– Ты сам себя околдовал, – сказала я.
Он закрыл глаза, отвернулся и сказал, отвернувшись:
– Лезвие обоюдоострое.
– Но если бы у нас броня была получше, то большая часть твоей силы поразила бы тебя, а не нас?
Он кивнул, все еще отвернувшись.
На миг я ощутила удовлетворение – он получил по заслугам. Но вслед за этим мелочным злорадством пришло сожаление, как горький пепел.
– Боже мой, – шепнула я.
Он обернулся. Битву со своими слезами он проиграл, и они бежали по лицу светлыми розоватыми струйками.
– Из всех сил линии Белль, что применялись ко мне, Огги, твоя самая мерзкая.
– Почему ты так говоришь? – спросил он. – Ardeur может поработить. Реквием может изнасиловать мыслью.
– Да, сила Реквиема – это мощнейший наркотик изнасилования на свидании, но он ее так не использует.
– Однажды было, – сказал Огги.
Я переварила фразу, проверила, не лжет ли он, но не думала, что это ложь. И я пожала плечами:
– Что бы ни делал он, когда был молодым вампиром, сейчас он уже не тот. И ardeur – это всего лишь вожделение, как и сила Реквиема. Они не похищают чувств, как твоя сила.
– И ты считаешь, это преступление серьезнее?
– Да, – кивнула я.
Он отвернулся и сделал шаг, я поймала его за руку. От этого прикосновения он застыл, будто обратился в камень. Эту реакцию я знала – так реагируешь на легчайшее прикосновение того, кто для тебя важнее почти всего остального мира, и для этого кого-то оно ничего не значит. Так я чувствую себя то и дело с Ричардом. Как будто вся моя жизнь – в руке, которая его касается, а ему все равно. Еще одна причина, по которой я рвалась от него освободиться. Слишком трудно так сильно любить и так сильно ненавидеть одновременно.
Я потянула Огги за руку, и он повернулся. Он не сопротивлялся, хотя вполне мог бы, и успешно. Я сейчас сильнее обычного человека, но у Огги бицепс толще моей ляжки. В честной драке я бы ему уступила, но собственная сила Огги позаботилась, чтобы он никогда со мной не подрался.
Я посмотрела в эти глаза, которые пытались глядеть со злостью, а не с болью.
– Какая страшная сила у тебя Огги, – сказала я тихо, – предлагать истинную любовь и иметь возможность ее дать. За такой дар люди наверняка готовы отдать что угодно, все на свете.
Он кивнул:
– Если бы меня не поймал ardeur, я мог бы заставить тебя любить меня, не так собой рискуя. Я о своей силе знаю все, Анита. Я могу заставить любого полюбить меня, полюбить истинно, и не отвечать взаимностью.
Я отпустила его руку:
– Такое бывало?
– Ты права, Анита, я владею страшной силой. Сперва это просто была способность нравиться людям, потом – вызывать в них любовь, но я сперва не понимал, что это оружие обоюдоострое. Я мог поразить свою жертву не глубже, чем сам бывал поражен.
– И это переменилось, – сказала я.
Он кивнул. Следы слез на лице у него высыхали. Он не пытался их стереть.
– Я научился управлять этой силой. Научился ловить других, не попадаясь сам, как Жан-Клод научился обращаться с ardeur'ом. Не знаю, научился ли Реквием вызывать вожделение только на одной стороне своего уравнения.
– Нет.
Реквием вышел на свет, медленно, осторожно. Он был одет в свой обычный черный плащ, и ран не было видно, но двигался он так, будто они все еще болели. Кто-то замазал ему самые заметные синяки гримом, замазал умело. Чтобы заметить изменения цвета, надо было смотреть пристально, и даже тогда, не знай я, что лицо в синяках, я бы их не увидела.
Огги посмотрел на него и снова на меня.
– Почти все мы в конце концов овладеваем этим умением.
– Значит, если бы наша сила не зацепила тебя, ты бы хотел заставить меня любить тебя, любить по-настоящему, и не любить меня?
– Я так четко не формулировал, но я бы своей волей не стал тебя любить. Нет.
– Тогда ты действительно сукин сын.
Он кивнул:
– В Чикаго нет мафии, кроме старой итальянской школы. Я сумел не впустить русских, украинцев, китайцев, корейцев и японцев. Никто, никто никогда не отнимет у меня власти. Твердыни почти любой мафии разрушились, а я держу свою территорию против всех. Для этого приходится быть сукиным сыном, Анита. Хладнокровным и готовым убивать.
– Ты отлично это скрываешь, – сказала я. – Смех просто великолепный.
– Помогает притворяться человеком. Так другие боссы меньше боятся.
– Глава Вегаса – тоже мафиози старой школы.
Огги покачал головой:
– В мафии он перестал быть силой, когда сделался вампиром. Какое-то время нужно, чтобы после этого восстановиться, и когда Максимилиан стал достаточно силен, чтобы отобрать назад часть своего, времена переменились, а он остался прежним. Он силен, он правит Вегасом, но он уже не босс.
Мы стояли, глядя друг на друга. Сзади ко мне подошел Жан-Клод, коснулся моего плеча, и когда я не отстранилась, он меня обнял сзади. Выражение лица Огги, когда он увидел нас вместе, было страдальческое и почему-то мне это было приятно. Если бы вышло, как он хотел, я бы сейчас стояла околдованная, а он – хладнокровный и спокойный. Злобный гад, подумала я, но все равно с этой мыслью не могла освоиться.
– Ночь уходит. Скоро надо будет переодеваться к балету, – сказал Жан-Клод.
– Да-да, – кивнул Огги.
– И нужно решить, не слишком ли опасна ma petite, чтобы ее выпускать к мастерам городов.
Огги снова кивнул:
– Я помогу тебе это понять, если сумею. Я у тебя в долгу за нарушение гостеприимства. А у Аниты – за то, что пытался с ней сделать. – Он отвернулся от нас обоих, глядя в пространство. – Давно не бывало такого, чтобы я ощутил всю тяжесть собственной силы. И я забыл, как это адски больно.
– Прошу прощения…
За нами стоял Ноэль.
Мы оба обернулись и посмотрели на него. Не знаю, что он увидел у нас на лицах, но попятился он быстро, от нас подальше, чтобы не дотянулись.
– Можно мне подойти?
– Нет, – сказал Огги.
– Да, – ответила я.
Мы посмотрели друг на друга.
Ноэль рухнул на четвереньки. Не поклонился, а рухнул, прямо где стоял.
– Я не знаю, что мне делать, я не могу угодить обоим сразу.
– Какая тебя муха укусила, Огги? – спросила я.
– Он задал вопрос, я дал ответ, – сказал он.
– Ладно, ты ответил за себя, а не за меня.
Я шагнула прочь от Огги, к Ноэлю. Огги схватил меня за руку выше локтя.
Я напряглась, но вырываться не стала – соревнование в грубой силе было бы не в мою пользу. Я посмотрела на него, на его руку у меня на руке, снова на него.
– Так делать нельзя.
– И нельзя просто уходить от меня, чтобы подойти вот к такому низшему.
– Ты хочешь когда-нибудь еще испытать ardeur, Огги?
Он на миг задумался, но я знала, что это своего рода представление. Может, он и был озадачен, но очень старался изобразить озадаченное человеческое лицо.
– Ты знаешь, что да.
– Тогда убери руку, или больше ты до меня не дотронешься.
Мы еще посмотрели друг на друга, потом он меня отпустил.
– Мне говорили, что ты очень сильна, опасна и скора на руку убивать. Чего не просек ни один из моих шпионов – это что опаснее всего в тебе твоя сила воли. Господи, сколько решимости в этих глазах! – Он покачал головой. – Да, ты говоришь всерьез. Ты действительно отсекла бы меня из-за этого.
– Чертовски верно.
– Всего за то, что я схватил тебя за руку?
– Потому что ты ведешь себя так, будто мною владеешь. У меня хозяев нет.
Мика встал с двойного кресла и направился к нам. Это привлекло внимание Огги.
– Твой лев покалечил Тревиса и избил Ноэля. Я думаю, ты им должен это как-то компенсировать.
– Слышу леопарда, – ответил Огги. – Так прагматично, такая готовность договариваться.
Прозвучало это так, будто качества эти очень плохие.
– А ведь действительно каждый похож на своего подвластного зверя, – сказал Мика.
Огги кивнул.
– Для тех, кто не понял, нельзя ли объяснить подробнее? – спросила я.
Ответил Мика:
– Среди всех кошачьих львы – самое агрессивное общество. Быть львом – это значит всегда быть готовым защитить свое место в прайде. Если только ты не крайне доминантный, не выдающейся силы или не умеешь внушить всем такой страх, чтобы тебя оставили в покое. Ноэль и Тревис – подчиненные, а Огги обращается с ними так, будто он – доминантный лев. В большинстве прайдов со всеми самками спариваются только немногие доминантные львы.
– Прайд Джозефа живет не так, – сказала я. – Он по способу управления куда ближе к леопардам.
Мика кивнул:
– Прайд Джозефа – это исключение, Анита. Помнишь, я же несколько лет провел в смешанной группе. Иметь дело со львами – это может тянуться вечно, потому что каждая мелочь – повод для соперничества. Джозеф мыслит больше как леопард – весьма разумно, особенно для льва.
– Подкаблучник он, как мне говорили, – бросил Огги. – Его жена не потерпела бы, если бы пришлось делить его с другими.
– Знаешь, Огги, все, что у тебя изо рта вылетает, только углубляет яму.
– Что это значит?
– Ты у нее в дерьмовом списке, – пояснил Мика, – и закапываешь себя все глубже в эту кучу дерьма. – Он улыбнулся.
– Чего это ты скалишься?
– Я думал, ты можешь оказаться угрозой для организации нашей жизни, но ты не можешь вести себя прилично хоть сколько-нибудь долго, чтобы представлять собой угрозу для любого мужчины из ее жизни.
– Жан-Клод уже пригласил меня снова попробовать товар.
– Попробовать товар? – переспросила я. – А это что за такое я слышу? Я, значит, товар, который пробуют? Ой, хрена с два.
– Видишь? – спросил Мика. – Продолжай в том же духе, и ardeur больше никогда не попробуешь.
К нам подошел Жан-Клод.
– Ты крайне неосторожен со словами, Огюстин. Очень на тебя не похоже – такая неполитичность.
– Он боится, – сказал Натэниел. Он подошел ко мне, обхватил меня руками за талию, прижался своей наготой к моей спине. Мне не надо было оглядываться, чтобы узнать выражение у него на лице – оно появилось у него только недавно в моем присутствии.