Что-то было в воде – в темноте под скалой.
Какая-нибудь аборигенная крыса? Или кролик пошел поплавать? Да у него там задница нафиг отмерзнет… Я нервно хохотнул и попятился еще на несколько шагов.
Следующая волна выплеснулась на песок и замочила мне ноги. Я отбежал, оглянулся. Бассейн источника был всего метров двадцать в поперечнике, ночь стояла безветренная – откуда могла взяться метровая волна до самого берега?
Но девушка была отсюда, это я, по крайней мере, знал. Она специально поймала пулю, чтобы спасти воробья. Она выкапывала мертвых животных и раскладывала их перед моей палаткой и явно считала себя защитницей этого места. Я вернулся в лагерь и взял ее на руки. На полпути до источника бицепсы устроили агонию, и я переложил ее в пожарный захват – на плечо.
Инь и ян. Свет и тьма.
С телом на плечах, так что голову мне нагнуло вперед, я не видел воды, пока не оказался от нее в паре шагов… а дальше я покачнулся, замер и в ужасе уставился на то, что открылось моим глазам.
Вода сияла изнутри, снизу – я такое видел один раз в кино, когда какой-то космический корабль выходил из тени планеты в разгорающееся зарево ускоренного пленкой восхода. Можете себе такое представить? Заря обетования перед тем, как ты ныряешь в свет? А теперь переделайте это чудо в фотонегатив абсолютной тьмы. Не отсутствия света, хотя это, конечно, тоже, а обещание, что когда эта тьма, наконец, настанет, свет не вернется уже никогда.
И вот над этой тьмой мириады световых искр роились, как звезды, а дальше, над ними, был лед – лед на песке, на камне, лед гнул вниз ветви деревьев и прибивал к земле кусты и траву. Потом до меня дошло, что блеск на поверхности воды тоже был лед – стерильное отражение луны.
Прибой мертвой жизни окаймлял воду – мелкая рыба, лягушки, водоросли, тростник, пресноводные креветки, насекомые, парочка раков. Все обитатели озерца извергнуты вон и брошены умирать.
И все это за какую-то пару минут.
Я опустил девушку наземь, подобрал слабо трепыхающуюся рыбу и кинул ее обратно, в воду, в не затвердевший пока лед. Мгновение спустя волна выбросила замороженный труп обратно на берег.
Источник был бесплоден, как обратная сторона луны, и древен, как эта страна до начала жизни. И в нем крылась еще большая угроза: я сам стану таким же стерильным и безжизненным, как предвечные атомы, образовавшие мое тело, если рискну подойти хоть на шаг ближе.
Ощущение чуда никуда не делось, но само чудо обратилось ужасом, мраком. То было чудо беснующегося огня, кислотных ожогов, осознания конца – жизни отвергнутой и уничтоженной.
Как в тумане я снова взял девушку на руки. Я убил ее, и она заслуживала лучшего, чем похороны в этом месте.
У меня ушло три дня на то, чтобы добраться до шоссе.
Я уехал в ту же ночь, еще до зари. Снял лагерь, свернул палатку, собрал пожитки в багажник «тойоты», потом сел и еще раз задумался о том, что собирался сделать.
Сразу за кабиной в «тойоте» был большой короб из гальванизированной стали в полсантиметра толщиной и шириной на весь кузов – для оружия и патронов, на двух тяжелых медных замках с разными ключами к каждому.
Я решил уехать, собственно, только когда обнаружил, что тело девушки идеально ложится в отделение для ружей. Я сунул ей под голову подушку, постоял несколько секунд, созерцая сумеречный отсвет ее кожи и волос в гаснущем лунном сиянии, укрыл одеялом и запер сундук.
Часы на панели показывали 4:17 утра, когда я лег на южный курс и двинулся через каменистую, поросшую низким кустарником равнину. Гравий стрелял из-под шин и гулко бился о раму. Пятьсот тридцать километров; первая треть – по пересеченной местности, остальное – по грунтовкам, где машина проходит хорошо если раз в месяц.
Днем я ехал, ночью мне снилась вода. Безмятежные, идущие рябью озерца под деревьями в свете луны. Океанские приливы. Реки и потоки воды. Пустые, мертвые.
Когда я, наконец, перевалил через край нагорья и устремился вниз, к шоссе Эйр, я уже много недель не видал ни единой живой – это правильное слово – человеческой души.
Я остановился в первой же забегаловке, до которой доехал: сразу и заправка, и паб, и ресторан, и пара мотельных номеров, и парковка для грузовиков и домов на колесах, плюс палаточный лагерь и мини-зоопарк на задах, для детей и туристов. Месяц назад я тоже остановился здесь и поставил палатку среди клеток. Заправкой занимался плотный раздражительный мужик средних лет, который, как оказалось, меня запомнил.
– Уже домой?
– Они меня послали через полстраны, в эти чертовы залежи щебеня посреди нигде, а там уже какой-то говнюк сидит.
– Типичные бюрократы.
Мимо насосов прошла маленькая девочка в выцветшем розовом платьице и сандаликах на босу ногу, с лопаткой и дохлым вомбатом, которого она тащила за заднюю левую лапу. Она поглядела на меня с любопытством, словно была рада, что у нее нашелся незнакомый свидетель, и повернулась к заправщику.
– До вечера ждать нельзя, папочка, он уже пахнет.
Папочка – очевидно хозяин – смутился.
– Эта домашняя живность… Нам в последнее время что-то не везет, – объяснил он.
Девочка перетащила вомбата через трассу к череде крестов, воткнутых вдоль дальней стороны. Хозяин махнул рукой в сторону этого кладбища домашних животных.
– Хочу, чтобы наши клиенты знали: мы тут поступаем правильно. У нас много народу останавливается из-за них.
– Почему они умерли?
– С тех пор как моя жена нас покинула, они просто… умирают. От горя, видимо. Скучают по ней.
– Их всех как-то звали? – я проводил взглядом девочку, которая несла пару веток, чтобы прикрыть вомбата. – Так ребенку легче будет.
– Думаете?
– Угу.
– Думаю, я сделаю по-своему. Споров меньше.
Кровавая полоса протянулась за дохлым вомбатом через весь двор. С виду вполне тянуло на пулю в голову.
Я расплатился наличными и поскорее смылся оттуда.
Шоссе Эйр – одна из двух дорог с твердым покрытием, ведущих в Западную Австралию, на все две с половиной тысячи километров границы. С полдюжины вот таких придорожных оазисов живет здесь в своей собственной временной зоне – причем не такой, как по обе стороны дороги, с разницей не в час и даже не в половину, а в три четверти часа. Кое-кто из хозяев, граждан и патриотов Западной Австралии, пользоваться ею отказывается, а вместо этого предпочитает Западное Стандартное Время. Центр местной жизни – поселок Эукла, душ в целом на пятьдесят. Большая их часть – правительство и еще сколько-то – убийцы птиц, как я. Когда я закончу у Скалы Сердца, буду базироваться здесь.
Если бы мне пришло в голову порыться в земле в каком-нибудь из дорожных оазисов, я бы наверняка нашел окаменелые ракушки с древнего морского дна. Искать метеориты запрещено, потому что их тут реально можно найти, в раскаленном песке – осколки истории этой земли и всей солнечной системы вместе с ней. Летом дневная температура поднимается до 55 градусов – или до 130 по старой шкале, которой пользовался папа. Экономика состоит в продаже бензина, пива, гамбургеров и мест для ночлега дальнобойщикам и прочим путешественникам, которые по каким-то своим частным причинам не сели на самолет.
Этот край совершенно пуст, но, едучи через него, я почему-то все время ждал чуда – прямо за следующим поворотом.
Впереди шоссе мерцало от жара. Оно бежало вдоль подножия нагорья, по берегу доисторического моря. Какого сорта были деревья, я понятия не имел. Это слово Джеймс однажды ввернул на уроке биологии – сорт. Учительница сказала, что речь идет о форме жизни, о биологическом виде. «Только не когда тебе его продают в супермаркете», – отрезал Джеймс. Короче, независимо от сорта они были низкорослые, темно-зеленые, практически одинаковые и редко разбросанные. От деревьев моя мысль перескочила на труп в кузове – интересно, а он какого сорта? Ужасная вообще-то мысль, но я все равно расхохотался.
Впереди из знойного марева возник грузовик. Мерцание текло по дороге к «тойоте», окружало ее, вздымаясь от плавящегося асфальта, пока мир вокруг не заволокся словно пеленой воды. Мягко подтормаживая, чтобы не потерять контроль, я старался оставаться на дороге, между белых линий, летящих назад по обе стороны капота. Силуэты рыб плавали по краям поля зрения. Одна поплыла мне прямо в лицо, так что пришлось вильнуть. Над головой прошла какая-то тень, и я поднял глаза на гигантское клокочущее брюхо морского вала, катящегося к берегу.
Визг грузового клаксона вернул меня на дорогу. Волны? Над дорогой? Дымка растаяла, а с ней и все мысли о трупах неизвестного науке сорта. Такое мышление работает в городах, но не здесь.
Меня обуял страх.
Правда из-за нервного напряжения стало легче сосредоточиваться на дороге. Что я вообще тут делаю, носясь по австралийскому захолустью с трупом в багажнике? Ответа у меня не было. Полиция патрулировала шоссе, выборочно проверяя машины на наркотики. Что если они меня остановят?
Какой бы квест ни гнал меня вперед, я мечтал, чтобы он поскорее кончился.
Ночью мне снова снилась вода. Я оказался опять в той придорожной забегаловке, стоял посреди шоссе. Грузовики проносились мимо, ревя в ночном воздухе. Шел дождь, и чистая, целительная влага бежала с асфальта и уходила в землю на обочине среди могил.
Меня разбудили ранние утренние сумерки. Земля промокла, как губка, палатка отсырела. Дождь и правда прошел. Прежде чем сворачиваться, я оставил все немного просушиться, поставил воду для кофе и вышел с равнины на шоссе. Фуры, всю ночь несшиеся мимо, исчезли. Окровавленный труп кенгуру, обсиженный рвущими плоть воронами, служил наглядным объяснением глухого удара, который я слышал, уже засыпая.
Отсвет в той дальней точке, где хайвей встречался с горизонтом, возвещал зарю. Первые лучи солнца отражались в мокром асфальте. Четыре светоносных тропы втекали в восходящий над краем мира розовый диск – тонкая пленка воды, оставшаяся в мелких колеях, вдавленных в дорогу грузовиками. Бесконечный трафик дал момент чистой красоты. Я немного поглазел на эту картину и вернулся к газово