Через несколько дней после ухода Ярослава с дружиной из черноводского княжества добрались, наконец, повозки: забрать раненых, пополнить изрядно оскудевшие запасы еды и целебных снадобий. Горазд, провалявшийся на спине едва ли не две седмицы кряду, уже пытался потихонечку вставать, несмотря на жуткую боль в груди, сопровождавшую каждое его движение.
По дороге в сторону черноводского княжества ему рассказали, что хазарскую девку, вознамерившуюся убить Ярослава Мстиславича, не казнили, а вместе с ними везли в терем Буяна Твердиславича. Посулили она выдать место, где мог укрываться Багатур-тархан. Его-то, как и Святополка, во время сражения никто и не видал. И потом не сыскали, когда нашли и разорили хазарское становище.
Уже оказавшись в черноводском тереме, Горазд, как встал на ноги, сходил на пленницу поглядеть. Шибко любопытно ему было, что за девка была. Про нее разные слухи ползли. Кто-то из плененных хазар называл ее дочерью Багатур-тархана, кто-то — женой. Не то самого тархана, не то княжича Святополка… Такое в голове, конечно, не укладывалось. Как могла хазарская девка стать водимой руса, да еще и княжича?.. Про наложниц хазарских Горазд слыхал, а вот про жен — нет.
Девка ему не понравилась. Тощая, черноволосая, лицом острая, темная; глазища — тоже темные, жуткие. Черная душа, вестимо, у нее была, она-то и виднелась в ее очах. Ничего в ней не было красивого: волосы — жесткие, как солома; косы — мелкие, с мизинец толщиной. Ни подержаться толком, ни в ладони сжать. Все украшения свои девка давно растеряла, лишь несколько колокольчиков было вплетено в косы, да и они уже больше не звенели.
Один раз сходил посмотреть Горазд и зарекся больше на нее глазеть.
Оставшиеся ладожские кмети ждали из терема добрых вестей, но они все никак не приходили. На них уже поглядывали с противным сочувствием, за которым угадывалось любопытство, и Горазд старался пореже заговаривать с людьми. Всю душу ему истрепало затянувшееся ожидание, и впервые уразумел он, что чувствовали те, кто оставался в ладожском тереме, когда князь уводил войско в поход.
Как денно и нощно они прогоняли дурные мысли, а те возвращались в страшных снах. Как всматривались вдаль в тщетных попытках разглядеть гонца. Как вздрагивали от стука копыт и кидались к каждому всаднику, въезжавшему в ворота терема. Как считали тоскливые дни, не ведая, увидят ли они когда-нибудь еще тех, кого любили и ждали… Никогда прежде еще Горазд так часто не вспоминал мать. Нынче-то он понимал, как болело у нее сердце, всякий раз, как сын ступал за дверь родной избы.
Сердце болело и за князя, и за княгиню, и за Чеславу, и за дядьку Крута, и за мать с сестренками, и за каждого, кто жил в городище. Как они? Поспеет ли Ярослав Мстиславич? Не придется ли им бежать из разоренной земли, не сожгут ли их дома?..
Но однажды их тягостное ожидание закончилось. Черноводский князь, Буян Твердиславич, сам пришел в клеть, которую заняли ладожские кмети и передал им радостную весть от Ярослава Мстиславича. Что разгромил он дружину своего брата, и был убит княжич Святополк.
Давненько не испытывал Горазд такого ликования. Казалось ему, что теплое весеннее солнце, наконец, разогнало на небе тучи, и теперь все будет хорошо. Они вернутся в терем, он увидит мать и сестер, увидит Чеславу…
Для обратной дороги собрались они споро, за один день управились. Покинули гостеприимный терем черноводского князя на другой день, как узнали радостные вести. И до Ладоги добрались за седмицу. Ехали ведь налегке, да и дорога давно просохла под лучами весеннего солнца. Ничто не омрачало их путь, и Горазду казалось, что он одурел от счастья. Только и мыслил, как бы поскорее оказаться в ладожском тереме. Даже шрамы — и те стали меньше болеть. Чем меньше дней оставалось до Ладоги, тем реже стягивала боль его грудь.
Но вот когда ступили они на ладожские земли, то радость от возвращения домой потускнела. Жестоким, ураганным вихрем промчался по поселениям княжич Святополк — по тем, до которых смог дотянуться.
Видел Горазд на своем пути и пепелища, и пожарища, и покинутые избы, и черную, сожженную землю. Не вспаханными, не засеянными лежали огромные, бескрайние поля. Не были посажены ни рожь, ни овес, ни ячмень. Не посеяли девки лен. Трудной, голодной будет для Ладоги грядущая зима.
Вестимо, омрачились прежде радостные кмети. Никто из них не мог помыслить, что сотворит княжич такое с родной землей. С землей, которая помнила его отца. На которой он сам хотел когда-то княжить.
А в ладожском тереме поджидала их тем временем еще одна дурная весть.
______________________________________________________________
Вторая часть будет в воскресенье.
2
А в ладожском тереме поджидала их тем временем еще одна дурная весть.
Они как раз въезжали в ворота, когда мимо них верхом промчалась взволнованная Чеслава. Горазд ее такой никогда не видал и поначалу даже малость опешил. Он проводил воительницу долгим взглядом, а когда обернулся, то увидел, что на подворье промеж собой о чем-то беседуют три встревоженных женщины: в двух из них он узнал няньку княжон да жену воеводы Крута, а вот третью он никогда прежде в ладожском тереме не замечал.
Все двери и ставни в тереме были открыты нараспашку, и поначалу Горазд невольно улыбнулся. Понятно стало, почему Чеслава казалась такой взволнованной. Но когда он спешился на землю, то его радость малость поутихла. На подворье было так тихо… Чернавки молча сновали из терема в стоявшую неподалеку баню. Холопов и вовсе никого не было видно. Даже детские, и те куда-то попрятались, хотя обычно путались у взрослых под ногами да всем мешались.
Горазд сглотнул тяжелый комок. Терем глядел на него почерневшими, опаленными стенами. Неужто Святополк, не сумев захватить, велел поджечь?.. Хоть и прошло уже несколько седмиц со дня, когда отбили налет княжича, а все же на глаза постоянно попадались следы той битвы. Опаленные языками пламени бревна, выломанные двери, порубленные укрепления.
Не так Горазду мечталось вернуться домой. Рассеянно ведя лошадь под узды, он думал о том, что увидит в родной избе… И делалось ему страшно.
Он свернул в сторону конюшни и заметил вдалеке князя. И вроде тот просто стоял неподалеку от бани да смотрел на распахнутую дверь, но что-то в увиденном заставило Горазда сперва сбиться с шага, а после и вовсе замереть.
Поневоле вспомнил, с каким перекошенным лицом умчалась из терема Чеслава… Даже не остановилась, не замедлилась, когда поравнялась с вернувшимися кметями, а ведь не могла их не заметить. Стало быть, что-то не позволило воительнице и мгновения потерять, чтобы с ними словом перемолвиться.
— Эй! — Горазд вернулся к терему и выцепил одну из чернавок, спешащую куда-то с отрезами тканины. — Что приключилось здесь?
Девка обожгла его подозрительным взглядом, но присмирела, когда рассмотрела его воинский пояс и тяжелую, доверху набитую мошну.
— Княгине худо, — отозвалась коротко и, ловко выпутавшись из его хватки, заспешила дальше по своим нуждам.
Горазд в бабьих делах не смыслил почти ничего, хоть и был старшим братом для трех сестер. Но нынче нетрудно было уразуметь, что что-то недоброе случилось с княгиней, коли стоит на подворье такая суета. Он неловко потоптался на месте. Подойти к князю он не посмел, а больше знакомых лиц особо и не видел. Подивился еще про себя, где же дядька Крут. Жену-то его, Любаву Судиславну, он выходящей из бани видел, а вот самого воеводу нет.
«Может, ранен», — Горазд потер ладонью затылок и вздохнул.
Он мыслил, что сперва вместе со всеми вернется на подворье да увидит князя, а после уже можно будет и к матери с сестренками ехать. Но теперь как поступить, он не ведал.
— Малец, ты кто будешь?
Горазд не сразу уразумел, что незнакомый, здоровенный мужик, похожий на медведя, зовет его. Мальцом его в последний раз мать называла, когда он еще в одной рубашонке по избе бегал. Но, вестимо, эдакому здоровяку любой мальцом покажется. Горазд на рост никогда не жаловался, но мужчине, который шагал к нему от ворот, он едва доставал макушкой до плеча.
Он приосанился, выпрямил спину и положил одну ладонь на воинский пояс, слегка выставив вперед рукоять меча в ножнах.
— Княжий кметь я, — отозвался он сварливо. На незнакомца он смотрел исподлобья, стреляя в него подозрительным взглядом.
Он-то, Горазд, уж вторую зиму в дружине княжеской служит, а вот здоровяка на подворье ни разу не видал досель. Хотя был тот тоже воином. Горазд отметил и широкий пояс с мечом и кинжалом, и хромоту, и повязку, край которой виднелся из-под ворота рубахи на шее.
— Что-то прежде я тебя не видал, кметь, — незнакомец говорил с насмешкой, и это заставило Горазда огрызнуться.
— Я тебя тоже!
Хотя по зимам здоровяк был его старше, и следовало ему говорить с ним уважительнее.
— Меня Будимиром Крутичем кличут. Я в дружине у князя сотник.
Услыхав знакомое имя, Горазд поперхнулся.
— Ты дядьки Крута сын? — спросил и заметил, как тот помрачнел. — Не видать воеводу нигде… Он ранен?
— Батька уже с Богами.
Горазда словно со всей мочи ударили под дых. Он судорожно втянул носом воздух и часто-часто заморгал. Так и стоял, вылупившись, и смотрел на Будимира, осознавая услышанное. Выходило, что дядька Крут умер…
А вот взгляд Будимира потеплел.
— А сам-то ты кто?
— Меня Гораздом зовут. Я вторую зиму князю служу… сперва отроком, — отозвался он отстраненно. Мыслями он явно пребывал где-то далеко. — Дядьку Крута Святополк убил?
— Можно и так сказать, — Будимир невесело усмехнулся. — Ты вместе с ранеными вернулся из черноводского княжества?
— Да, — сделав над собой усилие, Горазд кивнул и посмотрел на сотника уже более осмысленно.
— Не серчай уж, что мальцом назвал. Я тебя никогда прежде не видал, а других-то кметей в лицо знаю. А то стоишь столбом посреди подворья, на князя все глазеешь…