– Анита! – Голос Жан-Клода. – Анита, это нужно прекратить.
Он никогда не называл меня Анитой. Услышав свое имя, я повернулась к нему.
– А почему твоего вкуса я не чувствую?
– Потому что я твой мастер, а не игрушка для твоей силы.
Выражение его лица напугало меня, потому что он был напуган. Облизав сухие губы, я сказала:
– Наверное, это и есть ответ на наш вопрос. Не надо мне трогать чужих вампиров.
– Да, – сказал он. – Да. – Он стоял у края кровати. – А теперь отключи это.
Я не сразу поняла, о чем он. Некромантия, ее надо опять отключить.
Я закрыла глаза и стала втягивать ее в себя. Тянула сильно, еще сильнее, закрывая и сжимая этот метафизический кулак все туже и туже. Но было так, будто ладонь слишком маленькая, чтобы ее удержать. Сжать можно, но вытекает наружу, будто песок сжимаешь в горсти. Нет, неправда. Я не хотела это прекращать – так хорошо было просачиваться в вампиров, куда приятней, чем играть с зомби. И как только я поняла, что это я сама позволяю кулаку протекать, я смогла его закрыть. Это было почти больно, но я закрыла. Смогла. Но мелькнула мысль, не наступит ли когда-нибудь день, когда силы будет столько, что не смогу я ее полностью перекрыть? Об этом надо будет поговорить с моей наставницей в магии, Марианной. И чем раньше, тем лучше.
Открыв глаза, я спросила:
– Теперь как?
– Теперь хорошо, – ответил он, но не слишком довольным голосом.
– Это было страшно, – сказала Элинор. – Я ощутила твою силу, будто ты лижешь мне кожу, лижешь…
Она вздрогнула, и не от наслаждения.
– Прости, – ответила я.
– Ты могла меня подчинить, – сказал Лондон. – Загипнотизировать, как я человека. Могла, я это чувствовал.
– Ты должна исправить то, что сделала с моим братом, – заявил Нечестивец. – Или привязать меня так же, как привязала его.
Я кивнула:
– Давай потом об этом побеседуем, ладно? На сегодня я уже по горло сыта.
– Ты мне обещала, – напомнил Нечестивец.
Я вздохнула:
– Послушай, я не знала, что взять кровь у меня вместо Жан-Клода – это будет такая большая разница. Я старалась как лучше, Нечестивец. Истина умирал, когда я предложила ему кровь. Я спасла ему жизнь, если я правильно помню, так перестань на эту тему собачиться.
Я злилась, потому что чувствовала свою вину, а меня это почти всегда злит.
– Анита как-нибудь в другой день займется вашими проблемами, – сказал Реквием. – А сегодня день мой.
Что-то в его тоне заставило меня обернуться к нему. Он лежал, будто страдал от ран, но выражение его лица не говорило о боли. Скорее, о предвкушении.
– Что это ты задумал, Реквием? – спросила я.
– Просто вспомнил, что тебе еще предстоит питать ardeur перед всей этой честной компанией.
Я покачала головой:
– Что-то меня не вдохновляет эта мысль.
– Испытание в том, чтобы проверить, что будет, если ты начнешь питать ardeur на глазах у наших гостей. Мы уже знаем, что некромантию перед ними ты использовать не будешь, но этот вопрос все еще не был решен.
Я покачала головой:
– По-моему, был.
– Я здесь солидарен с Анитой, – сказал Лондон. – Никакого ardeur'а перед нашими гостями. Ничего такого на глазах других мастеров.
– Не нам решать, – возразила Элинор.
– Вы думаете, что я ошибаюсь? – спросил он.
Не ответил никто, так что пришлось мне.
– Нет, ты не ошибаешься. Мои силы слишком непредсказуемы, чтобы использовать их сейчас публично. Мне придется чертовски крепко закрываться щитами.
– Может быть, ты и можешь в такой степени управлять своей некромантией, – сказал Реквием, – но ardeur еще не укрощен и не взнуздан.
– Она только что освободила тебя, – сказал Нечестивец. – Как ты можешь хотеть, чтобы она снова тебя поработила?
– Я не хочу снова быть рабом, но я хочу, чтобы она на мне напиталась. И хочу так, как давно уже ничего не хотел.
Я обернулась к Жан-Клоду:
– Так он свободен или нет?
– Ты вернула меня обратно, и я теперь могу выбирать, Анита.
Я посмотрела на него:
– Не понимаю.
– Ты сказала, что не будешь питать от меня ardeur, если я не освобожусь и не верну себе возможность выбирать. Ты сказала, что это было бы изнасилованием, если у меня нет выбора.
– Не знала, что ты запомнил все, что я говорила.
– Запомнил.
– Я думаю, что сейчас питать на тебе ardeur было бы слишком опасно.
– Ты поклялась, что будешь питаться от меня, если я освобожусь. Я освободился.
– Я тебя освободила.
– Ты уверена? Ты уверена, что моя воля тебе не помогла чуть-чуть?
Хотела я сказать, что уверена, но…
– Не знаю.
– Тогда я выбираю, чтобы ты кормилась.
Я все качала головой.
– Пируй, Анита, пируй на моем теле, пей глубоко из моей воли, пока она не прольется на тебя подобно крови.
– Ты еще не можешь ясно мыслить.
Я встала и пошла прочь – он поймал меня за руку, одним из тех движений, за которыми не уследить.
– Я сделал не тот выбор, который сделала бы ты на моем месте. Я не сказал того, что ты хотела от меня услышать, но я свой выбор сделал.
– Отпусти, Реквием.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Не хочу. И я свободен, могу не подчиняться. Я дрался за свое возвращение, потому что ты сказала: только в этом случае, только тогда будешь питать от меня ardeur. Отвергнешь ли ты меня теперь, когда я вернулся из битвы победителем?
– А что если от одного сеанса ты снова попадешь в рабство? Если ardeur снова поглотит тебя?
– Если мне никогда не светит быть поглощенным любовью, что может быть тогда лучше, чем ardeur?
– Похоже на речи наркомана, унюхавшего запах зелья после долгого воздержания.
– Мое сердце умирало дважды. Один раз, когда кончилась моя смертная жизнь, и второй раз – когда у меня забрали Лигейю. И я столько времени ничего не чувствовал, Анита – ты снова вернула мне способность чувствовать.
Он сел и притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь, едва не угодив ладонью по ране от ножа.
– Это ardeur заставляет тебя снова чувствовать.
Он раненой рукой тронул мое лицо:
– Нет, это в тебе что-то такое есть, что пробудило во мне сердце.
Меня охватил панический страх, что он сейчас признается в вечной любви. Может, и Жан-Клоду он передался, потому что он подошел и положил руку мне на плечо.
Реквием держал меня раненой рукой за щеку, но руку мою отпустил, потянулся здоровой рукой к Жан-Клоду, положил ее ему на талию. Я знала, что через толстый халат он ощутил немного, но это был самый интимный его жест по отношению к Жан-Клоду за все время, что он был с нами.
– До сих пор всегда твой ardeur был одного вкуса с ее, Жан-Клод. – Он не обо мне говорил, а Белль Морт, потому что «она» без уточнения всегда относилось в их разговорах к Белль. – А вчера этого вкуса в нем не было. Ощущалась только твоя сила, и больше ничья. Я знал, что ты стал sourdre de sang, но до вчерашней ночи ты все еще был планетой, вращающейся вокруг солнца силы Белль Морт. Вчера ты стал солнцем, а она – луной.
– Белль была луной, – сказала я.
Он посмотрел на меня с улыбкой:
– Нет, Анита, луной была ты. «Луна – нахалка и воровка тоже: Свой бледный свет крадет она у солнца»[2].
– Что-то цитируешь, – сказала я.
– Шекспир, ma petite. Он цитирует «Тимона Афинского»
– Это я как раз не читала. – Пульс у меня бился в горле, и кровь капала из ранок на шее. – Мне не нужно прямо сейчас питать ardeur, Реквием, и поскольку все сейчас и так идет как-то неправильно, я лучше подожду, пока возникнет нужда.
– В этом есть смысл, Реквием, – сказал Лондон.
Реквием посмотрел на него неприязненно:
– Ты стал бы ждать?
– С разрешения мастера, – заявил Лондон, – я хотел бы уйти.
– Иди, – разрешил Жан-Клод.
Лондон не побежал к двери, но и нельзя сказать, что пошел неспешно. Черт побери, если бы я могла от всего этого сбежать, сбежала бы, не думая. Но от себя не убежишь.
– Все, кто хотят уйти – свободны, – сказал Жан-Клод.
– Испытание не получится, если нас здесь не будет, – возразила Элинор.
– Испытание закончено. Мы слишком опасны, и мы это знаем.
Элинор не стала спорить и вышла. Нечестивец взял брата за локоть и вывел из комнаты. Кажется, Истина плакал.
– А нам что делать? – спросил Римус.
– Охраняйте нас, если можете.
– Можем.
Кажется, он слегка обиделся, что Жан-Клод в этом усомнился.
– Можете нас охранять от нас самих? – спросил Жан-Клод.
– Не понял, – сказал Римус.
Циско принес бинты и пластырь. Он стоял возле кровати, будто не зная, что с ними делать. Я потрогала шею и увидела на пальцах кровь, но укус был чистый. Много крови не будет, если укус был нанесен правильно, а, зная Реквиема, я в этом не сомневалась.
– Антисептик нужен? – спросил Циско.
Римус подошел к кровати и нетерпеливо сказал:
– Ты с ней обращаешься как с оборотнем.
– А, – сказал Циско, попытался положить все это на кровать, остановился, будто не хотел класть между Реквиемом и мной. Он все еще был при пистолете, но уверенный в себе телохранитель испарился, и остался неловкий восемнадцатилетний мальчишка.
– Дай ей марли, пусть прижмет к ране, – сказал Римус. – Бинты – это чтобы чисто было вокруг, не для самой раны.
Циско кивнул, будто понял, но протянул мне марлю, глядя куда-то далеко не мне в лицо. На самом деле он очень старался вообще на меня не смотреть, и я поняла часть его проблем. У меня куда сильнее была видна грудь, чем в начале всего этого. Когда Реквием пил, халат сбился на сторону. Не вся грудь, просто ниже линии шеи, но Циско это сильно отвлекало. Он старался не смотреть и все же таращился, боролся с собой.
Я приложила марлю к ране и запахнула халат другой рукой. Чтобы завязать его снова, мне нужны были две руки, так что сейчас я только держала его запахнутым. Это дало Циско понять, что я заметила, куда он смотрит. Внезапно мы встретились глазами, и он смутился, чуть ли не панический страх мелькнул у него в глазах, и краска поползла вверх от шеи по лицу. Страх сменился злостью, и он отвернулся, будто я слишком глубоко заглянула ему в душу.