(снова номинированном на Всемирную премию фэнтези), а некоторые вошли в сборники «Лучших фэнтези и страхов года» и номинировались на Всемирную премию фэнтези, премии «Хьюго» и «Небьюла».
Джеффри Форд живет в Нью-Джерси с женой и двумя сыновьями. Он преподает литературу и писательское мастерство в Брукдэйлском общественном колледже (округ Монмут, штат Нью-Джерси).
Ребенком я рос на Лонг-Айленде. Каждое воскресенье папа покупал «Дейли Ньюс», а в этой газете был раздел цветных комиксов с такими персонажами, как Дик Трейси, Принц Вэлиант, Фантом и так далее. Больше всего я любил полностраничные комиксы, не разбитые на кадры, – такие, одной большой иллюстрацией. В них речь шла о целом народе ростом где-то с мизинец, под названием «тинни-уинни». Они, как умели, выживали в нашем огромном мире; особенно мне запомнилась картинка из какого-то осеннего выпуска: один из них едет верхом на дикой индейке, а его товарищи собирают огромные желуди среди листьев – каждый лист размером с летучий ковер. Отвага и сплоченность тинни-уинни совершенно захватили мое воображение: мне, ребенку, окружающий большой мир за пределами моего привычного безопасного мирка тоже казался совершенно необъятным. Наверняка тинни-уинни приложили свою крохотную ручку к написанию «Хроник Илин-Ока».
Другим источником вдохновения стал сам океан. Каждое лето я отправляюсь на пляж, чаще всего на Лонг-Бич Айленд у побережья Нью-Джерси. Ничто так не помогает сопоставить собственную крошечную жизнь с масштабами вселенной, как океанская необъятность, – и ничто так не помогает понять, насколько важно для вселенной каждое живое существо, будь оно хоть большим, хоть маленьким. Думаю, в этом для меня и сокрыта тайна очарования фэйри. Это напоминание о том, что всякий крошечный и, казалось бы, незначительный уголок природы на самом деле полон жизни, что он сложен и важен и заслуживает того же уважения, с которым мы обычно относимся к нашим друзьям и семье.
Увидимся у моря!
Джеффри Форд
De la Tierra
Пианистка забарабанила левой рукой, роняя все пять пальцев на клавиши, – как будто они весили слишком много, чтобы держать их на весу. Ритмы левой отскакивали от тех, что она выводила правой, и от тех, что она пела. Как будто в этом маленьком худеньком теле уместилось три разных человека: по одному – на каждую руку и еще один – в горле. К счастью, все трое твердо знали, что делают.
Он пропустил узкую струю текилы по языку, дал ей согреть рот и лишь затем проглотил. Жалко, что он не умеет играть. Можно было бы подойти в перерыве, спросить, нельзя ли присесть, – эдак вальяжно, с саксофонным футляром в руках… или с кларнетом. В три часа утра он все еще был бы здесь, они бы вдвоем джемовали, а официанты уже мыли полы.
Отличное место для трех утра. Куда лучше, чем скатывать ковер, жечь перчатки, выбрасывать нож через перила моста. Фигурально выражаясь, разумеется.
Не такие уж они и разные – она и он. В нем тоже живут несколько человек, и они все прекрасно знают, что делают.
Разница только в том, что у тех, которые в нем, есть имена.
– ¿Algo mas?[82] – у широколицей официантки оказался сальвадорский акцент.
Слишком юная с виду, чтобы ее пускали в бар, не говоря уже о половине чека за ночь чаевыми. Наверняка посылает все до последнего гроша домой, мами. Эта мысль никак не шла у него из головы. То, что у него что-то не шло из головы, само по себе тоже не шло из головы. Да что ему, в конце концов, за дело? Деньги ее – пусть хоть в торговом центре продувает!
Он вообще-то и сам был слишком молод, чтобы законным образом глушить спиртное в публичном месте, но его это совершенно не волновало. Через полтора месяца ему стукнет двадцать один. Кому-то придется закатывать вечеринку.
– Nada. Grácias[83].
Официантка одарила его улыбкой.
– Ты откуда? Из Чиуауа?
– Из Бербанка.
Какая ей разница, откуда он? Не надо было отвечать по-испански.
– Нет, я про твой народ – откуда он? Моя лучшая подруга вот из Чиуауа. Ты с виду прям ее брат.
– Стало быть, она с виду американка.
Кажется, он ее обидел.
– Все откуда-то приехали.
Она про «всех» вообще или про «всех, кто такой же темнокожий, как мы»?
– Угу. Будете у нас, в Лос-Анджелесе…
Он тепло попрощался с текилой – будто с другом в аэропорту обнялся – и толкнул стакан к ней. Она грохнула посуду к себе на поднос и зашагала к бару. Вот, теперь и багаж уехал по ленте… Он устало потер переносицу.
– Положительный контакт, – сообщила Чизме где-то у него над правым ухом (Чизме женского пола и у нее грудной, чуть хриплый голос). – Все числовые показатели от оптимального до высокооптимального. Процесс запущен.
Он положил на стол десятку и придавил уголок банкой со свечой. Ради подъема сальвадорской экономики можно было бы и двадцатку, но тех, кто дает большие чаевые, запоминают. Он встал и вышел.
Пианистка у него за спиной пробежала все клавиши снизу вверх одним сплошным глиссандо, и это ударило ему по нервам, как крик. Он чуть не обернулся…
– Ограничитель деятельности надпочечников включен. Торможение под внешним контролем.
Как и все остальное вокруг. Все в порядке с этим миром. Он глубоко вздохнул и вышел в свет уличных фонарей и запах жженой нефти.
Бар – в корейском квартале. Цель – в ювелирном, в самом центре Лос-Анджелеса. Начинать всегда нужно миль за пять до цели, на тот случай, если кто-нибудь вдруг вспомнит незапоминаемое. И уважительно относиться к местному населению, даже если оно вряд ли поверит, что ты вообще существуешь.
Он шагнул в тень, разделявшую две неоновые вывески, и проскользнул между, быстрым ходом. Через пять минут он уже был на Хилле и Бродвее. Снова потер переносицу.
– Разрядка три процента, – проинформировала Хизме.
Сейчас, через три года, он уже по ощущению мог точно сказать процентовку, но все равно проверял – рефлекторно.
Воздух в центре был горячий, как из печки, а вдобавок сухой и неподвижный, даже в этот поздний час. Из ливневок воняло. Он завернул за угол и остановился перед нужным домом.
На первом этаже располагался ювелирный магазин. На окнах – решетки; в контровом свете витрин возвышались обитые шелком стенды – совершенно пустые. На изнанке стекла написано: «Золототорговля/Лучшие цены на золото/платину/цепочки кольца». Вверху, под окнами пятого этажа вывеска выцветшими печатными буквами: «Айзенберг и сыновья».
Пора призвать новое имя. Он потер правую ладонь левым большим пальцем.
Магеллан ответил. Не словами – это не его вотчина. На фоне темноты в глубине магазина проявились белые линии, словно рисунок на граттажной доске. Понятно, что они на самом деле не в магазине, но его глазам на это решительно наплевать. Картинки просто показывались там, куда он в настоящий момент смотрел. Первая – разрез здания: лестничный колодец слева, площадки, коридоры к каждой двери. И цель – словно выхваченная большой линзой: четвертый этаж, спереди.
Они всегда гнездились на верхнем этаже. Без вариантов. Он сосредоточился на пятом этаже плана и снова потер руку. Приближение оказалось такое быстрое, что его зашатало.
– Вертикальное положение вдоль центральной оси восстановлено, – промурлыкала Хизме.
На пятом этаже вроде был только склад. Белые линии нарисовали какие-то диаграммы на стенах и несколько сломанных предметов мебели. Больше в комнатах не было ничего.
Так да не так. С верхнего этажа есть быстрый выход – специальная защита от таких, как он. Отказ от привычной стратегии означает только, что стратегия изменилась. Он ткнул языком в левый верхний коренной зуб.
– Обновление логов агента, – песком об камень прошелестел бесполый голос Библио. – Информация обновлена в ноль два ноль три.
Пятнадцать минут назад – вполне достаточно. Он мысленно пролистал логи на предмет сюрпризов, новых моделей поведения, отклонений от схемы. Nada[84]. Картинка четвертого этажа будет фигурировать в следующем же апдейте в порядке аномалии. Он только что пополнил общий пул знаний. Ура ему.
Он постоял в подъезде, притворившись деталью интерьера. Увы, с каждой секундой ожидания становилось только хуже. Если цель спугнуть, славное рутинное задание пойдет псу под хвост. А если соседи поднимут тревогу и Полицейский департамент пришлет наряд, цель точно спугнется.
Ха, как же – рутина. Он и сам это прекрасно понимал – его создали и натренировали, чтобы распознавать такие вещи. Цель – не там, где ей положено быть. От имен особого толка нет: они просто выполняли приказы, как и он сам. No te preocupes, hijo[85]. Делай свое дело, пока оно не сделало тебя. Дальше придет другой такой же, как ты, и приберет за тобой, а от тебя останется только запись в логах.
– Кровяное давление исправлено, – заметила Хизме.
Даже не предупреждение – просто констатация факта. Имена предоставляют ему факты; как он с ними поступит – уже его дело. К черту наряд. Он приставил концы больших пальцев к средним, на обеих руках, постоял неподвижно, дыша от живота: не только Хизме умеет настраивать организм.
Потом вытащил из кармана хамелеон-ключ – небрежно, как нормальный офисный парень, оставивший что-то на своем рабочем столе: упс, офицер, вы уж простите, жена меня убьет, если я не принесу эти билеты сегодня домой. Тот выглядел как обычный медный дверной ключ – такой можно спокойно показать полицейскому и улыбнуться. Зато когда он входил в замок…
Это чувствуешь прямо пальцами – как будто маленький зверек возится. Ключ менял форму прямо внутри замка, находил правильные выступы и выемки и заполнял их.