёртв от страха. Насекомые жаждали его крови. Оводы, слепни, москиты, комары, пауты рвались к святому отцу, как грешники на исповедь. Плясали камаринского на лобовом стекле, как юродивые на Лобном месте. Но католическая церковь умеет решать проблемы тихо, без скандала. О.Роман наглухо задраил окна, только его и видели.
Мы стояли на дороге, Головастик и я. В ожидании автобуса, который никак не приходил. В молчании. В самом центре звенящего роя. В тихом ужасе. Солнце нагревало машину, о. Роман хватался за сердце. Душно было внутри и снаружи. Ноги задыхались в тяжёлых ботинках, как будто я полжизни носил их, не снимая.
Головастик плевал на кровососов. В буквальном смысле. Он закидывал в рот горсть семечек, выпуская перед собой струю шелухи. В его равнодушии к мировому злу чувствовался вековой опыт жителей мест не столь отдалённых.
Я устыдился его спокойного лица и перестал хлестать себя по лицу. Упал в дорожную пыль, начал стаскивать ботинок, который притворялся частью тела, не желая расставаться с ногой.
Я лёг на спину и попросил Головастика дёрнуть как следует, но он ответил, что с деревянной рукой неудобно играть в репку-тянем-потянем-вытянуть-не-можем. Пришлось бороться в одиночку, крутясь на земле, как одержимый бесами. Но всё-таки я победил. Под стелькой, в каблуке, у меня было секретное гнёздышко для гашиша. Неприкосновенный запас на чёрный день вроде этого. Когда я запалил походный чиллум, Головастик заинтересованно присел рядом на корточки и протянул руку.
– Гиблое дело, – сказал я, передавая ему трубку.
Он глубоко затянулся и перестал дышать. Смотрел не мигая, как придорожный идол, вроде тех, что в степи охраняют забытые могилы. Потом выдохнул и кивнул:
– Мне тоже начинает так казаться. Живёшь, бодришься, гонишь эту мысль, по утрам уговариваешь себя. Говоришь: Владимир, не всё потеряно, поднимайся! Тебя ждут великие дела! Встань и иди! Шевели поршнями! Один раз даже уговорил, но это оказался не тот Владимир.
– Владимир?
– Не я. Совсем другой мужик, даже не из нашей деревни.
– Твое настоящее имя?
– Владимиров дохрена. Не отличишь, где который. Как нефиг делать можно заблудиться во Владимирах.
– Владимир прекрасен! Нет, ты не понимаешь, он прекрасен и комичен одновременно.
– Вот я и зовусь по-другому, чтобы не помереть со смеху.