Так кринолины внезапно снова вошли в моду, а веселая воровка Мо сделалась персоной, представляющей интерес, причем не только для охранников правопорядка.
(Они, кстати, попытались ее прищучить за хакинг полицейской камеры, но адвокат спустил иск в сортир еще до того, как к команде присоединилась я.)
Следующим релизом от «Набекрень» стал «Лиф 0–5 нашей эры» – бюстье, набивавшее одну из твоих сисек до пятого размера, а вторую сжимавшее до прыща. Он тоже наделал шуму, и в девятнадцать Мо уже обналичивала чеки, от одного взгляда на которые любой нормальный человек в отчаянии кинется покупать лотерейные билеты на все оставшиеся деньги.
Заработок Мо потратила на большой дорогущий дом, декорировав его в стиле «Шикарная ночлежка». Я сказала, что на ночлежку оно совсем не похоже. Она возразила, что я ничего не понимаю в шике. Залп, ответ, залп – у нас всегда так было, еще когда мы делили комнату в «Макмерти» (это такая муниципальная свалка для девушек, которые и домой пойти не могут, и на воспитание их никто не берет). Начисто проигнорировав мое мнение, Мо задрапировала у себя все стены и мебель тканью, а потом поставила самую громкую в мире стереосистему. Подвал она назвала «Отвисалово», потому что он был набит гамаками и игрушками для ее многочисленных отвиса… скажем так, прихлебателей.
Еще она соорудила себе обновленную версию ночной маски, которую украла у меня много лет назад, когда в последний раз сбежала из «Макмерти». У маски были модные зеленые окуляры, с мягкой подкладкой, такие, удобно прилегающие, и сложносочиненный дыхательный фильтр. В ней она спала – как и я когда-то. Публика считала это очаровательной причудой, а когда увидела, наконец, мою (то есть реплику, которую я соорудила, когда Мо уперла оригинал), решила, что это я копирую Мо.
Но это дело давнее – предыдущие судимости, если на нашем языке. А здесь и сейчас вот она, Мо: входит широким шагом в местное полицейское отделение. Морда мрачная, в руках – обувная коробка. Платье на ней было с большим животом, для будущих мам: лаймового цвета бархат и такие большие квадратные воротник и манжеты. Полочка делилась надвое вразлет, а с округлости под ней свисало что-то зеленое и блестящее.
– Констебль Лизабет, – она деловито лопнула пузырь жвачки.
– Мо, ты что, беременна?
– Это для осеннего показа, – она взгромоздилась на стул. – Примерить хочешь? Идет в комплекте с надувным брюхом.
– Я работаю.
– Да ну! Я надену твою униформу и встану перед дверью – никто и не догадается, что ты тут баклуши бьешь.
– Размечталась, – я кашлянула, чтобы не светить улыбкой. – Что в коробке?
– Точно не знаю.
Все в игрушки играет. Я встала и обошла платье кругом, чтобы получше разглядеть. Поперек живота шли пластиковые аппликации: лягушки и ящерицы, лупоглазые, мультяшные и приветливые.
– Это что, кто-то правда купит?
– У меня уже полно предзаказов.
– Что ты имеешь в виду: не знаешь, что в коробке?
– Открой ее.
– Ты ее по почте получила?
– Лиз, спокойно. Это не бомба.
Я открыла. Потом снова закрыла, сунула в нижний ящик стола, опустила жалюзи и опрыскала все кругом дезинфектантом, таким сильным, что у меня слезы на глазах выступили.
– Вот моя девочка! Вспоминаю с неизменной теплотой! – осклабилась Мо.
Говорила она расслабленно, но теперь в комнате стало темнее, и я отчетливо разглядела красные отметины у нее на губах. Она опять их кусает.
– Ты знаешь, что это такое.
– Нет, – ответила я, но как-то слабо.
– Помнишь мой девиз, Лиз?
– Зачем зарабатывать на то, что можно спереть?
– У каждой загадки есть разгадка. Мой гений состоит в том…
– Ага. Знать, у кого спросить. И?
– Ты, между прочим, спишь в переделанном противогазе.
– Ты тоже, Мо.
– Сосед увидел, сосед спер. Я всегда узнаю средство к выживанию, когда увижу его.
– Не обольщайся. Кто угодно из «Макмерти» может такое сказать.
– Лиз! – она крепко пнула мой стол. – Ты же не спятила.
Я выдохнула. Заставить ее выйти из себя – уже победа.
– Эта штука в коробке – фэйри.
Она рухнула назад в кресло и крутанула его ногой. Руки у нее дрожали, она поняла, что я все вижу, и изогнула губы в улыбке.
– Это здесь мне пора впасть в бешенство и заорать, что такое невозможно?
– Да, где-то тут.
– Фэйри, стало быть.
– Да. Как, по-твоему, оно выглядит?
– Как такая махонькая дохлая тварь с птичьими крылышками, прилипшая к куску белого хлеба.
– Беспокоиться на слове «дохлый». Фэйри не верят в смягчающие обстоятельства.
– Прям как ты?
– Захлопни пасть, Мо.
– Ага! Очко в мою пользу!
Открыв ящик, я обнаружила, что упомянутый хлеб уже каким-то образом выбрался из коробки и лезет вверх по стенке. Я вытащила его двумя пальцами, стараясь не касаться оранжевых крапинок в арахисовом масле, приклеивающем к ломтю крошечный труп – лицом вверх и распластанный во всю ширь.
– Время смерти – где-то на восходе.
– Откуда ты знаешь?
– Размер. Это же детеныш.
– А это что? – она показала на зеленый стебелек у него в руке.
– Сифон для снов.
– И что это, по-твоему, значит? – она протянула палец, потыкать в тело, но я шлепнула ее по руке. – Да ну тебя! Что такое сифон для снов?
Я поперекладывала бумаги на столе, пытаясь не показать, как меня разрывает между тем, что правильно… и тем, что я собираюсь сделать. Надо бы ей сказать, что это дело не полицейское… надо бы указать ей на дверь. Но Мо украла мою маску много лет назад, и это стоило мне нескольких последних снов. Трудно не затаить чуточку зла, трудно не воспользоваться шансом отплатить ей той же монетой.
– Тебе все еще снятся кошмары про жутких насекомых? – наконец спросила я.
– Возможно. И что?
– Это лекарство.
Я выудила зеленую палочку из мертвой ручки фэйри концом карандаша, отлепила от хлеба и подняла на уровень глаз Мо.
– Эй, ты чего! – отшатнулась она.
– Ты хочешь узнать, что это, или нет?
– Да.
– Тогда расслабься. Это неопасно, обещаю.
Она перестала ерзать, и я сунула стебелек тонким концом в уголок ее глаза.
– Представь насекомое из твоих кошмаров.
Мо схватилась за край моего дешевого и вдобавок купленного на средства налогоплательщиков стола.
Секунду спустя крошечный мотылек вылез из широкого конца воронки. Мятый и мокрый, он шмякнулся на стол и принялся тяжело трепыхаться по нему. Высыхая, он постепенно раздулся до размеров моего кулака, но в воздух так и не поднялся.
– Это оно? – крылышки его были покрыты желтыми и розовыми неоновыми пятнами; выглядела тварь в худшем случае как персонаж детского фильма. – Большая смелая Мо этого боялась?
– Это не смешно, Лиз!
Бабочка застрекотала крыльями. Мо вскочила на ноги и отпрянула к стене. Сифон закачался в уголке ее глаза.
– Успокойся.
Я сцапала мотылька. Тот мигом сжался, из пушистого стал гладеньким, уменьшился до размеров сливы.
– Он сдох?
– Слишком хорошенький, чтобы его убивать, – не находишь?
Все прошло лучше, чем я думала. Признаться, я ждала чего-то поистине ужасного. Я сунула мотылька в рот, где он мгновенно растворился, как комок сахарной ваты, оставив щепоть сухого песка между зубами.
Мо отвернулась и ее чуть не стошнило. Даже удивительно, какая она чувствительная – и какая я вредная: зрелище мне понравилось. Впрочем, через секунду я смягчилась и похлопала ее по спине.
Проглоченный сон начал всасываться. По пустому чердаку моего сознания заметались картинки мотыльков: пыльные, шерстистые, серые, коричневые, зеленые, оранжевые, мультяшных окрасок. Мягкие усы, пудровый запах, острые, коленчатые ноги и идеальные горошины глаз.
– Ты такая грубая, Лизабет.
Упрек вернул меня к реальности. Мо стояла бледная, под тусклыми глазами залегли тени – а ведь всего минуту назад они были яркие и живые. Вот до чего доводит лишение сна.
– Возьми себя в руки, Мо, и расскажи мне, на что похожи мотыльки из снов.
– Может, ты расскажешь, какие они на вкус?
– Свеженькие такие, – я вытащила сифон у нее из глаза. – Давай, выкладывай.
– Красные. С… нет, стоп. Розовые крылья и… – она вытаращила глаза. – Ухтыжнафиг!
– Как будто ты видела сон и потом забыла, да?
Она закивала, потрясенно глядя на желто-розовую пыль у меня на ладони.
– Этот сон покинул тебя навсегда.
– Ты хочешь сказать… больше никаких кошмаров про насекомых? Никогда?
– У тебя – нет. Этим и занимается сифон для снов. Так, если на все твои вопросы отвечено, как насчет убраться из моего офиса?
Но вместо этого она принялась мерить шагами маленький пятачок моего пола.
– Так вот зачем ты сделала ту маску: фэйри высасывают сны, и ты хотела защитить от них свои?
Те немногие, какие у меня еще оставались, подумала я. А вслух спросила:
– Где ты нашла тело?
– Хлеб сегодня утром переполз мою руку. Пешком.
– Я думала, ты белый не ешь.
– Господи, констебль, у вас досье на меня, что ли?
– Это был твой хлеб?
– Разумеется, нет. И нет, мне не нужна лекция по присмотру за малолетними…
В животе у меня упало. Теперь ясно, почему фэйри вызвал у Мо такой ужас – а не обычное для нее любопытство. И почему она пришла ко мне.
– Это был хлеб Пег.
Мо кивнула.
Семь лет назад Пег была костлявой шестилеткой с самым заразительным смехом, какой только звучал в тусклых коридорах «Макмерти» за всю его историю. Сейчас ей тринадцать и она постоянно отвисает у Мо. Она симпатичная добрая девчонка, которая никогда не станет на тебя крыситься, за чем бы ты ее ни поймал и куда бы ни вез. У нее всегда найдется для тебя улыбка и веселое словцо, хотя большущие глаза в это же самое время могут молить красноречивее всяких слов: «Останови машину, дай, я просто исчезну…».
– Пег пострадала? – голос мой звучит, как в тоннеле.
– Она сделала ноги.
– То есть сбежала? Куда?