Мать обучила меня основам магии и искусства выживания, но моим любимым наставником стал Золотой, ведавший языки и обличья зверей и птиц.
Мать не обрадовалась, когда узнала, какой я для себя выбрал путь: учиться менять обличья означало признать наше родство с низшими существами, и те из нас, кто был особо подвержен предрассудкам, презирали это искусство. Однако отговаривать меня она не стала. Она поняла, что в этом и состоит мой дар.
Мы с Золотым поднимались вверх по тоннелям и выходили через врата в верхний мир – туда, где небо меняет цвет, отчего воздух становится то холоднее, то жарче, а вода не только течет ручьями и реками, но подчас и льется с небес. Мы бродили по пустошам, лесам и болотам, встречались с обитателями звериного царства и пытались убедить их сделать то одно, то другое. Золотой лучше всего умел говорить с волками и лисами. Мне же легче давался птичий язык. Золотой научил меня многим низшим наречиям, а языку кошек научился вместе со мной (хотя кошки, что большие, что маленькие, все равно нечасто до нас снисходили, даже когда мы начали говорить без акцента).
Больше всего на свете я мечтал говорить с лошадьми.
Я хотел стать конем или хотя бы обзавестись собственной лошадью. Я знал, что с людьми они связаны особыми узами – не так, как другие животные. Они ведь такие большие и сильные – и все же позволяют людям использовать их и ездить на них верхом! Я хотел познакомиться с какой-нибудь лошадью, узнать ее поближе и прокатиться на ней. Я хотел понять, почему они соглашаются служить тем, кого без труда могли бы затоптать насмерть.
На мое несчастье, лошади жили с людьми. Золотой говорил, что по другую сторону мира, в местах, где много песка, дикие лошади бегают сами по себе на воле. Но в ту часть света из нашей подземной страны не вели ни одни врата.
Будь его воля, Золотой не дал бы мне и шагу ступить в населенные земли, но лошади не шли у меня из головы. Выходя наверх, я так и рвался к проезжей дороге, ведущей к городу через лес. На тракте всегда было людно. Из окрестных деревень лошади тащили на рынок телеги, груженные фруктами, мукой и овощами. Проезжали гонцы, проходили конные отряды. Шли караваны под охраной верховой стражи; сами путешественники тоже ехали верхом или вели коней в поводу. Торговцы и ремесленники правили крытыми фургонами – кто направлялся в город, кто из города.
Я прислушивался ко всем – и к маленьким пастушьим собачкам, которые бегали кругами и покусывали за бока овец и коз, не давая разбежаться стаду; и к коровам, жевавшим жвачку; и к кошкам проезжих лудильщиков, и даже к людям, но больше всего – к лошадям. Их рассказы о странствиях, о траве и воде, о сражениях, скачках и всадниках я понимал лишь наполовину. Но голоса у них были тихие и чудесные.
Золотой не одобрял моего интереса к лошадям. Слишком уж тесно они были связаны со всем человеческим. Приходилось тайком выкраивать для этого час-другой, когда он давал мне совсем другие задания. Чаще всего я отправлялся в трактир «Перо», что стоял в одном дне пути от города (если ехать верхом), и наблюдал там за человеческими мальчишками на конюшне. Они меняли и чинили удила и вожжи, седлали и расседлывали лошадей, скребли их и чесали, кормили и поили, вынимали камешки и засохшую грязь из копыт. Когда становилось слишком грязно, они стелили на пол солому и чистили стойла. И ночевали они тут же, с лошадьми, – на сеновале над конюшней.
Поначалу меня так и воротило от человеческой вони, но в конце концов я притерпелся. Как-то раз, морозным вечером, предвещавшим скорую зиму, Золотой отправил меня изучать, как ведут себя по ночам олени. Я же снова побежал к «Перу», забрался в кусты у ограды и увидал одну из трактирных кошек – беременную и голодную. Я принес ей свежеубитую крысу.
– Как мне подобраться поближе к лошадям? – спросил я шепотом, присев рядом на корточках.
– Пока от тебя воняет фэйри – никак, – ответила кошка.
– А что не так с моим запахом?
– Все мы знаем, что от вашего племени добра не жди, – сказала кошка. Крысу она уже почти доела и начала отодвигаться от меня бочком.
– Я не причиню вам зла. И им – тоже.
Кошка прижала уши.
– Слишком уж часто неосторожные животные пропадают за волшебными вратами. И больше уже не возвращаются.
Я обхватил руками свои колени в зеленых чулках и крепко задумался. Действительно, я встречал разных животных под землей – кошек, собак и даже выводок лисиц, обитавший в одном из карманов медленного времени, где жила моя тетка. А у королевы была конюшня с лошадьми, но ее защищали такие сильные заклятия, что мне ни разу даже близко не удалось подобраться. Всякий раз меня отбрасывало прочь: я приходил в себя на какой-нибудь дальней окраине подземной страны и совершенно не помнил, как там очутился.
– Я просто хочу поговорить с ними. Я не собираюсь их красть.
– А я прекрасно знаю, чего стоит слово фэйри, – возразила кошка.
Может, она и права. Может, мне надо просто обзавестись собственной лошадью – и уж тогда-то я смогу говорить с ней, сколько пожелаю.
– Как ты думаешь, не найдется ли среди них такой, которая предпочла бы сменить хозяина? – спросил я кошку. – Сомневаюсь, что люди так уж добры к ним. Люди бьют их палками и вожжами. Люди заставляют их работать, даже когда лошадь уже слишком старая и усталая. Неужели не найдется ни одной лошади, которая согласилась бы уйти со мной?
– Может, и найдется, – сказала кошка. – Я вообще-то с лошадьми не разговариваю. Слишком уж многое они позволяют человеку. Пойди к ним сам и спроси. Но сначала подыщи себе другой запах, безопасный. А не то петух закукарекает, собаки залают и даже мыши запищат на тебя, как только учуют. Спасибо за крысу.
И кошка ускользнула во тьму.
Безопасный запах? Золотой уже научил меня двум превращениям: в сову и в волка. Где-то в глубинах бездонного колодца нашей истории таились союзы с животными, в которые мы вступали, чтобы обрести особые силы. Так что в жилах у большинства из нас течет толика звериной или птичьей крови, хотя многие и пытаются это отрицать и почти никто не учится с этим работать. На своей ступени обучения я умел превращаться только в тех животных, которые были в числе моих кровных предков, а из них только двое покамест оставили достаточно ясный след, чтобы я смог изучить их.
Я углубился обратно в лес на пол-лиги, отыскал удобное местечко на дереве и вызвал из себя сову. Вместе со мной и сама ночь сменила облик, преобразившись в океан огней и теней. Все звуки и образы стали ярче, насыщенней, резче. Непроглядной тьмы не осталось; небо сверкало искрами света, и я видел всё совершенно ясно, хотя перестал различать цвета. Я расправил бесшумные крылья, взлетел и поплыл по воздуху, приглядываясь и прислушиваясь: не пробежит ли кто внизу, между деревьями, не запищит ли в траве добыча? После превращения всегда очень хотелось есть.
Подкрепившись парой лесных мышей и полевкой, я вернулся к трактиру. Пахло ли от меня фэйри и теперь, в совином обличье? Я не понимал.
Я принялся просеивать запахи. Чувства, которые они у меня вызывали, тоже стали другими: многое теперь пахло гораздо привлекательнее, чем прежде, а кое-что из того, что раньше казалось приятным на нюх, стало вызывать отвращение. От конюшни пахло приятно, потому что там водились мыши, крысы, а, может быть, и птенцы.
Я влетел в открытую дверь сеновала. Шуршание мышей в соломе привело меня в настоящий восторг, но не помешало чутко прислушиваться к человеческим и лошадиным звукам и запахам и к бренчанью упряжи, развешанной этажом ниже. Я устроился на одной из балок, откуда можно было заглянуть прямо в стойла. Подо мной стояли лошади. Лошади! Теплые, огромные, источавшие запах сена и пота – и свой собственный дикий аромат: так пахнет не выделанная кожа, а живое существо, способное бегать. Была ли и во мне лошадь? Этого я не узнаю, пока не поговорю с ними, пока не почувствую, насколько глубоко откликается их язык. Из клюва моего невольно вырвалось громкое «У-ух!» – я подобрался к лошадям так близко, как никогда, и был просто счастлив. Кто-то из парней, возившихся на конюшне, задрал голову.
– Сова, – сообщил он остальным.
– Птица смерти! Гони ее отсюда! – закричал другой.
Вдвоем они забрались на сеновал, достали из карманов по пригоршне камней и принялись швырять их в меня с криками:
– Убирайся с нашей конюшни! Хочешь напророчить кому-то смерть – лети к другим!
И я полетел прочь. Было больно – там, куда попали камни. Я разыскал свое дерево и уселся на ветку. Итак, сове никто не обрадовался – пусть они и не признали в ней фэйри. Но волку бы обрадовались еще того меньше. Собаки, эти испорченные волки, живущие с людьми, ненавидят своих диких родичей, а люди волков просто боятся. Когда я только научился превращаться в волка, я, бывало, шутил шутки над путниками, устроившими в лесу привал: пробирался к ним в лагерь и пугал до полусмерти, так что люди разбегались, побросав свои костры, лошадей и пожитки. Но Золотой узнал о моих проделках и велел прекратить. Сказал, что из-за этого могут пострадать другие волки.
К тому же, лошади тоже волков терпеть не могли. Они меня к себе не подпускали, даже когда люди убегали, бросив их на произвол судьбы.
Забравшись обратно в шкуру фэйри, я спрыгнул с ветки и сотворил поисковые чары, которые привели меня к месту ночевки оленей. Остаток ночи я наблюдал за ними с дерева. Беспокоил ли оленей мой запах? Ничуть. Под утро я слез на землю и подошел к ним. Они не испугались: никто не побежал и никто не попытался отогнать меня прочь. Самый молодой даже не стал увертываться от моей руки.
Хенна, моя сестра и подруга, любила оленей, хотя и не могла принимать их обличье. Дар ее заключался в другом: она ткала новые вещи – почти что из ничего.
Я поговорил с этими оленями, но так и не понял, почему Хенне они нравятся. Слишком уж густо их суть была замешана на страхе: они знали, что многие другие видят в них только пищу. Ну и что за удовольствие быть существом, которому вечно приходится спасаться бегством?