Я нашла ритм для них для всех, но это был ритм сосания: быстрый, резкий, быстрее некуда, снова и снова. И в том же ритме я дергала руками по Мике и Натэниелу, резко, сильно и быстро, снова и снова.
Мика поймал мою руку:
– Остановись, а то я сейчас кончу. – Он сжал мою руку, будто я сделала какое-то движение, чтобы продолжать. – Анита, прошу тебя.
Я посмотрела вверх на Жан-Клода. Он закрыл глаза, ссутулил плечи, тело его содрогалось надо мной, и я поняла, что он наслаждается этим нахождением на грани между «лучше всего на свете» и «слишком». Наверное, он бы ничего не сказал, он бы позволил мне это делать столько, сколько я бы захотела, но его когда-то обучала куда более суровая госпожа, чем я могу вообще быть.
Я выпустила его тело, он почти свалился на меня, содрогнувшись в спазме, повалился на бок, и Мика подвинулся, давая ему место. Жан-Клод лег навзничь, выгнув спину, вцепляясь в черные простыни.
Я осталась только с Натэниелом, которого держала в руке. Лицо его горело желанием и счастьем. Он наклонился ко мне:
– Ты выиграла.
Он наклонился меня поцеловать, но я стиснула его туго и сильно. У него голова запрокинулась, глаза закрылись, тело выгнулось. Никто другой в этой кровати не хотел бы, чтобы я сжала так туго, но Натэниелу это нравилось.
– Что я выиграла? – спросила я и отпустила его.
Он посмотрел на меня слегка еще мутными глазами.
– Все.
И поцеловал меня, сначала медленно, но вдруг поцелуй стал глубокий и сильный. Я забыла, что Жан-Клод уже пустил мне кровь, а сейчас поняла, что отчасти его энтузиазм вызван вкусом крови. Он целовал меня так, будто хотел заползти в рот весь, и его язык подбирал мельчайшие капельки драгоценной жидкости.
Он придавил меня сверху, такой твердый, такой жесткий, и от ощущения этого зажатого между нами предмета я тихо пискнула.
Он оторвался от поцелуя.
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ты в меня, – ответила я.
Он яростно улыбнулся и приподнялся надо мной.
Я поймала его за талию и за плечи.
– Что ты делаешь?
– Ты сказала – в тебя, но не сказала, куда именно.
Он пополз надо мной, не касаясь меня, и я поняла, куда он хочет.
– Это все еще прелюдия, или ты хочешь здесь кончить?
– Кончить, – сказал он.
– Без ardeur'а я не люблю проглатывать.
– Я знаю, – сказал он и оседлал мне грудь, наклоняясь вперед, как недавно Жан-Клод.
Я смотрела на контуры его тела, на полное желания и уверенности в себе лицо. Долго я добивалась у него такого вида во время секса. Он знал, что у меня можно просить, чего он хочет, что его удовольствие для меня так же важно, как и мое собственное. Я чашечкой ладони накрыла его яйца – они уже были тугие, подтянуты к телу. От моей ласки он глубоко вздохнул.
Одну руку держа на яйцах, я провела другой по всей его длине. Он улыбнулся мне:
– А что делать Мике, пока я занят здесь?
Мы только недавно начали заниматься сексом одновременно – Натэниел, Мика и я. Я думала, это была моя идея, но теперь я понимала, что скорее начал это Натэниел. Я знала, что он хочет от меня услышать, и, честно говоря, рассвет уже близился, и у меня в кровати был еще один мужчина. Что бы мы ни делали, а он должен это делать.
Продолжая играть с Натэниелом, я позвала:
– Мика!
Он подполз, чтобы я его видела. Смотрел на меня своими шартрезовыми глазами. В лице его не было требования, но тело говорило за него само – напряженное, твердое, рвущееся в дело.
– Ты в меня.
– Мы никогда такого не делали без ardeur'а.
– Знаю, – ответила я.
Он глянул на меня, потом улыбнулся и пополз вдоль кровати.
– А ты меня соси, пока он это делает.
Это скорее был приказ, чем просьба, но я долго и усердно вырабатывала у Натэниела этот командный тон хоть в каких-нибудь аспектах его жизни. Так что не мне жаловаться. Кроме того, он был так соблазнительно близок, так тверд, так готов… я подложила еще подушек, немного выше, чтобы можно было это сделать.
Руки Мики огладили мои бедра.
Я лизнула кончик Натэниела, накрыла его ртом, взяла в рот дюйм за дюймом, медленно, очень медленно, чтобы мы оба насладились этим ощущением.
И дошла примерно до половины, потом стала возвращаться. Нам нужно было, чтобы он был влажнее, лучше скользил. Но когда так далеко берешь мужчину к себе в рот, что-то такое происходит, отчего появляется влага снизу и сверху.
Мика руками развел мне бедра, палец проник внутрь. Я вскрикнула – и целиком втолкнула в себя Натэниела.
Он положил руку мне на затылок, удержал, поймал, и я стала задыхаться. Не рвотный рефлекс – просто удушение.
Он отпустил меня, и я отпрянула, ловя ртом воздух и откашливаясь. Когда ко мне вернулась речь, я сказала:
– Больше так не делай.
– Все в порядке? – спросил Мика.
Я кивнула, не зная, видно ли это ему, и ответила:
– Ага.
– С ardeur'ом ты это делала, – сказал Натэниел.
– Сегодня мы без него действуем.
Кажется, посмотрела я на него не совсем дружелюбно.
– Прости, я просто привык, что ты это можешь.
– Два раза. Два раза у нас это было. Вряд ли это можно назвать привычкой.
– Прости, – сказал он, и снова его лицо приняло прежнее выражение, неуверенное. Он зашевелился, и я схватила его за бедра, чтобы удержать на месте.
Он посмотрел на меня сверху вниз, и таким обиженным, таким ранимым было его лицо, будто вся это новообретенная бравада оказалась поверхностной: царапни – и она слезет. И я сделала единственное, что могла придумать, чтобы из его глаз исчезло это выражение: я втянула его обратно в рот, присосалась резко, сильно, так что голова у него запрокинулась и глаза закрылись. Когда он посмотрел на меня снова, на лице его играла улыбка, но чуть-чуть еще тревожно смотрели глаза, тень той обиды. И только одно могло снять эту тень: я должна была доказать, что доверяю ему. И я стала наполнять им свой рот снова и снова, и отдавалась удовольствию ощущения его во рту, опустила лицо так низко, чтобы ощутить эту плотную бархатистость, но не остановилась там, где еще было комфортно, там, где еще только ощущение наполненности и радости. Я прошла эту точку, засосала так, что тело мое уже говорило: «слишком». Я присосалась так, что губы встретились с его телом, и не осталось ни одного свободного дюйма. Так, что он втолкнулся в меня, в глотку, так глубоко, как я только могла принять. Засосала так, что мое тело уже забыло рвотный рефлекс и стало жаловаться на невозможность дышать. Так я осталась, прижатая вплотную к нему, пока он не посмотрел на меня, пока горло не сжало судорогой, спазмом. Он смотрел на меня глазами дикими, жадными, и еще что-то было в них. Руки его мертвой хваткой держали изголовье, будто он не доверял сам себе. Я оторвалась от него, кашляя, не сразу смогла вдохнуть. И наконец позволила себе сглотнуть натекшую слюну и лечь, запыхавшись и стараясь перевести дыхание.
Его тело содрогнулось надо мной, дрожь удовольствия, пробежавшая с ног до головы, и голова запрокинулась, глаза закрылись, спина выгнулась, будто одного воспоминания хватило – а для Натэниела так могло быть и на самом деле. Наконец он поглядел на меня слегка мутными глазами, улыбнулся и сказал: «Спасибо». И на лице его было выражение, куда более драгоценное для меня, чем страсть – тихая благодарность, удивленная радость, – любовь, за неимением более точного слова. Среди тех, кто меня любили, у многих никогда не бывало такого лица. Может быть, дело в его молодости, или годах психотерапии, или в отсутствии тормозов. Чувство охватывало его всего, не оставляя ничего скрытого, никаких задних мыслей, ничего вообще – он отдавал себя целиком. Именно поэтому он бывал так сам для себя опасен, когда отдавал себя не тому. А иначе он был велик в своем самоотречении. Нам, остальным, было при нем стыдно за свою осмотрительность, настороженность, сдержанность. Только он один из нас просто отдавал.
Я глядела на него, и была так счастлива, что он в моей жизни, что и сказать не могла.
Кровать шевельнулась, и чьи-то пальцы вошли в меня – два ищущих тонких пальца. Они нашли определенную точку, и начали теребить ее, туда-сюда, туда-сюда, быстрее, быстрее, и наконец у меня голова запрокинулась, изо рта вырвался крик. Другие мужчины тоже умели меня до этого довести, но не так быстро. Я знала, кто это, еще раньше, чем посмотрела мимо Натэниела и увидела у меня между бедер Жан-Клода. Его глаза истекали светло-синим сплошным светом.
Натэниел слез с меня, и у меня выдалась секунда, чтобы найти глазами Мику, но тут Жан-Клод снова вдвинул в меня пальцы и снова довел до оргазма, с криком, с раздиранием простыней, хватанием за спинку кровати, за все, за что можно было ухватиться.
Мне попалась чья-то рука, и я схватилась за нее, впившись ногтями в запястье, извиваясь на простынях. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела, что это рука Мики. Он смотрел на меня с непонятным лицом, и сказал:
– Подожди, Жан-Клод. Подожди, пока я окажусь на месте.
Я моргнула:
– На месте – это где?
Он стиснул мне руку:
– Я хочу, чтобы в оргазме ты кричала сквозь меня у тебя во рту.
– О’кей, – сказала я, и добавила, чуть подумав: – Из такого положения я не смогу пропустить тебя в горло.
Он подложил мне другую руку под щеку, повернул мое лицо к себе.
– А так?
Этот вопрос вызвал у меня улыбку, но когда я посмотрела на него спереди, такого толстого и готового, улыбка исчезла, и я прошептала:
– Попробуем.
– Наш человек, – сказал он, положил мою руку на спинку кровати, загнул пальцы. Так он поступал, когда ближайшей ко мне оказывалась часть тела, где ему не хотелось бы носить следы от ногтей.
Натэниел пододвинулся с другой стороны, взял мою свободную руку и приложил к своему бедру. Один мне ясно говорил: «Не оставляй отметин», другой не менее ясно просил их оставить.
Мика повернул меня к себе лицом. Натэниел положил мою руку выше себе на грудь, чтобы у меня было где разогнаться. В эти выходные ему не надо будет работать в «Запретном плоде», и можно спокойно оставлять следы ногтей.