переживает худые времена. Но ничего потом не рассказывает следующим поколениям.
– Сколько им было? – спросил у Романа, который бережно из рогожи в пластик перекладывал кости.
– Лаврентии – тридцать четыре, Олимпии – тридцать девять, – сухо так ответил, не глядя. Видом своим давал понять, что очень занят и уже забыл о моём существовании.
Я к нему не в претензии. Мавр сделал дело – может гулять смело, на все четыре стороны. Мария, который фотографировал скелеты, помотал головой: мол, сейчас не приставай. Понимаю. Самому тяжело чесать языком. Единственная, с кем хотелось поговорить, неподвижно сидела с края кладбища на поваленной берёзе. Я осторожно примостился рядом, и мы долго вместе молчали, глядя, как бежит река. Наконец я устал сидеть в тишине и задумчиво сказал:
– Кы.
Помолчали ещё. Я опять сказал:
– Кы. Кыкыка. Почему так? Может, правильно будет – Кукушка?
Почувствовал, что она вроде бы слушает, и продолжал:
– Я говорю: на самом деле, может, речка называется Кукушка? Тогда понятно, что к чему. И почему все как неродные. Кукушкины дети.
Она вдруг говорит:
– Это ты во всём виноват. Ты людям врал, что проживём своим умом, своими силами. А что получилось?
Клюнула! Теперь надо осторожно, чтобы опять не ушла в глубину печали.
– Я, конечно, дохера в чём виноват. Нельзя было надолго оставлять народ в одиночестве. Но не могу я отвечать за такое количество несчастных случаев! Что я – бог, что ли?
– Тогда найди мне бога. Того, кто ответит, – она посмотрела в сторону ямы, откуда вылетала земля. – Зачем я тебя встретила? Для чего ты меня притащил в это проклятое место? Я не жалуюсь. У меня была любовь. Спасибо. А теперь что? В реку? Или туда? – кивнула на могилу. – Я, конечно, сама решу. Но хочу немножко ясности перед тем, как сыграть в ящик.
Мне как-то не улыбалось, лишившись соперника, следом потерять жену. Начал предлагать варианты:
– Давай ты поговоришь с попом? Вон он, представитель бога на земле. Иди к нему. Облегчишь душу, тайна исповеди и всё такое.
Кочерыжка усмехнулась:
– Ты что – дурак? Он живыми не интересуется, сразу видно. Приехал в такую даль за косточками своими драгоценными. Увезёт их к себе, положит в витрину, сделает красиво. Не понимаешь, что ли? У человека бизнес. А мне в его магазине ничего не нужно. Я хочу живого бога лицом к лицу. Понимаешь?
Я слушал, кивал и тихо радовался, что она заговорила. Слова – это жизнь. Молчание – скучная дорога к смерти. Закидоны насчёт свидания с богом – оно, конечно, от большого расстройства нервов, но – почему бы и не устроить ей такое удовольствие?
– Задача, – говорю, – понятна. Цель ясна. Найдём. Тут возле кладбища живёт один старый бог, но у него характер не очень. Он так настрадался за прошедшие века, что стал капризный, как чёрт. Шерлок, вон тот амбал, добрый, но сильно простой. Он вообще не по этой части – давать ответы на вечные вопросы. Даже, наверное, не поймёт, чего ты от него хочешь.
– Ты ж говорил, что он мент.
– Ну и что? В ментовке, думаешь, бога не может быть? Он веет, где хочет.
– Хватит гнать, сказочник, – говорит Кочерыжка. – Тебе уже за сраку лет. Ты в каком мире живёшь?
– Вот в этом.
– И кругом тебя боги?
– Со всех сторон. Смотри, рядом с Шерлоком стоит Любка, дылда, – она богиня из Смолокуровки. Отвечает за изобилие и плодородие.
– У тебя с ней было?
Ревность у баб – шестое чувство. Но я по своему горькому опыту знаю, что супруге не объяснишь необъяснимое. Только заикнёшься про божественную любовь – сразу пропишет люлей. Поэтому я ответил:
– Ты что! Нет, конечно. Смотри дальше. Борода – бог техники. Он в два счёта оживляет любую железяку. Пацаны его – знахари, мёртвого из-под земли подымут. Про деда Героя молчу. Сама знаешь – любовник реки. Седьмой – бог фантазии, которому наш мир только мерещится. Скелеты эти в мешках, сёстры-монашки, они тоже не мёртвые. Роман с ними во сне разговаривал, они ему подсказывали, куда надо ехать. Спроси у него, если мне не веришь.
– Ох, трепло! Богов, значит, много. А люди где?
– Они тоже есть. Ты да я. Мы с тобой. Что, скажешь, не люди?
– Как-то я насчёт тебя уже сомневаюсь. Ты, по-моему, главный бог вранья.
– Ничего от тебя не скроешь! Взяла и разоблачила. Ну, раз пошла такая пьянка – на себя посмотри.
– Что смотреть? Я простая несчастная девушка.
– Ага! У которой папаша – бог войны.
– Он тоже?
– А как же!
– А я?
– И ты.
– Что ты всё меня морочишь, а?
– Ты сама себя морочишь. Сама говоришь “я простая, я несчастная”.
– Почему же я тогда не спасла Кончаловского от гибели?
– Этого я не знаю. Тебе лучше знать, какая была причина.
– А если захочу его оживить?
– Да я не против. Ты можешь.
– Как?
– Как все бабы делают. Роди. Заделаем такого чудика, который будет нас до старости веселить.
– Новую игрушку захотел? – спрашивает.
Я молча смотрел ей в глаза, пока она первая не опустила взгляд и тихо, как будто самой себе, пообещала: я подумаю.
А что тут думать? Ясно же, что у неё в голове прямо сейчас произошло непорочное зачатие божественного лётчика.
Работа была закончена. Я сделал отчёт: триста восемьдесят фотографий. Снял видео: о. Роман на коленях у деревянного креста, о. Роман с черепом в руках, о. Роман передаёт из Сибири радостную весть о том, что обретены мощи сестёр общины святого Иосифа. Мы победили! Достигли цели. Установили на месте могилы памятный знак. Упаковали останки в герметичный контейнер. Эксгумация прошла отлично. Святой отец так и сказал: отличная эксгумация. Он обещал регулярно упоминать меня в своих молитвах.
– Но ведь я атеист.
– Все атеисты, пока рак не свистнет, – ответил он с доброй улыбкой.
Мне кажется, я когда-то уже продавал эту шутку, но не могу вспомнить, когда и кому. Значит, можно будет продать её вторично, если удастся попасть домой. Несмотря на физическую усталость, мы были бодры и готовы стартовать в обратный путь. Борода сказал, что подбросит нас на танке до Смолокуровки, где мы вольёмся в цистерну вечернего автобуса и к утру, если повезёт, прибудем в районный центр. Эта транспортная схема казалась теперь вполне приемлемой. После того, как мы побывали на краю земли.
Но сначала – похороны и поминки, сказал Борода.
Я был в курсе обманчивой пустоты вымершей деревни, но всё равно удивился количеству людей на кладбище. Там собралось человек тридцать, не меньше. Возле закрытого гроба стоял дряхлый старик в коричневом пиджаке со множеством наград. Дед покойного, как мне объяснили. Когда он вытирал рукавом глаза, медали на его груди звякали тихой печальной музыкой.
Женщины плакали хором, с большим чувством ритма исполняя траурную церемонию. Они выкрикивали прощальные слова, которых нельзя было разобрать, потому что голоса стремительно повышались до визга, а потом затихали, переходя в слёзы и бормотание. Отец Роман прочёл поминальную молитву, а также проповедь о смерти и воскресении. Он сказал, что каждая смерть увеличивает долг памяти, которая есть наша надежда на вечную жизнь. Речь звучала оптимистично. Чувствовалось, что проповедник в ударе. Старик-орденоносец всхлипывая, кивал головой и повторял:
– Скорей бы, скорей бы, скорей бы.
На поминки всех пригласили в школу – приземистый барак с длинным тёмным коридором и выцветшими детскими рисунками на стенах. Половицы в коридоре трещали под ногами, как выстрелы, при каждом шаге. За дверью залы с табличкой “кабинет труда” я увидел импровизированный стол, накрытый разноцветными клеёнками. На столе колбаса, блины, гранёные стаканы, трёхлитровые банки с самогоном и чёрно-белый портрет мужчины в лётном шлеме. Густотой бровей покойный напоминал художницу Фриду Кало, переодетую в Сент-Экзюпери.
Две немолодые женщины с косящими глазами принесли огромную кастрюлю жёлтого супа. Начали разливать порции, передавая тарелки вдоль стола.
Прямо напротив меня сидел Головастик в обнимку с молчаливой женой, которая ничего не ела и не пила. Я тоже воздерживался от жидкости с резким сивушным запахом, из вежливости поднося ко рту стакан, когда очередной оратор предлагал выпить за “светлую память” и “царство небесное”. Тостов было так много, словно мы поминали весь человеческий род. На втором десятке заупокойных речей люди оживились, начали шутить и смеяться. Дед погибшего лётчика освободился от тяжёлого пиджака, а руку положил на плечо косой соседки. В этот момент Головастик поманил меня пальцем. Я наклонился к нему через стол. Он сказал, глядя мне прямо в глаза:
– Я вот что, Мария. Ты, когда вернёшься, будешь книжку писать, так?
– Сейчас об этом сложно думать.
– Будешь, я знаю. Вы все, кто к нам добираетесь, потом книжки пишете. Только сделай, я прошу, чтобы не было шибко грустно. Ну, знаешь, люди думают: деревня – это ужас, ужас. А ты возьми и выкрути как-нибудь повеселее, типа “а жизнь продолжается”. Не надо всяких наших баек из склепа. Кто тебе поверит? Скажут, бред наркомана.
– Обязательно скажут. И не поверят. Но читать будут с удовольствием.
– Да? Ну ладно. Тебе виднее. Умный ты мужик, Мария! Хочу за тебя выпить.
Он резко встал, опрокинув стул, и повысил голос, чтобы перекрыть шум банкета:
– Земля пухом и царство небесное тому, кто ушёл! Но давайте ещё за живых, которые топчутся тут, на берегу. Вот Мария сидит! Мы все думали, он демон и шпион, а он – нет, на самом деле он писатель. Напишет о вас всю правду, так что ведите себя прилично, идиоты. И выпьем!
Он выпил. Но его уже никто не слушал. Только о. Роман отреагировал на речь Головастика:
– Почему он сказал, что вы не шпион?
– Наверное, потому что я не шпион. Логично? Он ещё сказал, что я не демон.
– Что касается демонов, то, поверьте специалисту, этот человек, – Роман указал бровями на Головастика, – настоящий одержимый. Было очень тяжело находиться с ним рядом, но, слава богу…