— Получается — ничей?!
Пожала плечом.
— Но ты же понимаешь, что это мой… внук?!
Сердце защемило от этого слова, которого я так ждал — и боялся! Подумав, кивнула. Хоть в этом определенность.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — вяло ответила.
— Твое «нормально» мы давно уже знаем. Страшнее ничего нет. Но теперь-то другое совсем! Беременна ты — нормально? Это уже больше интересует нас.
— Заинтересовался, отец? — криво усмехнулась. Опять катит на нас! Убил бы! Если бы не…
— Настя! Ну скажи. Хотя бы как себя чувствуешь!
Заморгала. Блеснула слеза. На этом фронте, похоже, не так все блестяще, как на остальных.
— Ну?!
— Нормально… Только кровянка из горла идет.
Первое слово правды? Но какой!
— Врач?
— Сказал, что это на самом деле не из горла. Из носа. Таким образом организм сбрасывает давление. Он умненький у меня!
Бодрее глянула. «Жизнь удалась»? Но тут опять нельзя поручиться за подлинность слов.
— Анализы?
— Все отлично, папа!
Чуть успокоился. Нас хлебом не корми, сделай отлично!
Тут же к другой «проблеме» метнулся: балетные буквально прыжки.
— Я же говорил тебе: не кури сидя!
Это я мать, называется, к беременной дочери привез!
— Почему? — спросила Нонна безучастно. Один дым в глазах.
— Потому! Не видишь, все брюки в дырах! Пеплом своим прожгла!
Посмотрела. Удивленно-отстраненно подняла бровь:
— Это не я.
— А кто же? Черт тебя жжет? Сколько штанов твоих выкинуто, сколько «кохт»! А я ведь их покупаю, стараюсь, ищу их тебе! Деньги трачу!
Прожигательница жизни!
— Спасибо, Венчик! — произнесла равнодушно.
Чем же расшевелить ее?! Мне кажется, уже не проснется! Но тогда хотя не курила бы! «Спящие царевны» не курят! Все плохое в себе собрала. Курит, но не бодрствует.
Художественное выжигание.
— Прожженная ты!
И уже к Насте метнулся: невесело что-то ее лицо.
— Что?!
Лицо ее искривилось беззвучным плачем.
— Ну погоди, Настя, не плачь.
— Мне страшно, папа.
— Это нормально, Настя! Всем страшно. Скажи, Нонна! А население Земли пополняется. Вот и ты родилась!
Всхлипнула. Но уже с какой-то надеждой.
— Она говорит…
— Врачиха?
Кивнула. Теперь поскорее хотелось бы узнать… Или спешить не надо? Какое-то отстранение. Звон в ушах. Такое, говорят, перед инсультом бывает.
— Она говорит, все очень плохо у меня. И — все может быть.
— Что? Почему же молчала ты? Соображала, нет? Это же не дневник с двойками прятать!
Хотя именно с этого началось.
— Я что — так тебя запугал? Может быть, бил?!
— Ты еще на меня орешь?! — заморгала.
— Я не ору, Настя! Я в отчаянии!
Молчали с ней, прерывисто дыша.
— Ну и что? — произнес я уже почти спокойно.
— Она сказала, только очень хорошая акушерка спасти может!
— Кого? Тебя? Или…
Всхлипнула. Впервые, можно сказать, дочурка доверилась! Счастье? Но в какой момент! А где же эту «очень хорошую акушерку» взять, когда в стране вообще все исчезло?
— У нее, сказала, таких сейчас нет!
— Придумаю, Настя. Успокойся!
Жиденькие волосики ей погладил. Вариант был один — и четкая моя мысль воплотилась. Распахнулась дверь, и вошли «Дед Мороз со Снегурочкой» — Жора и Сима. Вот уж не чаял увидеть их!
— А ты боялся! — протянул Жора лапу с якорьком. — В общем, гляди сюда! Акушерка хорошая есть. Жанна зовут. Ну если уж она не поможет…
Тогда что?
— Настя! — вдруг вскинула голову мать.
— Что, мама?! — всхлипнула Настя, размазывая слезы вместе с макияжем.
— Дай сигарету.
Убью!
— В общем, Настя, — бодро сказал Жора, — топай в Снегиревку!
— В Снегиревку? — Настя сквозь слезы улыбнулась. — Это где я родилась?
— Ну! — произнес Жора. — А теперь ты родишь!
— Сделаем! — Настя встала по стойке «смирно».
Молодец. Характер бойцовский, отцовский.
«Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!» Словами латаю все. И даже материю создаю. Моя любимая редакторша повторяет в трудные минуты мою фразу: «Одних кофт — две!» И Настю отпечатал. Четко, как гривенник. «Характер бойцовский, отцовский!» Поможет это — сейчас?
…Целую ночь звоню по выданному мне Жанной телефону.
— Извините, это опять я. Что нового?
— Не звоните сюда! Идет операция.
— Почему же так долго? Уже два часа!
— Очень тяжелый случай.
— Что?!
— Извините.
Нарастающий гвалт голосов. Звонко брякают инструменты. Чувствуется гулкое кафельное помещение. Короткие гудки.
Звонок в дверь. Вряд ли к добру!
Чередой входят родичи. Все в черном, как вороны. Вероятно, дозвонились! Сели на стулья. Тишина. И нам, что ли, переодеться в черное?! Они уважают, видимо, ритуалы. А вот мы — нет! Почему к страданиям прилипает еще разная чепуха? К горю — еще и пошлость. У Симы, похоже, в шляпке бриллиант!
— …Умерла, — выдохнул Колька. И после выдержанной паузы добавил: — Дочь.
Всхлипнул, подтер нос. Я сказал, повернувшись к Нонне:
— Чаю поставь.
— Да что чай! Помянем. — Жора стукнул бутылкой. — Говорят, пять минут пожила. Все дело!
Парадный подъезд! Цветы, смех, поцелуи. Нам не сюда.
Нонна чуть не купила было цветы, но я одернул. Букеты нам ни к чему. А теперь вот почувствовал: пустыми встречать тоже плохо. Умеет Настя так сделать, что податься некуда, счастье — нигде. Вот дверка стукнула. Настя растерянно как-то улыбалась. Не отработан еще такой ритуал! Несколько в стороне оказались от счастливой толпы. Была бледная, толстая. Словно и не родила. Что ты такое говоришь?! «Словно… и не рожала?» Тяжело тут слова составлять! Каждая буква как мина. Обыденно так чмокнули ее. Будто после занятий каких встретили. А что там осталась последняя наша надежда… что говорить?
Родичи стояли в сторонке, растерялись, что на них непохоже. Как вести себя? Обнимать, поздравлять? С чем? Что осталась жива?
Поэтому только поклонились издалека, как на светском приеме. Настя кивнула им рассеянно. Чувствовалось какое-то огромное впечатление в ее душе, но нельзя поделиться.
— Ну? Пошли?
Кивнув родичам, двинулись. Не сговариваясь, шли не по широкой праздничной улице, а узкими переулками. У парадных в жаре и пыли валялись плоские собаки, как коврики для вытирания ног. Бережно их обходили: вдруг случайно заденем и Настька вспылит, сорвется. Не дай бог. Хотя, может, так лучше? А то она заторможенная какая-то идет. После наркоза? Смотрела куда-то вбок и что-то бормотала.
Несколько шулерски, ничего не объясняя, прямо на Невский к нам ее завели, словно так и надо. Останется? Если от потрясений про Петергоф вдруг забудет, вот и будет хорошо!
Сели. Обед никакой был не праздничный. Праздником не пахнет. Но старались. Нонна выстояла огромную очередь за цыплятами по рубль сорок семь, вымочила в уксусе, чтобы были помягче. Настя ела молча, но жадно. Бедная. Изголодалась.
— Ну как, Настя? — спросила Нонна. — Я давно не готовила!
— Ску-сна! — Настя помотала головой, утерла опухшей рукой губы. Маленько ожила?
Потом они стали мыть посуду, а я вышел. Понимал, что главного при мне она не расскажет.
Сидел тупо в кабинете. «Жизнь удалась-2»?
Потом донеслись голоса: вышли из кухни.
— Ну давай, Настенька! Ляг, поспи. Постельку я чистую постелила. Ни о чем не думай. Или только о приятном. Помнишь, как мы по морю плавали? А как в Елово костер жгли? Лежи, представляй. Дг?
— Дг!.. А утром скажешь мне Ду?
— Скажу, Настенька, конечно! Дг!
Вот только в такие дни Настя и наша!
Нонна, чуть скрипнув, прикрыла дверь. Бесшумно, на цыпочках, пришла.
— Ну что? — шепотом спросил я.
— Рассказала! — Настя всхлипнула. Сделала глубокий вздох. — Она видела ее! Лежала в таком корытце. Маленькая совсем. Синенькая. И еще дышала. Настя даже подумала: может… но тут накрыли ее тазом и унесли.
— Тазом?
Нонна, не поднимая глаз, кивнула. Обнявшись, поплакали.
Потом вытащили из ящика припасенные нагруднички, фланелевые ползунки. Мягкие какие! И почему-то теплые.
Не натыкаться же на них каждый день — никакого сердца не хватит. Выкинуть в бак? Но вдруг Настя увидит? Убрали пока назад.
Утром:
— Ду!
— Ду!
И я подскочил примазаться:
— Ду!
Обсасывали куриные косточки… Обсосали. Как часы громко стучат! Молчали.
— Ну… — Настя поднялась.
— Останься, Настя! У меня тут такая книжка есть для тебя!
Покачала головой. Обнялись. Вышла. Одна. А могла бы с ребеночком! Если бы… что?
Я посидел в кабинете один, поплакал. Никакой я не дед, и никто мне не внук!
Глава 9
Шоу продолжается!
— Вы думаете, ваша дочь идеальна? Собаки у нее так и ходят по хрусталю!
Я бросил трубку и сидел, утирая пот. Как это — по хрусталю? А-а. Так алкаши называют посуду.
Приехал к ним. Да, хуже, чем можно предположить.
— Настя! Ты почему ногу волочишь?
— Где? — нагло удивилась. Врет, даже если все видно.
— Где? По земле!
— А! — как бы с удивлением заметила. — Это?
— Это!
Не поднимается ступня! Волочится как соскочившая галоша!
— Ты обращалась к врачу?
— Зачем? — произнесла горделиво. — А ты не знаешь, откуда это?
Опять какое-то обвинение в мой адрес!
— Откуда?
— А после наркоза в той замечательный больничке, куда вы устроили меня!
Совсем уже пропила мозги! Будто по моей вине она попала в эту «больничку» и на операцию! Туда, откуда всех с ребятишками встречают!
Словил губами сбежавшую слезу:
— Врешь! Оттуда ты своими ногами вышла! А теперь — вот!
Уже палочка-клюка прислонена к стулу.
— Откуда палочка-то? — взяв себя в руки (от злобы не поправится), дружелюбно спросил.
— Деда, — шмыгнула носом.
Я вышел. «По хрусталю».
А в Бехтеревку ехал как раз по улице Хрустальной! Усмехнулся. Делает жизнь иногда такие «подарки»!