Вот так, полуслепая, ругаясь, на чем свет стоит, и хватая ртом воздух, как рыба, я восстала из реки и упала в объятия смертного.
– Ты чего здесь делаешь? – завопил он.
Я чувствовала, как изумленно колотится его сердце, а сухая рубашка стремительно промокает от моего тела. Я осторожно открыла один глаз. Я стояла в грязи, которая медленно ползла между пальцами ног, и настроения мне это отнюдь не улучшило. Ну, хоть не упаду теперь. Пойманный мною смертный оказался очень хорошенький: прямые золотые волосы падали на лоб, а глаза были в цвет мягкой синевы наших жидких небес, а не этого свирепого бело-голубого сияния, что лилось сейчас нам на головы. На нем была рубашка, а на рубашке на листе кувшинки сидела лягушка и невероятно длинным языком пыталась поймать крошечную летучую лошадку. Неплохой повод начать разговор – если бы я только что не вылезла из реки, полной других, менее приятных поводов.
Надо было что-то ответить – ну, я и ответила:
– Я заблудилась.
– В этом платье?
Я посмотрела на платье. Сестры соткали его для меня из мхов и речных трав и украсили сотнями крошечных пузырьков. В этом мире это выглядело как какая-то мерцающая ткань, сплошь затканная жемчугом.
– А что с ним не так? – вопросила я, пытаясь стряхнуть кайму из грязной рыбьей чешуи, уже приставшую к подолу.
Он уставился на меня, слегка пуча глаза – по-рыбьи. Потом прищурился.
– Ты… ты, что ли, откуда-то спрыгнула? После вечеринки? С моста или типа того? И вместо того, чтобы утонуть, выплыла в… во все это…
Он обвел рукой жуткую реку, которая негромко ворчала, продираясь через запрудившую ее рыбу.
– Почему? Из-за какого-то парня?
Я мгновение подумала, потом осторожно кивнула – из-за какого-то парня, точно – и снова взялась за волосы, пытаясь сотворить из них хоть что-нибудь презентабельное. От них понесло скверным запахом. Заплакать я не могла – к чему обзаводиться слезными железами, если и так родилась в воде? Но я видела, как плачут смертные, и теперь поняла, почему. Мой первый смертный – а я торчу по щиколотку в грязи и воняю, и какая-то гнусная мелкая мошка уже кусает меня за ноги.
Купаясь в жалости к себе, я шмыгнула носом и самым жалостным образом всхлипнула.
– Ну, да. И теперь я не знаю, где мой дом.
– Ты только не плачь…
– Что ты сделал со всей этой рыбой?
– Я? – он хмыкнул. – Я просто пришел сюда порыбачить – тут здорово удить, когда лосось идет. Запах до самого шоссе подымается. Никогда ничего подобного не видел.
– Рыба ходить не умеет, – сердито отбрила я.
Кажется, рыба интересовала его больше, чем девушка.
– Это просто выражение такое, – объяснил он с совершенно несносной терпеливостью. – Так говорят, когда лосось плывет вверх по течению, пытаясь вернуться в те места, где родился, чтобы метать там икру.
– Чего метать?
– Ну, яйца откладывать и оплодотворять их. Размножаться. Потом им полагается помереть.
Я кивнула. Там, где я жила, со смертными это происходило регулярно.
– Но только не так, – продолжал он. – Не на полпути до дома. И посмотри на эту воду! Тут должно быть глубже, и течение сильнее. Похоже, им нечем было дышать в такой мелкой воде или что-то вроде того. Как-то это все неправильно.
Он так и таращился на них через мое плечо, совершенно поглощенный своими мыслями. Ну, вообще-то его можно понять. Мне бы все равно никогда не удалось затащить его в это жалкое мелководье. Я снова шмыгнула носом: тут вообще-то еще есть, на что посмотреть, помимо рыбы. Он перевел взгляд на меня и легонько тронул мою голую руку кончиками пальцев.
– Ох… бедный ребенок. Какой кошмар. Где ты живешь? Я отвезу тебя домой.
Пришлось думать: между прочим, сестры не предупреждали, что придется это делать.
– Папа там, выше по течению, – сказала, наконец, я, страшно довольная собственной сообразительностью.
Пусть довезет меня до какой-нибудь глубокой воды, где можно будет заманить его вниз, похитить из этого мира, забрать в мой.
– Но я не могу явиться домой в таком виде, воняя и вся в рыбьей чешуе. Есть какое-нибудь место, где все это можно смыть?
Он задумался, явно разрываясь межу мной и дохлой рыбой. Я закатила глаза от обиды; надеюсь, никто из сестер за мной сейчас не подглядывает. Но, если так поразмыслить (и особенно над своим внешним видом), парня трудно винить.
– Конечно, – он наклонился взять свои рыболовные снасти. – Я знаю именно такое место.
И он отвез меня в своем грузовичке к себе домой.
Это оказался маленький коттедж, совсем недалеко, под какими-то огромными деревьями. Его собака выбежала навстречу здороваться, вежливо виляя хвостом – пока не учуяла меня. Тут она просто кинулась ко мне в объятия, как к родной, радостно завывая, и чуть не сбила меня с ног.
– Ух ты! – сказал мой смертный. – Сидеть, Ангел. Она любит гостей.
Ангел была большая, золотая и с идиотской ухмылкой на физиономии. Кажется, дай ей волю, и она бы сняла с меня платье и вывалялась в нем вся.
– Сидеть! Меня, кстати, зовут Майк. Майк Тейлор. А тебя?
– Ундина. – Дома у нас, естественно, есть свои личные имена, но для смертных мы все Ундины. – А… что мы здесь делаем?
– Ундина. Славное имечко. Входи. Можешь вымыться в ванной, я найду тебе что-нибудь сухое – переодеться, а потом отвезу домой. Идет?
Но, ведя меня в дом, он обо мне совсем не думал. Внутри было солнце, беспорядок и много собачьей шерсти. Он махнул рукой в сторону тесной комнатки, в которой обнаружились бочка, продолговатая чаша и большой фарфоровый гриб. Ничего подобного я раньше не видела. К счастью, он сам включил кран. Оттуда брызнула какая-то паршивая, грязная вода, но потом вдруг сделалась чистой, такой чистой, что я машинально протянула руку – потрогать, понюхать.
– Извини, душа у меня нет, только ванна. Трубы иногда цепляют грязь, – сказал Майк (знать бы еще, что он под этим подразумевал?). – Надо их периодически чистить. Зато горячей воды вдоволь. Одежда будет через минуту. Мне сначала надо позвонить.
Я наполнила ванну доверху, умудрившись остановить поток, пока она не перелилась через край. Правда когда я стащила платье и погрузилась внутрь, на пол все равно изрядно расплескалось. Я полностью ушла под воду, катаясь и поворачиваясь в этом тепле. Волосы снова стали шелковыми и обвились вкруг нагого тела. Я услышала Майков голос и высунула уши из воды. Рыба. Он говорил о рыбе. Не о таинственной чарующей молодой женщине, которую встретил у реки.
О дохлой рыбе.
– Я позвонил в Департамент лесного хозяйства, – объявил он, просачиваясь внутрь с полными руками одежды. – И в Департамент рыболовства и природопользования. И…
Он заткнулся и отсутствующее выражение мигом слетело с физиономии – это я встала в ванне.
– Ох, – прошептал он, – я извиняюсь.
Больше он не шевелился. Я тихонько запела и руками подняла истекающие водой волосы с плеч. Одежда упала на пол. Я протянула руку. Он шагнул в воду, забыв даже, что на нем ботинки. Всплеск, который мы произвели с ним вдвоем, когда я увлекла его вниз, ударил в потолок и почти опустошил ванну, но нам обоим было все равно.
Правда утаскивать его мне было решительно некуда – разве что в сток.
Потом он лежал в моих объятиях, совершенно зачарованный, и довольно о чем-то ворковал. Ноги в промокших ботинках ему пришлось водрузить на краны, и он меня порядком придавил. Я предоставила ему трещать о чем-то своем, а сама при этом думала, как нам разрулить сложившуюся ситуацию.
– Я не много зарабатываю, – говорил он. – В «Спорт и ставки». Но на этот домик много и не надо, за грузовик уже уплачено, так вот и живем – Ангел и я… Я охочусь и рыбу ловлю, когда могу. Люблю природу. А ты?
– Воду, – промурлыкала я. – Я люблю воду.
– Да уж… Потому эти дела с рыбой так ужасно расстраивают. Все на самом деле в политику упирается, так мне сказали в Рыболовстве и Природопользовании. Воду, которая обычно идет вниз по руслу, отворачивают в сторону в пятидесяти милях выше по течению – можешь себе такое представить? – чтобы поливать поля в Саскилл-вэлли. Которые типа этим летом постигла засуха. Либо урожай сдохнет, либо рыба – кого хочешь, того и выбирай. Да только рыбу-то никто не спрашивал.
Он заметно заволновался. Того и гляди дойдет, что он сейчас валяется в ванне со спущенными штанами и в ботинках. В обществе совершенно незнакомой особы.
Я поцеловала его и ощутила, как мускулы расслабляются. Он снова что-то забулькал, голос стал сонным и мечтательным.
– Тебе же не надо прямо сейчас домой, а? Я тебя потом отвезу, попозже. Мы можем развести огонь, поджарить нам бургеров, потом пойти искупаться при луне…
– Искупаться при луне… – о, да.
– Точно! Правда я что-то сомневаюсь, что на реке сейчас хватит воды, даже чтобы ножки замочить.
Он снова перескочил в любимую колею. Тут сквозь мои чары пробился этот звук, какое-то странное стрекотание, неотложно требующее внимания – от него все его мышцы снова напряглись. Ботинки слетели с кранов, он перевернулся и неуклюже забарахтался на мне, пытаясь встать на ноги.
– Прости, крошка, мне надо взять трубку. Это, наверное, Сэм. Она всегда держит руку на пульсе, когда такое случается.
Он прошлепал вон из ванной, чтобы снова зарядить с кем-то о рыбе, оставив меня лежать в луже на дне.
Больше воды я не видела. До самой зари.
Еще один визг разбудил меня еще затемно. Я не помнила, где вообще нахожусь. Что-то мокрое толкало меня в щеку и влажно пыхтело. Потом Майк включил свет, и Ангел, чья улыбка обнаружилась всего в паре дюймов, радостно облизала мне лицо.
– Гарф, – сказала я и снова захотела заплакать, потому что всего этого не должно было случиться.
– Прости, малышка. Мне надо идти.
Майк натянул через голову рубашку и оптимистично поглядел на меня из воротника.
– Поехали со мной?
– А вода там будет?
– О, да!
Вот так час спустя я оказалась на речном берегу над дохлой рыбой, в Майковой одежде и с плакатом в руках – на нем было написано: «Защити природу в себе!» – в компании еще нескольких десятков решительных и слегка ненормальных людей. На одних были какие-то таблички, другие созерцали нас через сидящих у них на плече одноглазых монстров из кузова большого грузовика с надписью «Радио Техас: новостной отдел».