Рог Ярослава.
Все переменилось в одно мгновение, и обреченная на смерть ладожская дружина воспряла духом. Рог звучал все громче и все ближе, и некоторых из святополковского войска, заслышав его, принялась бросать на землю оружие. Кто-то даже бежал. Верно, наймиты. Им-то теперь умирать ни к чему.
Люди кричали, толкались, налетали друг на друга — застигнутые врасплох, они паниковали. Для других же битва продолжалась, и потому воевода раз за разом принимался поднимать своей меч и разить врагов.
Все они были заляпаны кровью и грязью с ног до головы, все едва держались, из последних сил держались и не падали на землю на колени подле тех, кто уже умер. Тяжело уставшее тело, мир плыл перед глазами, но гридь билась.
До последней капли крови, как они и обещали.
И когда нападавшие схлынули, когда вокруг образовалась чудная тишина, дядька Крут вскинул голову. Он с трудом стоял, и кто-то из кметей побойчее поспешил к нему, чтобы подставить плечо.
— Неужто все закончилось? — прохрипел воевода, и сам не узнал свой голос.
— Князь, князь, князь, — взволнованный, ликующий шепот, перешедший в крик, пронесся по выжившим дружинникам.
Воевода прищурился, стараясь стоять и смотреть прямо. Через снесенные во время сечи ворота верхом въехал Ярослав. Живой. Раненый, с окровавленной старой повязкой, черный от усталости, но живой.
Гридь зашумела, задохнувшись радостным криком. Позабыв об своих ранах, кмети лупили в щиты, звенели мечами, подкидывали в воздух пустые колчаны.
Дядька Крут словно примерз к одному месту. Он и хотел сделать шаг навстречу, да не смог — ноги не шевельнулись. А потом Ярослав среди всей толпы нашел его взглядом, и воевода посмотрел князю прямо в глаза.
— Мы сдюжили, ЯркО, сдюжили… — тихим, свистящим шепотом выдохнул воевода.
Снова закололо сердце, и он дрожащей ладонью нашарил ворот кожаного доспеха, попытался его оттянуть. Покачнувшись, он медленно осел на землю, прямо в руки кметя, который так и стоял подле него.
Перед глазами почему-то возник маленький Ярослав — такой, каким отец привез его как-то дней на подворье да бросил одного противостоять против всего терема. Упрямо закушенная губа, тяжелый взгляд волчонка исподлобья, вечно растрепанный, спутанные волосы, которых давно не касалась материнская рука…
Мальчишка Ярослав, который заглядывал ему в рот, когда дядька Крут стал учить его ратной науке, и всюду ходил за ним следом словно привязанный. Искал защиты и утешения, когда перепадало от отца.
Отрок с жестокими синяками, научившийся бить всякого обидчика.
Выдержавший Посвящение молодой кметь. Когда повязали ему воинский пояс, что лишь мужи носят, сперва поглядел он на пестуна, а лишь потом — на отца.
Ладожский князь подле погребального костра, который сложили для старого князя Мстислава.
Все это промелькнуло перед глазами дядьки Крута буквально за считанный миг. А потом он снова увидал маленького Ярослава — брошенного кутенка на огромном подворье. Увидал и улыбнулся, и закрыл глаза.
Давно выросший Ярослав, князь в своем вправе, стремглав соскочил с жеребца и бросился к воеводе, крича на ходу, чтобы кликнули знахарку. С другой стороны подворья к отцу изо всех сил хромал израненный Будимир.
Но дядька Крут этого уже не видел.
— Мы сдюжили, — сказал он своему князю, которого дождался.
И умер.
_________________
Мне тоже очень грустно(
Девка в тереме X
Раньше Звенислава мыслила, что у нее сердце разорвется, коли придется бежать из терема. В последнюю седмицу дядька Крут если и говорил о чем, так токмо об этом. Мол, осаду княжича они не выдержат. Коли не поспеет на подмогу Ярослав, потребно им будет уйти. Поначалу она отмахивалась. Что воевода тревожиться любил да бурчать — это всякий ведал. Мыслила, говорил он не всерьёз. Так, больше для острастки. Чтоб они в тереме послушно сидели да на подворье носа не казали.
Но даже самые толстые бревна и плотно закрытые двери не могли заглушить крики и стоны, что просачивались снаружи. И никакие строгие запреты батюшки да мужа не могли помешать невестке дядьки Крута, ясноглазой Нежане, подглядывать в узенькие щелочки за тем, что на подворье творилось. Да и Рогнеду силой никто бы не удержал.
Вот и прокрадывалась она вместе с Нежаной в пустующие нынче горницы, чтобы разговоры, для их ушей не предназначенные, подслушать да на вещи, которые бабам знать не полагалось, посмотреть.
Вестимо, и перепуганные чернавки встревоженным шепотом рассказывали, что со дня на день ждали в городище, что прорвется Святополк за стену.
Потому уже после первой страшной ночи Звенислава на бурчание воеводы Крута посмотрела совсем другими глазами.
А когда пришел он к ним в горницу поздним, поздним вечером — грязный, изнуренный, с провалившимися глазами — сразу уразумела, о чем он будет с ними говорить. И не прогадала.
Дядька Крут велел взять сухих лепешек да теплой одежи, завязать в узелок самые богатые украшения — мало ли, для чего сгодятся. И сказал, что рано-рано утром, еще до рассвета, отведут их к лодке. Они должны уплыть, потому что назавтра Святополк возьмет городище.
И сердце у Звениславы не разорвалось.
Лишь перестало стучать на короткое мгновение, а потом забилось сильно-сильно, когда к мужу и батюшке, всхлипывая и плача, с двух сторон бросились Любава Судиславна с Нежаной. Проснулись и заревели перепуганные дети, которых едва-едва удалось уложить спать на лавках. Вскочила на ноги и побледнела Рогнеда, приложив к щекам обе ладони.
И лишь княжна Предислава, слабая умом, мазнула затуманенным, равнодушным взглядом по воеводе да дальше продолжила что-то бормотать себе под нос. Как появилась она в ладожском тереме, так постоянно сама с собой говорила, все уже давно пообвыклись. Пообывклись да про княжича Святополка всё уразумели. Коли его жена водимая головой ослабела, то что он с прочими сотворит?..
Воевода Крут одной рукой обнимал прильнувшую к нему сбоку жену, другой растерянно гладил по простоволосой, светлой голове невестку, рухнувшую ему в ноги и цеплявшуюся нынче за его воинский пояс, и смотрел Звениславе в глаза. Перепуганные плачем и криками, встрепанные после сна сыновья стояли подле Нежаны и осторожно трогали ее за плечи, пытаясь успокоить.
Звенислава провела ладонью по щекам, смахивая невольные слезы, и кивнула, отвечая на пристальный взгляд дядьки Крута.
— Княжич с вами пойдет. Князь, — сказал воевода и, вздохнув, повернулся к невестке. — Ну что же ты, вон, мальцов как испугала. Вставай, Нежа, поднимайся, — и высвободив вторую руку, он стиснул ее плечи и потянул на себя.
— Матушка? — в углу горницы, подле самой дальней лавки стояли, держась за руки, Любава и Яромира. Обе — бледные, почти прозрачные, в длинных рубашонках до пят и с широко распахнутыми глазенками.
Княгиня попыталась им улыбнуться и почувствовала на губах соленую влагу.
— Мы утром в другое место из терема отправимся. Мы ненадолго, — сказала девочкам Звенислава и сама поморщилась от того, как жалко и неуверенно прозвучал ее надломленный голос.
— Нет! — Любава притопнула ногой, сжав кулачки. — Я никуда не пойду! И Яромирка тоже! Нам батюшка велел его в тереме дожидаться. Он вернется — а нас нет! — раскричалась девочка, и все, кто был в горнице, повернулись в ее сторону.
— Любаша, — Звенислава шагнула к ней, протягивая руки.
Но княжна отпрыгнула назад, ненароком задев сестру, и забилась в самый дальний угол. Она забралась на лавку с ногами и глядела по сторонам израненным, озлобленным волчком.
— Нет, не подходи ко мне! Я никуда не пойду без батюшки! — выставив вперед руки, Любава посмотрела на княгиню.
Та закусила губу и беспомощно вздохнула. Сил унимать девочку у нее не было, но и бороться с ней — тоже.
Дядька Крут, высвободившись из рук жены и невестки, подошел вдоль лавки к княгине и остановился подле нее, одарив вопрошающим взглядом. Мол, что делать станем?
— Так это твой батюшка велел. Ты чего раскричалась? — Рогнеда посмотрела на Любаву ясным, безмятежным взором.
Голос ее звучал уверенно и спокойно, журчал привычным ласковым ручейком — совсем так, как давным-давно, еще в их прежней жизни.
Немного присмиревшая Любава недоверчиво, исподлобья покосилась на Рогнеду, а затем на Звениславу.
— Гонец от него намедни прискакал. Велел, чтобы нас в другой терем переправили, — все тем же уверенным голосом продолжила Рогнеда.
— Правда? — в глазах Любавы зажегся огонек надежды. Она спрыгнула с лавки и, не глядя, двинулась вперед. — От батюшки был гонец?
— Вестимо, правда, — тихо отозвалась Звенислава и, подойдя к девочкам, прижала обеих к подолу поневы. — Рано утром отправимся.
Она подняла взгляд на Рогнеду и едва заметно улыбнулась. Та дернула плечами, махнула рукой и поспешила отвернуться.
На том и порешили.
Поутру, в густом предрассветном тумане, в серых сумерках они прошли через все городище и вышли на пристань. Шли спешно и тихо, сопровождаемые нахмуренным, мрачным Будимиром. Желан плелся в самом конце, угрюмый и насупленный донельзя. Брат сжимал в одной руке копье, другой придерживал на поясе нож. Уж не представляла Звенислава, какими такими словами дядька Крут выгнал его из терема. Верно, сказал, что кто-то должен защищать женщин.
С воеводой простились быстро, набегу. У Звениславы щемило сердце, но она верила, что они еще свидятся. Столько всего хотелось сказать дядьке Круту, а времени не нашлось. Она скажет ему потом, так она твердила себе, пока шагала за Будимиром, держа в руках холодные ладошки двух княжон. Мальчишки бежали где-то впереди, тащили за спинами наспех сложенные узелки. Рогнеда несла кое-какую снедь, которую они успели собрать. На поясе поверх поневы у нее болтался невесть откуда взявшийся нож. Нежана не отставала от мужа, подстраиваясь под его широкий шаг, и не цеплялась за него лишь потому, что где-то неподалёку крутились ее любопытные, непоседливые сыновья.